Быть Сергеем Довлатовым. Трагедия веселого человека
Шрифт:
«Мир Довлатова рушится! Мало ему сомнений в своих рассказах — выходит, что и как человек он — дерьмо? Причем все свои подлости он, оказывается, ловко маскирует, успешно использует! Этот „итог“ карьеры ему трудно принять спокойно. Утонули все „киты“, на которых прежде стояла его жизнь, — и оказывается, что и ему самому впору топиться! Полный моральный крах! Он был циничен достаточно, чтобы ловко делать дела…»
Спешу успокоить читателя — ничего ужасного Довлатов не совершил и не совершал, и здесь —
Замечу, что последнее предложение в этой ругачей анафеме относится к писательству Довлатова, который был «циник, виртуоз, злостный мистификатор», ловко выдающий хитроумное словесное трюкачество за талантливую прозу.
В отличие от завидущего Попова, Довлатов относился к своему будущему биографу — о чем, понятно, и подозревать не мог — дружески, как к коллеге, и с некоторым даже пиететом, о чем можно судить по его эпистолярным и устным отзывам. Сама свидетель, точнее, слушатель.
Вражда Попова пристрастна, и ведет он ее не с живым оппонентом, а с покойником, и даже не с ним, а с его посмертной великой славой.
Можно, конечно, и очень хочется махнуть рукой на эти злобные измышления и обложную клевету Попова, но это будет недобросовестно и нечестно по отношению к памяти, репутации и чести писателя Сергея Довлатова. Не забудем, что этот стопроцентный фальшак вышел в популярнейшей серии. И здесь есть опасность, что непредубежденный читатель, поклонник или фанат Довлатова, жадно поглощающий все, что только можно разузнать о любимом писателе, примет на веру вымышленный и злоумышленный образ анти-Довлатова, сочиненный авторитетным автором.
Поэтому я хочу разглядеть эту книжку в упор.
Что случилось с Поповым?
Но сначала — и это важно — следует выяснить, что такое кошмарное сотворил покойный Довлатов с Поповым, что тот, через двадцать лет после смерти противника (именно так Попов его воспринимает), задыхаясь от ненависти, злобы и муки, пишет свой реваншистский, свой мстительный мемуар?
Как Валера Попов до такой жизни дошел? (Буду впредь звать его так, как все в Питере: Валерой.)
Гляньте еще раз на эпиграф к этому эссе и добавьте сюда дико враждебные, разносные отзывы о Довлатове, типа: «За ним довольно быстро утвердилась роль неудачника, увальня. Казалось, что он бежит в конце двадцатки».
Представьте постперестроечный Петербург, когда массовый интерес к литературе иссяк, престиж писательства слинял и тиражи издаваемых книг пали ниже некуда. И вдруг на всех книжных лотках завелась первая книга Довлатова в России — «Заповедник». С какой завистью писатель Валерий Попов, с его — нелегко и честно — заработанной славой «первого питерского прозаика», смотрит на мгновенно исчезающие с лотков экземпляры!
Но близкой беды, настоящей «катастрофы» еще не чует: «…той огромной довлатовской славы, что вскоре обрушилась на нас, я все еще не предвидел».
И вот — случилось: «Он заменил собою всех нас».
Можно посочувствовать Попову — удар был сокрушительный. По самолюбию, по репутации, по престижу, по его писательству, по всей его жизни, которая, оказывается, не удалась («Жизнь
удалась» — победное название давней книжки Попова). То есть так: удавшаяся жизнь — имею в виду литературную жизнь — пошла под откос, судьба дала подножку, из гроба встал соперник и перекрыл ему все кислородные пути.Чем дальше тем больнее уязвляется и страдает Попов. Надеялся, что огромная, как грозовая туча, слава Довлатова ограничится Питером (назвал его в интервью «лучшим питерским прозаиком»), оказалось — всенародная.
Вдруг «никчемный фельетонишка» лихо взлетает в «гении», а вот уже и в классики заделался — и каково было Валере Попову получить в 1993 году, через какие-то всего три года после смерти заклятого врага, эту самую премию имени Сергея Довлатова!
Вот крыша у него и поехала.
Даже в родном Питере заметили, что Попов «свихнулся на Довлатове». Он все больше ругался в печати в адрес Довлатова — только что не плевался! Покойник был ему соперник и победитель, точнее — триумфатор. Зависть, обида (на судьбу), горечь нарастали, перерождались в тяжелую мучительную ненависть. Вот до нас дошла свежая питерская байка в связи с открытием музея Довлатова в Пушкинских Горах. Успеваю вставить в книгу в самый последний момент.
Прекрасные пушкинские, а теперь и довлатовские места!
Замечательный музей Довлатова.
Заходим мы с Поповым в лачужку Довлатова — прогнившие полы, низкий потолок.
— Должно быть, Довлатов входил сюда согнувшись, — говорю я Попову. — Он ведь был высокого роста, и потолок для него очень низкий.
И тут Попов встает на цыпочки и пытается достать потолок головой.
— И мне тоже, — заулыбался он, — и мне тоже он низок!
Увы, головой он все равно не касался потолка — светилась маленькая зазорина. Тогда Попов нашел на потолке выступающую балку и уперся в нее лбом.
— Вот! — торжественно произнес он.
Даже в такой мелочи, как рост, Валерий Георгиевич не хочет уступать Сергею Донатовичу.
Шутки шутками, но не мог никак Попов признать свое поражение от Довлатова! Необходимо было поквитаться с противником, взять реванш.
Вынести покойнику смертный приговор! Убить пересмешника!
И случай представился — так появилась в ЖЗЛ эта феноменальная книжка: «Довлатов» без Довлатова. Попов таки взял реванш, отомстил, но весь вопрос — кому?
Анти-Довлатов
Первая странность (скорее жанровая аномалия) — автор сочинил не биографию Довлатова, как следовало ожидать, а парные биографии — свою и своего смертельного врага. Быть может, он подражал Плутарху с его «сравнительными жизнеописаниями» выдающихся исторических лиц, сгруппированных попарно, но, в отличие от сочинения Попова, по принципу сходства.
У нашего автора парные биографии съединены по принципу различия, супротивны друг другу, между ними — противоборство.