Бюст Бернини

И еще ее очень встревожило сообщение об Аргайле. Нет, она не так уж стремилась повидаться с ним, но сделать это оказалось просто: приехав в отель, Флавия застала там Аргайла. Он сидел на кровати, положив ногу на подушку, читал, а на тумбочке стояли стакан с виски и пепельница. Вот она, долгожданная свобода.

Флавия вошла, и если бы не нога, Аргайл непременно вскочил бы, бросился ей навстречу и заключил в объятия. Но вместо этого он радостно взмахнул рукой, расплылся в улыбке и принялся извиняться за то, что не может двинуться с места.

Флавия лишь кивнула. Она собиралась съязвить по поводу его неосторожности, затем сесть и затеять серьезный разговор о бюсте. Хотела держаться холодно и отстраненно. Она не простила Аргайлу бегство из Италии. Но все пошло не так. Флавия злилась на него, беспокоилась о нем, но больше всего ее встревожило известие о том, что кто-то намеревался Аргайла убить. Ей не составило труда проникнуть в его номер, дверь была не заперта. Нет, этот человек проявляет просто вопиющее легкомыслие, не предпринимает никаких мер предосторожности, просто выводит ее из себя своей пустой дурацкой болтовней!

Флавия безапелляционно заявила Аргайлу, что он глуп, непростительно разболтан, эгоистичен, представляет опасность не только для окружающих, но и для самого себя, слеп, как мышь (тут ее немного подвело незнание английских идиом), и вообще невыносим. Правда, все эти высказывания заняли больше времени, ведь она не поленилась припомнить ему все, и грозила пальчиком, и переходила на цветистые итальянские выражения, когда не хватало английских. И умудрилась все под конец испортить, потому что нервы не выдержали, нижняя губка задрожала, на глазах заблестели слезы, и все это от радости, что он, слава Богу, еще жив.

Для Аргайла настал критический момент. Выбор у него был невелик: принять вызов и начать отбиваться, и тогда о воссоединении двух сердец нечего и мечтать; или же попытаться успокоить Флавию, с риском вызвать на себя новый шквал огня и выслушивать обвинения в том, что он много о себе возомнил.

Аргайл прекрасно все это понимал, потому что хорошо знал Флавию. Он все не решался сделать выбор, тянул время и отмалчивался, с тоской взирая на свою подругу. И как ни странно, поступил правильно. Пусть стоит, грозно сверкая глазами и уперев руки в бока. Рано или поздно надоест, и как только она умолкнет, он возьмет ее руку и нежно сожмет в своей.

— Очень рад видеть тебя, — тихо промолвил Аргайл. Флавия села, громко чихнула и кивнула:

— Вообще-то, знаешь, я тоже.

ГЛАВА 10

— Проблема в том, — заявил на следующий день Аргайл, когда эмоции улеглись и к Флавии вернулась способность мыслить и рассуждать логически, — что я, похоже, влип. Уговор был такой: я продаю Тициана, и тогда сохраняю работу, и возвращаюсь в Лондон. Тициана я продал.

— Но разве ты не можешь сказать, что не хочешь туда ехать?

— Нет. Тогда или придется уйти самому, или меня уволят. Кроме того, Бирнес очень много для меня сделал, и ему нужен человек, которому он может полностью доверять.

— Так он тебе доверяет?

— Ну, скажем, так: я думаю, что доверяет.

— Тогда ты скажи, что тебе еще нужно набраться опыта и все такое.

— Я только что продал Тициана по вполне приличной цене. Он может подумать, что дела у меня пошли в гору и я процветаю.

— Отмени эту сделку.

— Но сделка уже состоялась, и я никак не могу ее отменить. Что я скажу владельцу? «Извините, но хочу остаться в Италии, а потому придется вам довольствоваться половиной цены, и эти деньги выплачу вам в течение года»? Нет, это не дело, сама понимаешь. Бирнес должен соблюдать свой интерес. В общем, выбор невелик: или вернуться на должность в Лондон, или остаться в Италии безработным. Хорошо, что он у меня вообще есть, этот выбор.

— А тебе хочется вернуться в Лондон?

— Ну конечно, нет! Кто захочет жить в Лондоне, если есть возможность остаться в Италии? Я могу остаться и работать на комиссионных…

— Так останься.

— Неужели ты не понимаешь? В том-то и загвоздка.

— В чем?

— Если честно, — признался Аргайл, — я не слишком успешный делец. И без зарплаты мне будет просто не на что жить. Кроме того, есть еще одно обстоятельство. Тебе ведь все равно, останусь я или нет.

— Ну уж тут моей вины нет! — возразила Флавия. — Сам виноват во всем. Считаешь, чтобы выразить человеку любовь и преданность, достаточно предложить ему чашечку чаю?

Аргайл отмахнулся:

— Дело в том, что я и от квартиры уже отказался. Жить мне будет негде и не на что.

— А если, — осторожно произнесла Флавия, — музей сам отменит эту сделку?

— Они не отменят.

— Отменят, если музей закроют. И тогда ты можешь позвонить Бирнесу и сказать, что ничего не вышло, ты не состоялся как торговец предметами искусства, а также намекнешь, что лондонской галерее, зачислившей тебя в сотрудники, в скором времени грозит разорение.

— И потеряю работу. Очень умно.

— Но ведь тогда ты сможешь продать Тициана кому-то еще и сохранить комиссионные.

— Если владелец захочет, чтобы я его продал. В музее мне дают за эту картину больше, чем она стоит, а на рынке сейчас сама знаешь, какая ситуация. Да я провожусь с этой картиной несколько месяцев. Кроме того, нам точно еще неизвестно, что будет с музеем. Тейнет ожидает подвоха от миссис Морзби, но все в руках адвокатов.

— Вот и замечательно. Тогда пойдем и выясним, как обстоят дела.

Приморская резиденция Морзби, один из многих домов, где проводила лето эта счастливая и дружная семейка, слабо соответствовала представлениям Аргайла о загородном особняке и уж совсем не отвечала представлениям Флавии. Но здесь, в Лос-Анджелесе, ничто им не отвечало. У нее сложился весьма традиционный взгляд на город как таковой: кафедральный собор, музей, ратуша, железнодорожный вокзал свидетельствовали о том, что вы находитесь в историческом центре; новостройки на окраинах отделяли город от деревни. Лос-Анджелес ничуть не походил на эти города, и с момента прибытия сюда Флавия так толком и не научилась в нем ориентироваться. Лишь держа в поле зрения Тихий океан, можно было определить, где север и юг, запад и восток. Но определить, где же находится сам океан, оказалось невероятно трудно. Пляжи у Флавии всегда ассоциировались с толпами отдыхающих, но у калифорнийцев все обстояло иначе. Здесь же большая часть побережья была, похоже, предназначена для частного пользования — выстроившиеся вдоль береговой линии дома скрывали океан от посторонних глаз.