Бывший лучший друг
Шрифт:
— Я не знаю, — еле слышно шепчет Милла. — Но я бы очень хотела. Вот только…
— Не надо никаких только, — останавливаю её, прикладывая палец к влажным припухшим губам. — Учеба? Ты думаешь об институте. Мы всё решим! Прямо завтра поедим и решим! Хорошо?
Милка кивает в знак согласия, и я снова её целую. На этот раз позволяю себе скользить губами по щеке и, опускаясь к чувственной шее девушки, провожу языком, оставляя влажные дорожки. Она выгибается навстречу этим ласкам, отчего мой пульс уже совсем зашкаливает…
Что я делаю?
Мои руки живут своей жизнью, проникают под свободную футболку
Я должен остановиться! Всё должно быть не так. Это не просто секс. Его я могу получить в любую минуту и с любой. Но с Милой всё должно быть иначе.
Огромными усилиями опускаю руки к плоскому животу девушки, а потом и совсем убираю. Отстраняюсь, делаю неуверенный шаг назад и пытаюсь усмирить бешеное дыхание. Милка, тоже глотает воздух и выглядит очень смущённо.
— Так что ты там говорила? Про погулять? — спрашиваю хриплым голосом.
— Да, — сумбурно отвечает девушка.
На её лице лёгкое замешательство, но она ничего не спрашивает.
— Тогда пошли, — позволяю ей, наконец, открыть эту дверь.
— Пошли, — вторит мне Милка и покидает комнату. Мыслями она уже не со мной. Наверняка жалеет о содеянном. Но я не позволю ей жалеть.
— Прости меня, Милк-Милк, — говорю ей, когда уже идём неспешно по улице.
На какой-то короткий миг в её глазах сверкают слёзы, и я понимаю, что вообще сейчас ляпнул.
— Нет. Я не это имел в виду, — судорожно объясняю ей, хватая за руку. — Я не за поцелуй прошу прощения. За него я извиняться не стану. Я прошу прощения за то, что отстранился, не продолжил.
— Я поняла, — говорит бодрым голосом Милла. А вид такой, что ничего не поняла.
— Нет, не поняла. Я просто не хочу, чтоб всё вот так было.
— А как ты хочешь?
— Я хочу, — на секунду замолкаю, собираясь с мыслями. — Хочу, чтоб ты была моей… девушкой.
— Девушкой? — спрашивает, а в глазах читается лёгкий испуг.
— Да, — настойчивее говорю ей. Мы стоим посреди оживленного парка. Замерли как статуи. Её руки в моих руках, и как бы ни старалась их выдернуть, не отпущу.
А она старается вырваться и вообще ведёт себя странно. Десять минут назад в её комнате мне казалось, что Милла, наконец, открылась передо мной. Мне казалось, что она тоже меня хочет. И если бы не остановился, возможно, всё зашло бы далеко. Уже жалею, что остановился. Какого черта решил, что всё должно быть правильно.
Может, неправильное — это как раз самое правильное.
А теперь Милка зажата, сконфужена и очень-очень отстранена.
Так близко и так далеко.
— Я не знаю, Паш, — говорит тихо, чересчур внимательно рассматривая нашу обувь. — Это всё как-то странно. Мы друзья, — слышу её бодрый голос, а губы предательски дрожат. — Давай пока оставим всё как есть.
— Давай, — бросаю ей с обидой, отпуская руки. Не понимаю её.
Чёрт возьми, нихрена не понимаю.
— Я пойду, — разворачивается, а я её не держу.
Уходит, оставляя меня в полнейшем недоумении. Впервые в жизни в один момент лишаюсь боевого духа. Впервые за долгие годы дружбы жалею об этой дружбе.
Я не должен быть её другом, я должен быть её всем…
Длинный
коридор измерен неторопливыми шагами. Запах больницы впитался в одежду и заставляет внутренности содрогаться. Обшарпанные стены и вовсе приводят в уныние. Влада нет, он уехал, как и обещал. А я уже полчаса не могу переступить ненавистный порог палаты. В ней лежит мой лучший друг. Спит, как говорят врачи. Умирает, как считаю я. А я ничем не могу ей помочь, и никто не может.Ладно, хватит заниматься самобичеванием. Истязать я буду себя позже, в спортзале. А сейчас я открою чёртову дверь и войду в палату.
Дёргаю дверную ручку, применяя больше силы, чем требуется. Вваливаюсь стремительно, не давая себе шанса передумать. Глаза сразу находят её, и дыхание застревает где-то в горле.
— Привет, — говорю еле слышно, подходя к кровати и заглядывая девушке в лицо. Оно прекрасно, несмотря на болезненно белый цвет кожи. Такое умиротворённое, как будто действительно спит и видит прекрасные сны. И даже кислородная маска не портит её милое личико.
По соседству с кроватью стоит ветхий стул. Присаживаюсь, беру Миллу за руку, свободную от игл и датчиков. Она перемотана эластичным бинтом, предположу, что это травма, полученная во время аварии. Голова тоже всё ещё перемотана, но сейчас повязка меньше и выглядит не так устрашающе.
— Я тут… это… замещаю Влада, — говорю какой-то бред.
А вдруг она меня слышит? От этой мысли неуверенно ерзаю на стуле, пытаясь придумать, что сказать такого важного. Здравые мысли куда-то в один миг разлетелись и не формируются в слова.
— У меня к тебе серьезный разговор, Милк-Милк, — говорю после минутной паузы. — Я тут последнее время часто вспоминаю наше детство. И не только детство, — улыбаюсь, стараясь показать шуточный настрой. Будто может меня сейчас видеть. — Я много чего вспоминаю. Хотя я и не забывал тебя, — на этот раз я не шучу. — Хотел забыть, потому что ты больше мне не принадлежишь. Но помнил. Все эти годы я помнил каждый миг, что провёл с тобой, — тяжело вздыхаю, сжимаю её ладонь, надеясь на то, что она слушает. — Знаешь, Милк, я всё ещё люблю тебя. И всё ещё не знаю, почему ты ушла. Но на этот раз я так просто не отпущу тебя. Ты очнешься и всё мне объяснишь. Хорошо? Я подожду столько, сколько потребуется.
Сейчас, держа её хрупкую ручку в своей руке, ощущаю себя полнейшим кретином. Не потому что говорю с человеком, который, вероятно, меня не слышит. Просто когда-то, вот также держа её за руку, не задумывался, что могу в одночасье потерять.
Сейчас она так близко и так далеко.
Семь лет назад
Милла
…Сегодня Паша уедет. Мой лучший друг, который в один миг перестал быть просто другом, исчезнет из моей жизни. Всю неделю избегала его, как последняя трусиха. Не ходила вечером на тренировки, не звонила ему в течение дня. Да и он мне не звонил. Вчера прислал короткое сообщение, что его поезд отправляется в девять вечера. То есть через сорок минут. А я сижу в своей комнате, нервно грызу ногти и не знаю, что мне с этим делать.