Цап-царап, моя радость

Однако выворачивать наизнанку свою жизнь и свою душу перед посторонними, будь их даже миллионы, Лина никогда не стала бы. Поэтому ответила на вопрос сценариста сдержанно:

– Ваша уверенность в моих силах мне льстит, Эмиль. Но, по правде говоря, я сегодня чувствую себя непригодной к творчеству. Могу и разочаровать. – Последнюю фразу Лина произнесла еле слышно, потому что действительно так думала.

– Пустяки! – воскликнул Эмиль Григорьевич. – Я знаю средство, как тебе помочь, и не одно. Уж поверь старому бумагомарателю.

Естественно, в ответ он рассчитывал на уверения, что он, Таран-Бороновский, еще мужчина хоть куда, мол, нечего на себя напраслину возводить, но не дождался. Лина в его словах услышала лишь то, что ее хотят видеть, что в ней не разочаровались. Маленькое солнышко мгновенно взошло на ее горизонте, затмевая на время черные тучи, за которыми безвозвратно скрылись мечты о счастье и, что греха таить, надежды на красивое столичное существование. Правда, это было не главным. А вот образ молодого человека, которому очень нравилось относить ее из кабинета на руках в спальню, не желал никуда исчезать, хоть тресни!

«Ну ничего. Рано или поздно все забывается», – в сотый раз за последнее время сказала себе Лина и только тут поняла, что ничто на свете не заставит ее вернуться к Артему. Понять его она еще сможет, возможно даже простить, но не более того. Со своими жизненными устоями она точно оказалась не в том месте и не в то время. Значит, винить некого. Ну, разве что роковое стечение обстоятельств…

На этот раз Лина уже гораздо увереннее чувствовала себя в стеклянном лифте. Даже рискнула окинуть взглядом открывающийся из кабины вид на город. И Эмиль Григорьевич уже не ждал ее на пороге, правда, распахнул дверь, едва девушка дотронулась до кнопки звонка.

Дальше все потекло как и в предыдущий раз. Неимоверное количество кофе, крохотные сушечки, обмен мнениями, фразами, фрагментами диалогов. Эмиль Григорьевич привычно фиксировал то, что находил стоящим, на листках бумаги, покрывающих стол. Но появилось и новое: собеседник то и дело подсовывал Лине взятых неизвестно откуда героев, ставил их в рискованные ситуации и предлагал девушке, как он говорил, «порезвиться на просторе». Иными словами, предложить свой вариант развития событий.

«Чем круче, тем предпочтительнее, – подмигивал он. – Реалии современной действительности не должны тебя заботить, оставь их мне. Ясно?»

Лина старалась, как могла, увлеченная игрой. Во всяком случае, ей казалось, что именно такие задания дают студентам, когда готовят тех на сценаристов.

– Умничка, – время от времени подбадривал ее Эмиль Григорьевич, довольно потирая руки.

Ближе к вечеру опять перекусили бутербродами. «Странно, что у такого известного человека нет ни супруги, ни любимой женщины, ни на худой конец прислуги», – удивлялась Лина. На ее взгляд, нашлось бы множество желающих занять место подле Эмиля Григорьевича Таран-Бороновского. Такой обаятельный, любезный, воспитанный, да и очарование таланта не спишешь со счетов. Особенно если сама мечтаешь когда-либо стать ему подобной…

Она не заметила, как очутилась на диванчике. Ее бедро касалось бедра известного сценариста, а его рука покоилась на ее плече, имея тенденцию к сползанию за вырез джемпера. Настольная лампа оказалась погашена. Кабинет, или, как предпочитал называть его хозяин, офис, освещали лишь крошечные лампы под потолком, создавая иллюзию звездного неба.

– Вы что? – прошептала Лина, уставившись на него круглыми от недоумения глазами, и судорожно вцепилась в джемпер у шеи.

– Ничего, – невинно ответил Эмиль Григорьевич и даже руки с плеча не убрал. – Уж и по-дружески приобнять нельзя. А ты о чем подумала?

Он рассмеялся и налил в пузатые рюмки коньяку. Они не только сидели на диванчике, но перед ними еще стоял сервировочный столик на колесах, а на нем плоская бутылка, коробка конфет и хрустальное блюдечко с тонко нарезанным лимоном.

– Предлагаю выпить за успех нашего предприятия! – торжественно произнес сценарист, протягивая девушке бокал.

Так в фильмах скрепляют успешно провернутую сделку. Девушка не могла взять в толк, насколько уместно пришедшее ей на ум сравнение в данной ситуации. Хорошо хоть, наливая коньяк, Эмиль Григорьевич убрал руку с ее плеча.

– Что вы называете предприятием? – спросила Лина, беря бокал.

Она не знала, как себя вести, и тянула время. Кто ведает, каков устав в этом монастыре и не навредит ли она себе, если будет строить недотрогу? Очень может быть, что в той среде, которую принято называть театрально-кинематографической богемой, нравы не отличаются особой строгостью. Даже наверняка не отличаются.

– Прости, неточно выразился. За наше сотрудничество, Линочка! – произнес Эмиль Григорьевич как ни в чем не бывало и со звоном дотронулся до ее бокала своим.

Она кивнула и отпила коньяку.

– Ну нет, так не пойдет, – рассмеялся сценарист, видя, что Лина собирается поставить на столик почти нетронутый бокал. – Надо до дна, иначе пожелание не сбудется.

Он чуть ли не силой заставил ее снова поднести бокал к губам и проследил, чтобы девушка осушила его.

– Вот так-то лучше!

Коньяк, наверное, был хорош, только Лина мало что смыслила в крепких напитках. Не доводилось ей бывать в компаниях, где с видом знатоков рассуждают о марках и выдержке вин, удачных и неудачных годах для урожая винограда. Она не знала, чего ждать, и даже чуть поморщилась, когда напиток слегка обжег горло и скользнул вниз по пищеводу. Но вот ощущение тепла внутри ей понравилось и еще некая легкость в восприятии бытия, возникшая неведомо откуда.

Лина откинулась на спинку диванчика и улыбнулась. То, что под затылком оказалась рука Эмиля Григорьевича, ее уже ничуть не смущало. Даже приятно было вот так, непосредственно ощущать человеческое тепло.

Когда сценарист снова наполнил бокалы, она выпила не раздумывая. Да и налито было всего ничего, на два пальца самое большее.

Эмиль Григорьевич уже смело прижимал девушку к себе. А она, полностью расслабившись, смеялась его шуткам, смеялась, рассказывая о своей жизни, смеялась просто так. Никогда еще Лине не было настолько весело, до слез весело…

Но стоило одной-единственной слезинке навернуться на глаза, как она мгновенно почувствовала себя самой несчастной из несчастных. Безо всякой на то, казалось бы, причины.

– Прости, Эмиль, – замотала Лина головой и всхлипнула. – Ты такой милый, а я вот настроение тебе собираюсь испортить своими рыданиями. Но у меня вдруг стало так тошно на душе, хоть волком вой!

– Волком – не надо, – попросил Эмиль Григорьевич и сокрушенно вздохнул.

Нет, не стоило начинать с коньяка. Развезло девушку с непривычки, что ж, бывает. А ведь как поначалу все хорошо складывалось. «Терпение, Эмиль, – сказал он себе. – Мы своего не упустим. Тем более такое удачное сочетание: светлая головка при хорошей фигурке. Только бы опять не забыла, что уже обращалась ко мне на „ты“».