Царь Борис, прозваньем Годунов

— Конечно, конечно, — смущенно выдавил Иван.

Так вновь оказался я в доме моем. Столько на меня воспоминаний нахлынуло, и горьких, и сладких, что первые минуты я лишь молча дом обходил, прикасался к стенам, к мебели и, закрыв глаза, пытался уловить запахи, с давних времен оставшиеся. Иван же стоял недвижимо и лишь глазами меня сопровождал. Между нами не было пока сказано ни одного слова.

— Не казни меня, дядюшка Гюрги! — воскликнул вдруг Иван, он, видно, так мое молчание понял. — Не молчи! Не качай головой с укоризной! Лучше отругай, как в детстве. Ругай как хочешь, все приму, но не молчи! Прости меня, дядюшка! — Тут Иван неожиданно бросился на колени мне в ноги. — За княгиню Юлию, за машкару ту поганую, за пляски сатанинские, за богослужения еретические, за все прости! Кругом я перед тобой виноват, но ты прости, как только ты прощать умеешь.

Что я мог на это ответить?! Поднял я его с колен, обнял, поцеловал ласково. Поплакали мы вместе, ну, скажем, я всплакнул. А как успокоился, то нашел себя уже сидящим в кресле, а рядом на маленькой скамеечке Иван пристроился и руку мою нежно поглаживал. Все говорил, как он меня любит, как корил себя ежедневно за то, что из-за безрассудства его вынужден был я покинуть родную землю и скитался невесть где с обидой в сердце, и как страшился встречи со мной, вдруг отвернусь я от него, не захочу признать, и как боялся в палате тронной первым шаг ко мне сделать, уж больно неприветлив я был, а ну как оттолкну, стыдно перед боярами, а еще о том говорил, что он нарочно в доме нашем поселился, здесь он каждую минуту ощущал как бы присутствие наше, мое и княгини Юлии, от этого мысли его просветлялись и к добрым делам направлялись.

— Если и был ты виноват в чем-то передо мной, то я тебе это давно простил, — сказал я Ивану тихо. — В странах заграничных я не обиды старые поминал, а лишь корил себя за то, что покинул тебя в минуту трудную, все представлял себе с болью в сердце, как ты здесь без меня, без совета моего, любви и утешения. И все просил прощения у Господа за то, что ради счастья своего личного забыл о долге своем, о клятве священной, брату моему данной. Теперь и у тебя за это прощения прошу Оставил я тебя, кинул попечения свои неустанные, и вот что из этого вышло.

Ничего не ответил мне на это Иван, лишь к руке моей припал. Понял я, что и он простил меня, и, ободренный, продолжил, постепенно распаляясь и повышая голос:

— Ты не передо мною виноват, ты перед Господом виноват за то, что не соблюл державу, Им тебе врученную! Ты перед державой виноват, что от действий твоих неразумных в разорение впала! Ты перед народом виноват за кровь и нищету! Наконец, ты перед родом нашим виноват, ибо выпустил из рук вожжи, кои предки твои веками крепко в руках держали! Лишь один путь перед тобой, чтобы исправить содеянное, — вернись на трон прародительский и правь отныне справедливо и милосердно, роди наследника и передай ему державу в богатстве, силе и славе. Только так заслужишь ты прощение Господа, державы, народа и всего рода нашего!

— Нет, — ответил Иван тихо, но твердо, — не хочет того Господь, я знаю.

— Неведома нам воля Господа!..

Такие вот разговоры вели мы с Иваном не день, не два — полгода, и в слободе, и в Москве после возвращения туда всего двора. Да, видно, не хватало веры в моих словах, что бы я ни говорил, не отпускала меня мысль о каре Господней, что посетила при первом взгляде на разоренную Москву, я себя-то убедить не мог, не то что Ивана. Посему, какие бы доводы я ни приводил, я наталкивался на твердое Иваново «нет».

Но и другие не больше моего преуспели. Вы, наверно, удивитесь, но чаще других князь Симеон хлопотал, когда я в изнеможении, а подчас и в гневе от Ивана отступался, на смену мне Симеон являлся со своими увещеваниями. А ведь удивляться-то нечему! Князь Симеон, как никто, кроме меня, конечно, понимал, какими бедствиями для державы может обернуться отречение царя Ивана, не имеющего наследника, сына или хотя бы брата. Разве могут уразуметь это бояре, которые не способны видеть дальше носа своего, то есть границ своих вотчин. Только наш род обладает взглядом орлиным, способным проникнуть до самых дальних пределов нашей державы, только нашему роду дал Господь понимание, как государство наше устроено, чем оно живет и как вперед двигается. А кто от рода нашего, некогда многочисленного, остался? Только мы с князем Симеоном, остальные не в счет, и — Иван, последняя надежда наша. Вот мы и старались, но — вотще!

Уговаривали Ивана митрополит и все святители вместе, приходили под окна дворца царского огромные толпы народа, стенали и плакали, призывая Ивана не покидать их, не оставлять без защиты перед своеволием боярским. Иван бесстрашно выходил к народу, говорил милостиво, благодарил за любовь, им не заслуженную, обещал защиту перед боярами и пред Господом, но от венца царского отказывался.

Бояре тоже били челом Ивану, умоляя его снять опалу с них и с державы Русской и вернуться на престол прародительский, но, видя его неуступчивость, быстро отступились и решили на Думе своей провозгласить царем князя Симеона как единственного, законного и несомненного наследника. Уж и собор Земский созвали для всенародного избрания нового царя, вот только одного не учли — что князь Симеон тоже откажется. И будет упорствовать в своем решении не меньше царя Ивана.

Уговаривали сначала князя Симеона на Думе боярской — Симеон перестал туда приходить. Собрался собор Земский — Симеон не пришел и затворился на своей половине дворца царского. Составили грамоту утвержденную, и все члены собора, митрополит, святители, бояре, князья служилые, дьяки приказные и другие посланцы земли Русской, числом более пятисот, на ней подписи свои поставили — Симеон отказался ее принять и удалился в Симонов монастырь, чтобы ему не докучали. Собралась огромная толпа простого народа и во главе с избранными из собора Земского отправилась в Симонов монастырь, князь Симеон речи избранных выслушал, но на все мольбы ответил отказом. Вышел на стену монастырскую и обратился к народу, вкруг монастыря расположившемуся, клялся со слезами на глазах, что никогда в жизни не мыслил он посягнуть на превысочайший царский чин. Впрочем, народ слез не разглядел и слов Симеоновых не расслышал и разошелся с убеждением, что Симеон объявил о своем скором пострижении в монахи. Но это только усилило рвение народное, и все принялись готовиться к новому, невиданному ходу. Всю ночь до утра двери храмов были открыты, везде служили литургии, все храмы были полны народом, так что яблоку было негде упасть, а с утра священники вынесли самые почитаемые иконы и со всей святостью, под звон колокольный, двинулись крестные ходы к Симонову монастырю со всех концов Москвы. Шел и я вместе с митрополитом, вместе со всеми членами собора Земского, после молитвы всеобщей в кремлевском храме Успения.

Во двор монастырский пропустили лишь избранных, но и они заполонили его весь до самых дальних уголков. Вышел князь Симеон к народу и вновь отказался от предложенной чести. Тогда выступил вперед митрополит и сказал, что коли так, то и он с себя свой сан слагает, и положил посох свой к ногам Симеона. За митрополитом последовали все другие святители и сказали, что с сего дня все церкви в земле Русской затворяются, потому как некому будет службы служить. Тут и бояре сказали свое слово увертливое, но веское: «А мы называться боярами не станем!» И служилые люди закричали, что перестанут служить и биться с врагами, и будет в земле кровопролитие. И дьяки закричали, что закроют они приказы и перестанут указы писать, и будет оттого столпотворение вавилонское, ибо никто не будет знать, кто он есть и где его место.

И из дальних рядов закричали купцы, что перестанут они торговать и будет в земле голод.

Ничего не ответил на это князь Симеон, захотел он услышать голос простого народа, поднялся, как и в позапрошлый день, на стену монастырскую. Дул там ветер сильный, и князь Симеон, чтобы не застудиться, обмотал шею платком тканым, а люди, увидев это, в неразумности своей решили, что он показывает им, что скорее удавится, чем примет венец царский. И поднялся тут такой вопль, что заглушил колокола московские. Не сокрушил князя Симеона этот вопль горя народного, от сердца идущий, не сокрушил, но поколебал. Пригласил он меня с митрополитом в келью свою для разговора последнего. Изложил он нам вновь свои сомнения, давно и хорошо нам знакомые, мы же вновь разрешили их и дали ему свое благословение, митрополит — от имени Господа и всей церкви православной, я же — как старший в роду.

После этого вышел князь Симеон на крыльцо и смиренно возвестил народу о своем согласии принять венец царский. Обрадованные бояре, не давая ему времени передумать, подхватили и чуть ли не на руках отнесли в храм монастырский, где митрополит под иконами святыми в суете и спешке нарек князя Симеона на царство.

Так исполнилась последняя часть пророчества брата моего.

Глава 3 Размышления о престолонаследии

Вот вы сейчас, наверно, ухмыляетесь: что за действо недостойное устроил князь Симеон? Качаете многозначительно головой: для вида лишь от венца царского он отказывался — мы-то знаем! Всю жизнь к венцу этому, несправедливо у отца его отобранному, он вожделел, и вот — свершилось! Для того и стал во главе земщины, для того и ворогов на Русь призвал, Москву спалил — нужны ли другие доказательства?!