Царь Федор Алексеевич, или Бедный отрок

Родословные книги должны были стать несокрушимым свидетельством принадлежности рода к «русскому шляхетству». Правительство уже задумывалось и о гербах для дворянских фамилий. Наличие записи в государственной родословной книге, собственного герба и «истории служб» рода автоматически относило его к единому привилегированному сословию.

Это сословие, теоретически, могло пополняться лишь по трем каналам. Либо естественным приплодом старых дворянских фамилий, либо «выезжими» дворянами из Европы, Кавказа или азиатских государств, либо царскими пожалованиями дворянского положения недворянам за особые заслуги. Последнее случалось крайне редко и не имело устойчивой «процедуры». Таким образом, «выслужить» дворянский статус удавалось лишь считаным единицам и в виде исключения. Введение родословных книг теоретически еще более затрудняло переход купца или, скажем, ремесленника в дворянское звание.

Выходила почти замкнутая общественная группа, жившая по единым законам и получавшая в родословных книгах единое подтверждение своим привилегиям. Конечно, различия между богатейшей и влиятельнейшей знатью и рядовыми служильцами не стирались. Их, кажется, не смогло преодолеть ни одно национальное европейское дворянство. И, конечно, перевес аристократии будет чувствоваться еще очень долго — об этом пойдет разговор ниже. Но разрыв между знатью и прочими «служилыми людьми по отечеству» из пропасти превращался в канаву, а вот канава, отделявшая русских дворян от прочего населения страны, начала оборачиваться пропастью. В этом сходство с польским шляхетством у нашего дворянства появлялось. Что же касается действительного политического веса и объема привилегий — разницы оставалось гораздо больше, чем сходства. Различий, в каком-то смысле, даже добавилось…

Табель о рангах государя Петра Алексеевича принципиально переменила эту картину. Она давала возможность «выслужить» дворянство широкому кругу недворян. Этот канал рекрутирования новых людей в состав «благородного сословия» из ничтожного превратился в очень значительный. О таком варианте ни аристократия, ни дворянство меньших рангов при Федоре Алексеевиче и помыслить не могли…

* * *

Как только отгремели чеканные речи Соборного совещания, вся местническая документация была предана огню в сенях «государской передней палаты». При ее сожжении присутствовали архиереи, а вместе с ними — князь М.Ю. Долгорукий с думным дьяком Семеновым.

Михаил Юрьевич лучше всех понимал смысл происходящего. Он хоть и был Рюриковичем, но происходил из не очень-то знатного семейства. Долгорукие еще в XVI веке стояли на периферии высшей знати. Они принадлежали аристократии «второго сорта». Лишь при первых Романовых высоко взошла их звезда. Царь Михаил Федорович первым браком женился на княжне Марии Владимировне Долгорукой, правда неудачно: она вскоре умерла. Твердо державшиеся новой династии Долгорукие часто удостаивались воеводских и думных чинов. Славнейший среди них, князь Юрий Алексеевич, сделался искусным полководцем и большим вельможей. Он прославился на фронтах великой войны с Речью Посполитой и разинщины и очень способствовал возвышению всего рода. Князья Долгорукие оказались в верхнем эшелоне русской военно-политической элиты лишь к середине XVII столетия. Однако закрепились там прочно.

И вот на глазах выдающегося представителя этого рода сгорала целая эпоха. Пылала старинная «захудалость» его семейства, уходило в дым достигнутое им позднее высокое положение. Обращались в пепел незыблемые права древней знати: Рюриковичей, Гедиминовичей, старинного московского, тверского, рязанского боярства. Горел порядок, продержавшийся без малого два века. Начиналась новая, иная жизнь, когда знатный человек станет гораздо больше зависеть от служебных успехов и от благоволения монарха, нежели от высот собственного происхождения. Достижения предков более не гарантировали прочного положения потомкам.

Исчезало то, что казалось незыблемым. Происходило потрясение основ. Князю Долгорукому, наверное, слышался гром, гремящий над Кремлем, представлялись молнии, бьющие с неба.

Государственный порядок нанес родовым устоям страшный удар. Сам Иван Грозный, вгонявший высокородную знать в трепет, не мог сокрушить местничества. Бояр казнил, но на разветвленный механизм местнической иерархии даже не замахивался. А невеликого здравия молодой государь Федор Алексеевич — сумел.

Под «соборным деянием», уничтожающим местничество, помимо самого Федора Алексеевича и патриарха Иоакима, поставили подписи 6 митрополитов, 2 архиепископа, 2 архимандрита, 41 боярин, 28 окольничих, 19 думных дворян, 10 думных дьяков, 54 представителя меньших «дворовых» (придворных) чинов (комнатных стольников, стольников, стряпчих, московских дворян и жильцов), 2 генерала, 6 рейтарских и пехотных полковников [185] . Итого 172 человека. Иначе говоря, верхушка духовных и светских властей Московского государства почти в полном составе.

185

Собрание государственных грамот и договоров. Т. 4. С. 406—410.

Сам царь, подчеркивая личную заинтересованность в реформе, поставил под «соборным деянием» весьма пространную подпись: «Божиею милостию царь и великий князь Феодор Алексеевич всеа Великия и Малые и Белыя России самодержец, во утверждение сего Соборного деяния и в совершенное гордости и проклятых мест в вечное искоренение моею рукою подписал» [186] . Выражения «проклятые места» и «в вечное искоренение» не имеют никакого отношения к обычному языку старомосковского делопроизводства. Это не «этикетная формула». Это живые эмоции, выплеснувшиеся на бумагу. Государь своего добился и торжествовал.

186

Там же. С. 406.

Выдающийся исследователь XVII столетия Н.Ф. Демидова заметила: «Отмена местничества являлась величайшим достижением внутренней политики правительства Федора» [187] . Отчасти это верно. Величайшее достижение относится, по мнению автора этих строк, к сфере просвещения, и о нем еще пойдет разговор ниже. Но какое бы из достижений Федора Алексеевича и его правительства ни ставилось на первое место, а упразднение местничества в любом случае — масштабный успех.

187

Демидова Н. Ф.Федор Алексеевич. С. 194.

* * *

Итак, волей молодого царя совершилось дело поистине великое. Русская церковь и русская аристократия официально поддержали государя в его начинании. Во всяком случае, не стали оспаривать его планов.

Вот только… действительно ли местничество упразднилось после его публичной ликвидации?

Этот вопрос вызывается естественным сомнением: никакое явление, проникшее во все поры общественного организма, а потому получившее грандиозный масштаб и повсеместное распространение, нельзя остановить одномоментным действием. И указ есть (1681), и «соборное деяние», прилюдно подписанное без малого двумя сотнями персон, но соблюдались ли введенные ими нормы? Государь-то скончался через три месяца после отмены местничества! А вслед за его кончиной началась свистопляска стрелецкого восстания.

Так до какой степени закрепилось в общественной практике вечное «безместие», объявленное Федором Алексеевичем?

Историк В.Н. Татищев, родившийся пятью годами позднее уничтожения местничества, собрал об эпохе Федора Алексеевича изрядный материал. В его распоряжении оказалась некая «история» о царствовании Федора Алексеевича, созданная монаршим приближенным А.Т. Лихачевым. Татищев имел возможность пользоваться документами. Помимо того, Василий Никитич мог записать драгоценные отзывы очевидцев государственной деятельности царя, а то и деятельных участников «большой политической игры» в его царствование. Так вот, Татищев в своей «Истории Российской» об упразднении местнических дел высказался со скепсисом:

«Шляхетство до его величества служило сотнями, и к ним голов воеводы определяли и полковников не было. И хотя его величество, учиняя комиссию, желал учредить по обычаю польскому, чтоб ротмистры, порутчики и хорунжие всегдашние были и всякий бы знал, у кого в роте написан… однако ж то не утвердилось. И хотя имяна чинов остались, но выбирали по-прежнему воеводы… Понеже в чигиринской поход великой из того вред зделался, також и в Москве в делах управления великие споры и государю докуки происходили, того ради сей государь весьма оное хотел искоренить и для того книги случайные [188] велел пожечь. Но оное было токмо на словах, а на деле никто никому места уступить не хотел… Тот, кто в комиссии первым был, князь Голицын, вскоре потом сделал, что все знатные роды с собою в товарищи [189] писал, а своего рода ни с кем написать не хотел… И тако оное до времен его императорского величества Петра Великого осталось, который с основания оное местничанье искоренил и сущему забвению предал» [190] .

188

Речь идет о документах, подтверждающих местнические «случаи» — пребывание думных чинов, воевод и воинских голов в какой-либо службе, когда фиксируются имена и должности всех начальствующих лиц и видно, кто кому равен, кто выше кого поставлен.

189

Товарищ — понятие из государственного быта дореволюционной России. Товарищем называли заместителя или помощника начальствующего лица. Татищев имеет в виду, что Голицын поставил иные знатные роды в подчиненное, приниженное по отношению к нему положение.

190

Татищев В. Н.История Российская. Т. 7. С. 176.