Царь Федор. Еще один шанс…
Шрифт:
— Откуда, батюшка? — заверещал отец. — Оттого и с места принялись, что совсем есть нечего… Хоть ложись да и помирай!
— А серебро?
— Дык серебра у нас отродясь не было. Худые мы, — продолжал причитать отец. — Если в добрый год когда одна деньга заводилась, то уж сейчас-то… — И, увидев, как шиш, понявший, что никакого прибытка он с них не получит, замахнулся на него топором, заверещал: — Не погуби, батюшка!
В этот момент под телегу протянулась чья-то рука и, ухватив Настену за волосы, отчего ее платок совсем сбился, выволокла девушку наружу.
— Эх ты! — удивился невысокий шиш в драном армяке, похоже настолько уже изношенном, что он был не способен обеспечить
Первый шиш, все пытавшийся ударить батюшку топором, что ему не удавалось, потому как батюшка повис на его руке, замер, затем вырвал руку с топором, пнул батюшку и подскочил к Настене. Ухватив ее крепкими пальцами за подбородок, он резко задрал голову девушки вверх и пару мгновений рассматривал ее, как коновал рассматривает кобылу, а затем осклабился, обнажив крепкие желтые и крупные зубы, даже скорее настоящие клыки, и, повернувшись к отцу Настены, спросил:
— Твоя?
Тот, все это время продолжавший стоять на коленях, мелко закивал головой.
— Хороша! — констатировал шиш, после чего махнул отцу рукой: — Проваливай.
Отец сглотнул, бросил на Настену отчаянный взгляд, но быстро вскочил и, торопливо вытащив из-под телеги младшеньких детей и покидав прямо на них кое-что из разбросанной шишом рухляди, потянул за собой Безгривку, стараясь не смотреть на старшую дочь. Настена же лишь широко распахнула глаза и долго глядела в спину отцу, торопливо пробирающемуся между шишами, продолжавшими с какой-то веселой злостью грабить остальных беженцев, но так ничего и не сказала. И вообще, ей показалось, что все это — беженцы, шиши, отец — внезапно отдаляется от нее, размывается, а звуки грабежа доносятся до нее как сквозь вату…
— Ка-андальныя! — внезапно разнеслось откуда-то сбоку.
Все на мгновение замерли, а затем шиши, кто как был, даже не ухватив с собой никакой уже отложенной рухляди, сиганули с телег и во весь дух ринулись к лесу. Настену обдало легким ветерком, и когда она медленно, как во сне, повернулась, то увидела, что Тятень тоже несется к лесу. Он мчался очень быстро, ноги так и мелькали, полы его тулупа развевались будто куцые, уродливые крылья летучей мыши, а следом за ним, но все больше и больше от него отставая, мчался мелкий шиш в женском пуховом платке…
Далеко они не ушли. Полтора десятка всадников, вывернувшие из-за невысокого пригорка, сразу же припустили галопом и буквально в несколько шагов настигли разбегающихся шишей. Вот упал мелкий в женском платке, получив по затылку кистенем, вот еще один, вот и еще трое… Тятень почти успел добраться до леса, но тут вырвавшийся вперед всадник внезапно вскинул руку с зажатой в ней пистолей, и прогрохотал выстрел…
Тело Тятеня приволокли к дороге за ногу, оставляя на снегу кровавую полосу. Настена молча смотрела, как его раздели, оставив лишь исподнее, и, уже мертвого, сноровисто вздернули на ветке сухого, умершего дерева у самой дороги. За столь короткий промежуток времени судьба девушка дважды резко переменилась, и она находилась в некоторой прострации. Но кое-что она уже успела понять. Потому что когда к ней подскочил отец и принялся ощупывать ее и гладить по голове, приговаривая:
— Доченька, доча… живая, спасибо тебе, Господи, живая… — только молча отстранилась.
Она по-прежнему едва слышала, продолжая воспринимать окружающее как сквозь бычий пузырь, который был натянут на раму крохотного оконца их избы. Отец замер, затем губы его задрожали, на глаза навернулись слезы, и он отвернулся. А что тут было говорить… но
ей вдруг стало жалко отца. На него за последнее время столько всего навалилось — неурожай, голод, смерть матушки… Но мерзкое ощущение дикого, ледяного холода внутри, появившееся даже не в тот момент, когда шиш Тятень нагло разглядывал ее, а позже, когда она смотрела в удалявшуюся спину отца, никуда не делось…Звуки вернулись как-то внезапно и разом.
— Вот дурной, Гаврша, — бубнил кто-то рядом. — И зачем стрелял? Снега-то кот наплакал, лес — голый стоит. Ну куцы бы он от нас в лесу делся?
Остальные шиши, которых, как выяснилось, не убили, а только дух повышибали, уже были собраны, сноровисто связаны и теперь сидели в снегу у дороги, тоскливо глядя по сторонам. Беженцы собирали по обочинам свою разбросанную рухлядь, опасливо поглядывая на грозных всадников. Наконец кто-то не выдержал и с испужиной в голосе спросил:
— А вы кто будете, люди добрые?
— Мы-то? — хохотнул один из всадников. — А мы царевичева холопского полка вой.
— Царевичева?! — Люди обрадованно переглянулись. По рядам беженцев пробежало оживление. — А не скажете ли, царевичевы вой, далеко ли нам до Белкино, до царевичевой вотчины?
Вой рассмеялись:
— Туда, что ль, шли? Беженцы дружно закивали.
— А то ж! — запричитал дедок, ковылявший в самой голове их небольшого каравана с двумя укутанными с головы до ног в какие-то тряпки детишками, видно внуками. — С самого Сретения иду. Совсем мочи нет! Глад и мор. Хлебушек еще в том годе кончился. Летом лебеду, крапиву собирали да сушили, коренья ели, ягоду лесную, да и того уж нет. О-хо-хо… То не голод, не беда, коли ржица не рода, а то голод и беда, коль не родит лебеда, — напевно произнес он. — Из-за них вот, — он кивнул на детишек, — в путь-дороженьку и отправился. А то куды я от родных могил? Бают, царевич всех привечает? — вопросом закончил он свою речь.
— Привечает, — отозвался, похоже, старшой среди воев, — да не всех. Токмо крепких, здоровых и ремеслу какому обученных.
Дед охнул:
— А нам-то куда деваться, мил-человек? Помирать нешто?
Старшой покачал головой:
— Да нет, помирать он никого не оставляет. И накормит, и хлеба чутка даст, да только у себя не оставит. Хошь — сам по себе дальше иди, а хошь — куды он велит. И ежели пойдешь, куды он велит, то и хлеба на дорогу даст, и денежку на обустройство на новом месте. А ты уж сам выбирай, что тебе более по нраву.
— И куды велит-то? — пожевав губами, настороженно спросил дед.
— Да в разные места, — степенно ответил старшой, — но чаще всего на Урал-камень. К Строгановым.
— Эх ты! — охнул дед. — Ой, боюсь, не дойду…
— Ладно, люди добрые, — прервал разговор старшой, — вы тут собирайтесь и эвон прямо по дороге, мимо церквы сгоревшей двигайтесь. А нам пора…
Беженцы заволновались.
— Ой, не бросайте нас, вой царевичевы! — заголосила какая-то баба. — Ой, а ну как налетят на нас снова тати поганыя…
— Не, тетка, — отозвался молоденький вой, — не боись, не налетят. Наш полк всю округу давно повычистил. Нету никого. Эти вон только день назад сюда с Каширской дороги подались. Мы их по следам нашли. А других следов нету. Значит, спокойно все…
— А ну, встали, душегубы! — раздалась команда старшого.
Связанные шиши с кряхтением принялись подниматься на ноги.
— А етих-то куда? — поинтересовался кто-то.
— Етих? Да туда же, к Строгановым. Токмо не в деревни, а на рудники, — отозвался старшой. — Нешто не слышали, как они нас кандальными кликали? Вот сейчас до места доведем, да и в кандалы их. А потом уж и на Владимирску дорожку.