Царь Горы, Или Тайна Кира Великого

— Так и будет! — крикнул я в ответ, не тревожась о том, что Иштагу скорее уж сам бросится вниз головой, чем выпустит из рук свой меч (хорошо, что перс молчал и не начал бунтовать, а то и впрямь пришлось бы сдаться или погибнуть без толку).— Готовы?

— Мы готовы! — радостно отвечали «охотники».

Я поднял руку с мечом, набрал в грудь воздуха и заорал изо всех сил:

— Клянитесь!

Гул голосов сотряс ущелье. Да и сам я, повернувшись лицом к снежному склону и запрокинув голову, помогал им как мог, вопя, будто резаный боров.

Еще не стихли громогласные клятвы, как горы отклик­нулись грозным эхом. Склон над нашими головами загудел, будто вниз понеслись бесчисленные табуны. Я увидел, как поднялась и, заклубившись, устремилась в ущелье мощная волна, и в тот же миг бросился к стене, вжался в нее лопатками и взмолился:

— Теперь спасите нас, все боги, какие есть! Зевс! Ве­ликий Аполлон! Митра! И ты молись своим богам, Азал! Только ничего не бойся и не сходи с места!

Сквозь гул и грохот снежного обвала донеслись крики. На дне ущелья одни всадники в ужасе разворачивали коней, а другие галопом понеслись дальше по ущелью. Передние, те, кто отрезал нам путь в Пасаргады, всем скопом замерли в оцепенении. Кое-кто из задних опо­мнился и бросился вперед, под укрытие отвесной стены, но ее защищал насмерть ничуть не дрогнувший Иштагу. Закипела схватка, и двое разрубленных мидян повалились в ущелье, кувыркаясь по выступам всего за несколько мгновений до того, как самого перса и всех его врагов смело вниз снежной волной.

И вдруг чудовищно ухнуло над нами и накрыло нас тьмой, будто исполинской крышкой. У меня заложило уши и сдавило грудь. Сквозь рев стихии послышался испуган­ный, прямо-таки девичий возглас Азала. Над нами неудер­жимым потоком проносился великий Хаос.

Сначала Хаос поглотил и унес моего коня. Жеребец перса дернулся вперед, будто стремясь протиснуться между мной и моим конем и так спастись, и оттолкнул собрата за край тропы. Передо мной в клубящемся и слепящем глаза потоке мелькнула голова, оскал крупных зубов —и конь исчез. Тут жеребец Иштагу едва не придавил меня к стене насмерть, и пришлось изо всех сил оттолкнуть его ногами. Лавина захватила его. Жеребец вскрикнул, будто подстреленная птица, и пропал следом за первым.

Испугавшись этого вскрика, задергался и конь Азала. Его участь была решена. Только я собрался оттолкнуть его в сторону, чтобы он ненароком не придавил нас или не ударил копытом, как Азал схватился за поводья.

У меня волосы встали дыбом.

— Отпусти его! Отпусти! — завопил я, пытаясь перекрыть грохот снежного потока.

Не тут-то было. Конь для скифа дороже жизни.

Схватив Азала за его ледяные пальцы, я пытался разжать их, но никак не мог. Руки Азала закостенели, как у мертвеца. Тогда я сжал его кисти до хруста, надеясь, что от боли он сдастся и отпустит поводья. Но в тот же миг чуть ослабевший поток Хаоса опустился ниже, накрыл коня и рванул его за собой вместе с нами — и мы с Азалом полетели в бездну, увлекаемые лавиной.

«Отпусти коня! Раскинь руки!» — мысленно кричал я Азалу, вертясь и кувыркаясь.

Необоримая сила несла и толкала меня, как буря пушинку. Снег сразу забил мне глаза, ноздри и уши. Как уж тут было кричать вслух? В один миг все мои легкие, желудок и все мои кишки оказались бы туго набитыми снегом. Но в той кутерьме удалось-таки выкрикнуть всего одно слово:

— Отпусти!

И тут же Хаос отнял у меня Азала.

Теперь оставалось спасать только самого себя, и я ши­роко раскинул руки и ноги, как учил нас делать Скамандр, словно он прозревал, что каждому из Болотных Котов хоть раз в жизни придется угодить в снежную лавину. Он говорил, что в этом случае поток поднимает несомый предмет в верхние слои, и, значит, появляется надежда в конце концов выбраться наружу, если уцелеешь до того момента, как стихия смирит свое буйство.

Признаюсь честно: в жизни мне не раз доводилось бла­годарить своего учителя за его науку. Так вышло и в тот раз.

Первозданная тишина и полная неподвижность насту­пили внезапно.

Мне почудилось, будто я повис над бездонной пропа­стью.

Дышать сначало было трудно, а потом стало и вовсе невмоготу. Я осторожно пошевелился, боясь вновь разбу­дить грозную стихию.

Снег был по-весеннему плотен и тяжел, и очутись я на локоть глубже, верно, суждено было бы мне умереть мучительной смертью — от удушья.

Головой и плечами оказалось шевелить куда легче, чем стопами. Это могло означать только одно: в этих чужих местах я вновь выбросил «собаку». Судьба, подобно царю персов, продолжала благоволить некоему Кратону из Милета.

Потрудившись, как крот, я наконец выбрался на по­верхность и ослеп от яркого солнечного света. Утро в горах выдалось удивительно мирным и ясным, будто вовсе ничего и не произошло.

Первым делом прочистив ноздри и уши, я огляделся, надеясь поскорей разобраться, куда же меня занесло.

Разобрался, однако, не сразу. Места представились незнакомыми: заснеженная долина шириной в три стадия между двух высоких хребтов. С удивлением я заметил ту самую тропу, по которой мы ехали, и узнал отвесную стену, послужившую нам защитой от лавины. До той тропы было теперь рукой подать — всего полплетра в высоту. Ущелье, наполнившись снегом, превратилось в маленькую долину.

Но вот за радостью спасения настал черед новой тревоги и нового огорчения. Я стоял посреди ровной долины один. Лавина погребла под собой всех и только одному даровала жизнь и полную свободу. Да, Кратон получил свободу, если не считать клятв, данных царю Киру. Да, Кратон имел в тот час полное право считать себя ожившим мертвецом, отныне свободным от любых клятв. Но вдруг он вспомнил юного Азала, и его сердце сжалось.

Невольно я позвал его по имени. Сначала тихо — боясь нового обвала. Однако горный склон очистился от снега до самых вершин хребта.

— Азал! — крикнул я изо всех сил, и меня охватил жар.

Найти юного скифа под снегом, откопать, спасти — все это казалось труднее, чем выбросить «собаку» две сотни раз подряд. Но я уже не сомневался, что в то утро Судьба позволит мне сделать это и три сотни раз кряду.

Что-то блеснуло на снегу вдали. Я бросился к тому месту, проваливаясь по колено. На солнце сверкал пар­фянский шлем, чудом «всплывший» вместо своего хо­зяина.

Вернувшись назад, я принялся вскапывать шлемом снег вокруг того углубления, из которого выбрался сам. По моему расчету, скифа не могло утянуть слишком да­леко в сторону.

И вот, когда появилось уже с десяток лунок, будто я собрался посадить в снежной долине оливковую рощу, по­зади меня шумно хрустнуло и в спину ударили комья снега.

В испуге я отпрыгнул едва не на целый плетр.

Из «белой земли» торчали, судорожно вздрагивая, кон­ские ноги. По ним легко было узнать жеребца, принадле­жавшего скифу. Так случилось, что конь сам утянул в лавину своего хозяина и сам же его спас.

Я принялся изо всех сил раскидывать снег вокруг за­дыхавшегося коня — и вдруг наткнулся на руку, крепко сжимавшую конец поводьев. Посиневшие пальцы вздрогнули, стоило дотронуться до них. Тогда, отбросив шлем, краем которого легко нанести рану, я принялся за дело вручную и нашел прядь волос, а затем добрался и до затылка. Ухватив скифа за длинные волосы, я потянул его голову назад.

О, как радостно забилось мое сердце, когда послышался похожий на рыдания вздох! Столько сил появилось во мне, будто я сытно поужинал, сладко проспал всю ночь и только что проснулся от светлых лучей Феба!