Царь грозной Руси

Его путь домой стал настоящим триумфом. В Нижнем Новгороде встречало все население, и «благодарственный плач» заглушил пение священников! Люди, рыдая, благодарили Ивана Васильевича, навсегда избавившего их от ужаса казанских набегов. То же самое происходило в Балахне, Владимире. А в Судогде навстречу прискакал боярин Траханиот с известием — Анастасия родила сына. Иван Васильевич одновременно стал победителем и получил наследника! Услышав об этом, царь соскочил с седла, расцеловал Траханиота, на радостях подарил ему собственного коня, одежду со своего плеча.

Многотысячные толпы ждали государя и в Москве, он ехал через массы людей, которые старались поцеловать руку или сапог, славили «избавителя христиан». Уж наверное, сам Иван Васильевич не жаждал таких почестей. Совсем рядом, в Кремле, была горячо любимая жена, был ребенок, которого отец еще ни разу не видел! Но долг государя был превыше всего. А в этот долг входили и почести. Они отдавались не только персонально царю, а в его лице всей державе, всей русской армии. Его с нетерпением ждала супруга — но ведь и народ его ждал! Поэтому сперва была встреча с митрополитом и боярами, была праздничная служба в Успенском соборе. Иван Васильевич обошел все главные храмы, поклонился гробницам родителей — и лишь после этого смог поспешить к Анастасии, обнять ее и маленького Дмитрия.

Главные торжества состоялись через неделю. Царь три дня давал пир героям войны — и боярам, и отличившимся простым ратникам. Жаловал их шубами, кубками, конями, оружием, деньгами. Было роздано наград на огромную сумму в 48 тыс. руб., не считая поместий и вотчин. В честь взятия Казани заложили несколько храмов. В Москве в это время отошел к Господу весьма почитаемый юродивый, Василий Блаженный. Царь очень любил его и сам нес гроб на похоронах. А на месте, где упокоился юродивый, под руководством архитекторов Бармы и Постника начал возводиться великолепный храм Покрова Богоматери — названный по празднику, когда взяли Казань. Или, как его стали звать в народе, храм Василия Блаженного.

Новорожденного царевича окрестили в Троице-Сергиевом монастыре. Кроме того, Иван Васильевич окрестил малолетнего казанского хана Утемыш-Гирея (а его мать Сююн-беки выдал замуж за Шаха-Али). Но и пленный хан Ядигер после поражения уверовал в Христа. Восприемником его стал митрополит Макарий, Ядигер получил имя Симеона. Иван IV, несмотря на недавние жестокие схватки, отнесся к нему вовсе не как к пленнику. Принял на службу, наделил имениями, сохранил за ним царский титул, и Симеон стал его верным другом.

А чтобы свет Православия смог прийти ко всем племенам завоеванного ханства, был созван Освященный Собор, учредивший Казанскую епархию. Архиепископом был назначен игумен Селижарова монастыря Гурий. Кстати, можно обратить внимание, что для служения на территориях, присоединенных к России, Иван Васильевич и митрополит Макарий выбирали самых чистых, самых достойных, тех, кого с полным правом можно назвать подвижниками. И святитель Гурий, первый архиепископ Казани, и преподобный Кирилл, которого через несколько лет поставят первым епископом Астрахани, впоследствии были причислены к лику святых.

Но это случится много позже. А пока даже и до окончания войны в поволжских краях оказалось еще далеко. Русская победа встревожила Турцию. Астраханский хан Ямгурчей заключил союз с Крымом, к ним примкнул ногайский князь Юсуф. К отрядам разгромленных казанцев, прячущихся по глубинкам, пошли на помощь ногайцы и астраханцы. Подбивали к измене племена, уже покорившиеся царю. И вотяки (удмурты) с луговой черемисой перебили сборщиков налогов. А воеводы легкомысленно отправили на усмирение недостаточно силы, 800 стрельцов и казаков. Их окружили и уничтожили. Из Свияжска послали подкрепление под командованием Бориса Салтыкова. Но конница и пехота увязли в снегах, а неприятели носились на лыжах, со всех сторон осыпая стрелами. Вырваться удалось немногим, 500 воинов погибло, Салтыкова взяли в плен и зарезали. Весть о победах сразу разнеслась по казанским землям, преувеличивалась. Объявляли, что с властью русских покончено. Полыхнул широкий бунт…

И все же самым примечательным стало другое — как восприняли тревожные известия советники царя из «избранной рады». Разумеется, они не преминули напомнить, что были правы, удерживая государя в Казани. Они предвидели, предупреждали, и получалось: в том, что произошло, виноват он сам. Ну а поскольку восстание началось, предлагалось… вообще отказаться от завоеванного края! Утверждали, что теперь уже ничего нельзя поделать, казанская земля чужая, «бедственная» для русских, и удержать ее все равно не получится [49]. Из-за нескольких проигранных стычек Ивана Васильевича понуждали перечеркнуть все усилия, все жертвы (да еще и опозориться после победных празднований)! И вот тут снова напрашивается вопрос — зачем? Зачем государю старались навязать столь пагубные решения?

Конечно, трудно было бы предположить, что русские аристократы изменили в пользу Турции и Крыма (хотя на примере Семена Бельского мы видели, что и такое случалось). Но усиление России не устраивало и западные державы, а некоторые бояре давно снюхивались с Литвой. Наконец, стоит иметь в виду, что действия таких личностей против своего монарха и своей страны не являлись предательством в нашем понимании. Здесь проявлялась совершенно иная психология, феодальная. Немецкие князья всячески боролись против укрепления власти императора — хотя ради этого подыгрывали туркам, французам. Аналогичным образом вела себя польская, венгерская, французская знать, но вовсе не считала себя предателями. Ведь она отстаивала свои «исконные» права. Так было и в России. Взятие Казани значительно повысило авторитет царя — следовательно, требовалось подорвать этот успех.

Иван IV снова отверг мнения советников. Тем более что положение отнюдь не было катастрофическим. Если бы казанские и свияжские воеводы не распыляли подчиненных, дождались в крепостях весны и подхода свежих войск, не было бы и поражений. Да и теперь выслать рати было не поздно… Но не послали. Потому что в марте 1553 г. царя вдруг свалила болезнь. Непонятная, необъяснимая и внезапная. Вроде, не было никаких причин. И сразу же государю стало настолько худо, что его сочли уже безнадежным. Речь зашла о завещании. Иван Васильевич метался в горячке, терял сознание, а в минуты просветлений продиктовал свою волю — присягать наследнику Дмитрию.

И вот тут-то выяснилось, что у многих бояр уже имеется другой претендент. Не Дмитрий, не Юрий, а Владимир Старицкий. Он, правда, был очень молод, но руководство взяла на себя его мать Ефросинья. Причем она и ее сын вели себя настолько откровенно, словно были уверены — царь уже не поднимется. Вызвали из уделов свои дружины, собирали детей боярских и подкупали их, раздавая деньги. Дом Старицких переполнился вооруженными людьми, которых щедро поили. Даже некоторые вельможи, симпатизирующие Владимиру, укоряли его, что негоже устраивать попойки, когда государь при смерти. Сторону Старицких приняли Иван Шуйский, Петр Щенятев, Иван Пронский-Турунтай, Дмитрий Немой-Оболенский, Семен Ростовский, Булгаковы и еще целый ряд сановников. Они и их подручные в полный голос славили по Москве Владимира Андреевича.

Бояре отказывались служить «пеленочнику», а когда Владимир Воротынский, принимавший присягу Дмитрию, сунулся к Старицкому, тот грубо обругал его и сыпал неприкрытые угрозы. Тесть царского брата Юрия, видный военачальник Палецкий присягу Дмитрию принес, но в это же время договаривался со Старицкими — если они дадут Юрию большой удел, Палецкий поможет возвести Владимира на престол. Часть знати изменников не поддержала, но и от присяги царевичу уклонялась, объявив себя больными. Выжидала. А Адашев и Сильвестр оставались около царя. Но даже почитатель Сильвестра Карамзин признал, что он «тайно доброхотствовал стороне Владимира Андреевича, связанного с ним дружбою». Адашев был не менее тесно «связан с ним дружбою», и отец государева любимца активно действовал в лагере Старицких. Назревал самый натуральный переворот [69, 119].