Царь Грозный

Харитон, жена и двое детишек которого померли прошлой зимой, жил у своей сестры Марфы и зятя Степана, потому как дома бывал нечасто, ни к чему свой держать. Дом Сивого на одном конце села, а у Харитона на другом. У купца ежели семьи нет, то одному в нетопленом дому скучновато…

На дворе взвился кобель, посаженный на цепь. Вологда, хотя село и большое, никогда собак не знала, только для охоты держали, а как корабли да царский дворец строить вдруг взялись, понаехало кого ни попадя, так и пришлось завести злого стража. Марфа выглянула на крыльцо, тут же кинулась обратно, прижимая руки к груди:

– Ахти!

– Чего? – оглянулся на жену сидевший с очередным куском пирога в руке Степан.

– Там… там… – вымолвить Марфа не могла ничего.

Сивый выскочил на крыльцо сам. Стоило пугаться. Кобель, коротко взвизгнув, покатился, порубленный кромешниками, а они сами заполняли двор черной массой. Было всего десяток, но черное одеяние заставляло думать, что слишком много. Один из опричников взялся прилаживать отрубленную голову собаки к своему седлу. Степан даже поежился: кони у большинства черные или просто темные, одежда черная, к седлам приторочены собачьи головы и метлы – все как в страшном сне.

Посреди двора гарцевал на своем коне Федор. Не забыл вчерашний разговор с Харитоном в кабаке, нашел-таки, где тот живет, вот и приехал со своими, чувствуя безнаказанность. Самого Белого на дворе не было, он рано поутру снова отправился с англичанами теперь уже в сторону волоков на Холмогоры. Еще один обоз со снедью надо было доставить туда. Но опричники и спрашивать о купце не стали. На дворе стал твориться кошмар, выволокли всех, тех, кто сопротивлялся, казнили на месте. Толстую Марфу насиловать не стали, не глянулась, а вот дочь Сивого раздели прямо посреди двора донага и обесчестили. Самого Степана изрубили тут же.

Привлеченные шумом, ко двору со всех сторон уже спешили соседи, ахали, принялись выдергивать из забора колья, хвататься за свое оружие. Немного погодя десяток кромешников оказался окружен тремя десятками местных. Чуя, что с собравшимся народом не справиться, Федор закричал вологжанам, чтобы уходили, потому как государевы люди изменника и его семью казнят! В ответ раздались возмущенные окрики:

– Это кто изменник, Степан-то?! Или Марфа?!

Впервые столкнувшиеся с отпором опричники попросту не знали, как быть. Федор догадался крикнуть:

– Купец Харитон Белый изменник!

– Да то не его дом!

– Знаю, что его сестры. У нее живет!

– Нету тут Харитона, вот те крест нету! – забожилась Марфа, пытаясь помочь встать дочери. Та смотрела безумными глазами, отбивалась даже от матери. – Дочушка моя, дочушка!

Двор сжечь не удалось, потому как вокруг уже собралась чуть не вся Вологда, опричники убрались вон в недостроенный дворец. А перед крыльцом остался лежать порубленный Степан, сидеть прямо на земле его дочь, а меж ними металась обезумевшая от ужаса и горя Марфа. Тела трех их работников валялись у ворот и крыльца, заливая снег на дворе алой кровью, начавшей уже чернеть. У соседей страшно выла собака.

Сивого сердобольные соседи похоронили на следующий день, его дочка утопилась, а Марфа исчезла неведомо куда. Купец Харитон Белый тоже пропал, как и кромешник Федор, который неизвестно зачем вдруг отправился догонять обоз с мукой и крупой, ушедший в Холмогоры.

Опричники притихли и дворы больше не громили. Но не потому, что испугались вологжан, а потому что вокруг было слишком много английских мастеров, могущих всему миру поведать про этот ужас, а государем велено, чтобы иностранцы ни о чем не знали.

Рос в затерянной в непроходимых лесах Вологде огромный опричный дворец для Ивана Васильевича, строились многие суда непонятно для чего, а кромешники ждали своего часа. Ничего, вот достроят, уедут отсюда англичане, тогда и ответят вологжане своей кровью и жизнью за невозможность расправиться с ними сейчас…

Вологду от больших опричных погромов спасало только большое количество английских мастеров, помогавших ладить корабли с морской посадкой. Хотя они быстро убедились, что русские могли бы справиться и сами, но московский государь хорошо платил, почему бы не заработать? Вот и жили в далекой холодной Вологде англичане, спасая тем самым русские жизни от их же русских кромешников.

Кроме писем, Иван Козлов должен передать боярам многое на словах. Но ему не суждено было вернуться в Литву и вообще остаться живым тоже.

В 70 верстах от Полоцка на острове посреди озера Суша князь Юрий Токмаков, посланный все тем же воеводой Федоровым, спешно строил новую крепостицу. До конца лета следовало управиться. Место уж больно хорошее – отсюда прямой путь на литовскую столицу. И название крепости придумали подходящее – Копие.

Пока строили, с запада подходы охранял князь Петр Серебряный, да вот проявил редкую беспечность, проморгал литовцев. Был ими бит наголову, и строительство на том закончилось. Все ждали, что полетит с плеч голова Серебряного, ан нет, простил его государь. Даже воеводы не понимали почему, ведь виновен был Петр Серебряный, по всему виновен.

А вот Ивана Козлова отправлять обратно в Литву царь не стал, наоборот – посадил на кол! Закончились игры с Польшей и Литвой. Не желают добром, заставим железом, решил Иван Васильевич, помнивший свой победный поход на Полоцк.

По Москве поползли нехорошие слухи, мол, государь, будучи в Кирилло-Белозерском монастыре близь Вологды, дал целых 200 рублей на отдельную келью для него и семьи! И в самой Вологде растет невиданный дворец, не меньше московского. Не решил ли государь снова отречься от престола?

Одними из первых забеспокоились опричники: что будет с ними, если государь удалится от дел?! У них руки по локоть в крови. Самих ждет плаха и дыба…

У земских на сей раз страха перед отречением не было, напротив, нашлось много тех, кто принялся обсуждать, кому достанется трон. Царевичу Ивану всего тринадцать, но ведь нынешний государь остался на престоле и того меньше. Но Иван Иванович как государь совсем не устраивал ту же земщину, это означало, что Иван Грозный мог в любую минуту вернуться обратно. Нет, земщина сразу заговорила о Старицком. Конечно, князь Владимир не Иван, но это и к лучшему. Тих, безволен, послушен… Чем не государь для исстрадавшейся от нынешнего Москвы?

В земщине пошли упорные разговоры о том, что да как. Эта русская привычка сначала долго запрягать и говорить разговоры впустую многим стоила жизни.

А Иван Грозный вдруг решил показать свою воинскую удаль, в сентябре сам отправился в поход на Ливонию! Конец сентября был теплым и сухим. Деревья в Москве еще стояли зелеными, а ближе к Пскову уже пожелтели, радуя глаз багрецом листьев. Синее небо с редкими белыми облачками, красные клены и желтые березы вперемежку со всегда зелеными елями, янтарные стволы сосен… Так не хотелось даже думать о войне и разоре! Но приходилось.