Царь Иисус

— Ты угадал, мой добрый Афинодор. Мы хотели, чтоб ты помог разрешить наш спор.

— Госпожа, позволь сказать тебе сразу: ты права! Ливия рассмеялась:

— Как всегда?

— Как всегда. Однако я должен убедить в этом императора.

— Афинодор, представь, что какой-то царек в паре сотен миль от твоего любимого города имеет сына. Он его любит, балует, назначает соправителем, а потом вдруг осуждает на смерть, предъявив ложное обвинение, и просит нашего согласия на угодную ему казнь. Ну что? Что?

Афинодор потер крючковатый нос.

— Ты умолчала о кое-каких довольно важных вещах. Могу я предположить, что царевич — старший или единственный сын?

— Можешь.

— А его отец тебе подвластен и имеет почетное звание гражданина Рима?

— Да.

— В таком случае, могу только сказать, что или император, или ты сама считаешь этого царя маньяком-убийцей.

— Да, совершенно верно, я так считаю, — сказал Август. — Если только у него нет веской причины искать смерти сына или он не осмелился его судить по справедливости из страха повредить человеку, которого жаждет защитить или боится обидеть.

— А ты, моя госпожа Ливия, — продолжал Афинодор, — со свойственной женщинам интуицией предполагаешь, что причина кроется в некоем варварском суеверии?

Ливия захлопала в ладоши.

— Афинодор, какой же ты умница! Так и быть, отдам тебе манускрипт Гекатея, о котором ты, насколько мне известно, давно мечтаешь.

Афинодор просиял.

— Да, цезарь, кажется, госпожа Ливия опять права. Ведь тебе известно, что сам отец Зевс — по крайней мере, так говорят легенды — ненадолго наделил властью и славой своего сына Диониса, посадил его на Олимпийский трон и дал молнии в руки, а потом безжалостно его убил. О том же самом говорится в легенде об Аполлоне и его сыне Фаэтоне и о пеласгийском Боге-Солнце Дедале и его сыне Икаре. И хотя смерть обоих юношей, временно наделенных царской властью, приписывается мифографами их собственному неблагоразумию, трудно оправдать их божественных отцов, каждый из которых, как Солнце, был истинной причиной их гибели. Геракл тоже в качестве древнего Бога-Солнца постоянно убивал своих старших сыновей, правда, в его случае во всем винят приступы помешательства. Чтобы не утомлять тебя долгим рассуждением, скажу лишь, что введение во владение царством старшего или единственного сына, а потом принесение его в жертву — дело обычное для целой группы ближневосточных племен, которые называют Агенора или его брата Бела своими прародителями. Недавно я нашел это место в еврейском Писании: царь Моавитский своего сына-первенца пожертвовал Белу. Так они вроде бы завладевали Богом-Солнцем во время своих религиозных бедствий, когда или вся страна оказывалась в опасности, или царь вызывал недовольство Бога. В истории Тарса было несколько таких примеров. Значит, ваш безымянный царь хочет оставаться вашим союзником и поэтому не решается без вашего соизволения убить своего сына, который по рождению римский гражданин? Убийство старшего сына среди этих племен такой же религиозный закон, как отказ от свинины. Так что все дело в религии.

Август, слегка смущенный легкостью, с какой Афинодор разрешил спор, спросил:

— Послушай, ученый муж:, ты не ошибаешься насчет логической связи между тремя религиозными заблуждениями, о которых ты только что сказал?

— Нет, цезарь, — ответил Афинодор. — Египетский бог Сет, приняв облик дикого вепря, разорвал на части своего брата Осириса. Сирийский Аполлон сделал то же самое с Адонисом. Оба они Боги-Солнца. Вепрь — их священное животное, поэтому его нельзя есть, разве лишь в особых случаях. В Палестине и Сирии отрезали крайнюю плоть и посвящали ее Богу-Солнцу, то есть Священному Царю, в день его бракосочетания с Богиней-Луной, Священной Царицей. И если царь заболевал, то царица делала обрезание старшему сыну, чтобы отвести гнев небес. Так мы читаем в истории иудея Моисея и его сына Гирсама. Отсюда пошел обычай обрезания всех мальчиков на восьмой день жизни. Эта искупительная жертва, к счастью, пришла на смену безжалостному убийству всех первенцев мужского пола, как людей, так и животных. Число восемь означает прибавление. Более того; крайняя плоть…

— Наш милый Афинодор, — с любезной улыбкой прервала его Ливия, — ты превосходно рассудил наше затруднение, но, прошу тебя, не надо больше, тем более что твои исторические изыскания касаются предмета, мало подходящего для женских ушей.

Афинодор покаянно улыбнулся и медленно направился к выходу, не переставая теребить бороду.

— Итак… — сказала Ливия.

— Моя дорогая, все это очень хорошо, но мы не можем позволить, чтобы невинный человек, к тому же дельный офицер, с хорошими задатками для будущего царя, умер такой варварской смертью.

— Нет? — ледяным тоном переспросила Ливия. — Тогда что же случилось с твоим знаменитым правилом не лезть в религиозные дрязги подданных, пока они не нарушают мир в империи?

— Чудовищно убивать собственного ребенка.

— Но достойно похвалы, если это делается на благо народа. Кстати, в римской истории тоже были случаи, когда благородные отцы предавали смерти своих сыновей.

— Плохих сыновей.

— Откуда мы знаем, были они плохие или хорошие? Может быть, те свидетельства тоже ложные? В любом случае, советую тебе не отказывать Ироду, если не хочешь ввязаться в какую-нибудь войну. С такими финансами, как у нас на сегодняшний день, мы вряд ли ее осилим. Мне тоже жаль Антипатра, но что делать? Такова его судьба. Мне и Акму жаль. Ведь ее тоже придется казнить в знак твоего доброго расположения к Ироду. Правда, я не много потеряю, лишившись этой неряхи.

Ливия, как всегда, одержала верх.

— Религиозный долг, — со вздохом сказал напоследок Август, — обрезание, отказ от свинины! Клянусь Гераклом, лучше быть свиньей Ирода, чем его старшим сыном!

Царь Ирод болел. В конце концов он понял, что с его животом творится что-то неладное, и призвал к себе Махаона, который не стал скрывать, что бессилен вылечить его и может лишь облегчить ему боль, и еще предупредил, что царя ожидает нелегкий конец.

— Год я проживу? — спросил Ирод.

— Я обещаю тебе год, если ты подчинишься всем моим требованиям, но не более.

— Хватит, — сказал Ирод.

В тот же день он послал за египетскими мастерами, и они отлили для него символ солнца — золотую птицу, похожую на орла. По его приказанию ее водрузили высоко над Восточными воротами Храма, ибо он посвятил ее Иегове. Внизу начертали священные слова, сказанные Им Моисею:

Я носил вас (как бы) на орлиных крыльях и принес вас к Себе.

Многие ждали всеобщего недовольства, хотя это не единственный текст в Пятикнижии, соединяющий Иегову и орла, но все-таки Бога никогда еще не изображали в виде птицы, тем более что римская военная символика уже давно сделала из орла знак иноземного угнетения. Кроме того, Моисеев Закон запрещал ставить идолов.

Царевич Архелай, сын Ирода и его наследник, пожелал заручиться благословением Синедриона. Когда новый первосвященник в слезах явился к нему и стал умолять, чтобы он уговорил отца убрать орла, он пообещал сделать все от него зависящее. Вместе с братом, царевичем Филиппом, внуком Симона-первосвященника, он отправился к отцу, но едва они заговорили о деле, как Ирод вышел из себя, выпрыгнул из кресла, стал плевать им в лицо и выталкивать из покоев. Счастье еще, что они остались живы. В тот же день Ирод изменил завещание, вычеркнул из него Архелая и Филиппа и назначил наследником своего младшего сына Ирода Антипу.

Первосвященник сообщил Синедриону, что Ирод не уберет орла, и Иуда, сын Сепфоры, с Матфием, сыном Маргала, и другими фарисеями-патриотами подвигли на это своих учеников. Юноши с превеликой храбростью отправились посреди дня крушить идолище. Одни вскарабкались на ворота, откуда спустились на веревках, чтоб дотянуться до орла, которого хотели подцепить баграми и сбить топорами. Другие, и среди них побившие камнями Захарию юные саддукеи, стояли внизу с обнаженными мечами, готовые убить любого, кто пожелает им помешать. Как только орел упал, прибежал начальник Храмовой стражи Сарми, а с ним многие левиты и кельты из дворцовой стражи. Они арестовали юношей, всего человек сорок. Сарми потащил их к Ироду, рычавшему в своих покоях, как лев в логове. Не помня себя от ярости, он допытывался, кто приказал им сбросить орла.

Они же ответили:

— Если тебе угодно, царь, то Господь Бог через своего раба Моисея.

— Святотатцы! Убейте их!

— Убивай, если хочешь, — заявил один из юных фарисеев, — но душа бессмертна, и за то, что мы были послушны Закону, мы воскреснем, как только ты нас закопаешь в могилу.

— Ну, нет! — взревел Ирод. — Я сожгу вас. Сожгу! Вы слышите? А пепел развею! Можете даже не мечтать о воскресении!

Ирод уселся на носилки и отправился во Двор язычников, где обратился со страстной речью ко всем, кто там был. Он обвинил первосвященника в подстрекательстве к бунту. Ждали, что на смерть пойдет весь Синедрион. Первосвященник в траурных одеждах вышел из Святилища и простерся перед Иродом, моля о милосердии и обещая предать в его руки всех старцев, которые подвигли юнцов на преступное деяние.