Царь нигилистов 3

Коротко приказал:

— В Кремль!

— Григорий Федорович, теперь в Петергоф, — сказал Саша, разобравшись с телеграммами.

— В Петергоф? Но у вас завтрак, а потом уроки!

— Завтрак? — усмехнулся Саша. — Тут не до завтрака.

Аргумент про занятия был более значим. Саша терпеть не мог, когда кто-то договаривался о встрече, а потом и не приходил, и не предупреждал. Крайняя невоспитанность!

Эх! Телеграм бы, Вотсап или Вайбер на худой конец! Написать, извиниться и отменить уроки.

— У меня сегодня много Грота, Соболевский и Шау, — сказал Саша. — Можно им телеграфировать?

— Еще Сивербрик, — заметил Гогель.

— Я на него успею, — пообещал Саша.

— Нехорошо прогуливать уроки! — возразил Григорий Федорович.

— Нехорошо бросать своих людей в трудной ситуации, — сказал Саша. — Кстати, если они могут на меня рассчитывать, значит и вы можете на меня рассчитывать.

Гувернер колебался.

— Вариантов, собственно два, — сказал Саша. — Либо я беру извозчика и еду один, и вы меня не удержите, либо мы телеграфируем преподавателям и едем вместе.

— Адреса наверху, — вздохнул Гогель, — в моей записной книжке.

В комнаты подниматься не пришлось, послали лакея.

И Саша сочинил еще три телеграммы с извинениями.

— Все! — заключил он. — Теперь в Петергоф.

У двери лаборатории его, как и в прошлый раз встретил Андреев.

Явно смутился и отвел взгляд.

От эскулапа явственно пахло спиртным.

В комнате обнаружился Заварыкин, выглядевший еще более смущенным.

На столе стояла недопитая бутылка водки, тарелки с остатками еды и большое фарфоровое блюдо с парой кусков черного хлеба.

— Понятно, — вздохнул Саша, покосившись на бутылку. — Хлеб уберите!

Молодые люди послушались, а Саша вытряхнул с блюда крошки с мусорное ведро.

Печка в комнате была, но с маленькой затворкой и не растоплена.

Саша взял спички с табуретки рядом с ней и бросил коробок на стол. Вынул из-за пазухи полный набор критических статей и сложил на тарелку.

Подумал не полить ли водкой для растопки, но вовремя вспомнил, что в ней 60% воды.

Смял карикатуры, водрузил поверх статей и поджег.

Бумага вспыхнула, оранжевое пламя отразилось в стекле бутылки, по карикатурам поползла тень с мерцающей алой границей, газеты почернели и свернулись.

— Значит так, — сказал он. — Правы мы, идиоты — они. Это раз. Данное аутодафе не значит, что я когда-нибудь буду жечь «Колокол» с «Современником». Это два. Пьянство на рабочем месте на первый раз прощаю, хотя пить с горя — последнее дело. Вот, когда они утрутся — тогда выпьем. Это три.

— Может быть чаю? — предложил Заварыкин.

— Да, — кивнул Саша. — Чай — другое дело.

Хотя чай в туберкулезной лаборатории представлялся мероприятием несколько сомнительным.

Но после бессонной ночи и утра без завтрака оказался очень кстати.

Так что Саша понадеялся на богатырский иммунитет.

К чаю шел калач и варенье.

Из будущего он помнил, что в каждой лаборатории, даже с радиоактивными элементами, просто обязан быть электрический чайник. Здесь вместо него имелся средних размеров самовар.

— Как там Николай Васильевич? — спросил Саша. — Нет от него вестей?

Андреев покачал головой.

— Нет.

— Что-то я беспокоюсь за него, — признался Саша. — Ему пить не с кем. Вы-то, кстати, что молчали? Против меня неделю кампания в прессе, и я почему-то от Никсы об этом узнаю!

— Не хотели огорчать, — признался Заварыкин.

— Давайте так, — предложил Саша, — вы мне докладываете обо всем, что имеет отношение к нашему проекту, всю правду, как есть, а я уж потом сам как-нибудь решу, огорчаться мне или нет.

— Хорошо, — кивнул Андреев, — простите, Ваше Высочество!

— Ладно, — вздохнул Саша, — пойдемте на свинок посмотрим.

Существ стало на пять больше. Как и просил Саша, в новой отдельной клетке обитала контрольная группа и была весела и откормлена. Остальные зверьки выглядели хуже. А в последней клетке и вовсе казались вялыми и похудевшими.

— Что с ними? — спросил Саша. — Какие-то они у вас смурные.

— Да, пожалуй, — сказал Андреев. — Может быть, нужно было свежим взглядом посмотреть. Мы к ним слишком привыкли.

— Может быть, это то, чего мы так ждали, — заметил Саша. — Записывайте и зарисовывайте каждый их шаг. Каждый чих! А то господа европейские эскулапы опять размажут нас по стенке.

Он вернулся как раз к началу урока фехтования. И еще успел надеть защитную амуницию, взять рапиру и встать ан гард.

— О твоем прогуле известно Зиновьеву, — шепнул Никса.

— Ну, еще бы! — хмыкнул Саша.

— А то, что известно Зиновьеву, известно папа, — заметил брат.

Между фехтованием и уроками со Скрипицыной Гогель вручил ему телеграмму.

«Свинка умирает, — писал Склифосовский. — Симптомы чахотки. Исключен университета. Приказ ГОСУДАРЯ».

— Что-о? — спросил Саша. — Как исключен? Николай Васильевич?

— Не знаю, — сказал Гогель. — Но государь очень недоволен.

— Мной или Склифосовским?

— Вами… и мной.

— Прикрою, — вздохнул Саша. — Обратный адрес хорош: Москва, Кремль.

— Туда в позапрошлом году перевели телеграф с Николаевского вокзала.

— Ну, вот! Как все прозаично.

Александр Второй сидел в кожаном кресле за большим письменным столом, положив ногу на ногу.

Очередной кабинет государя.

Белые колонны, зеленые шторы в нишах между колоннами и на высоком окне. Много картин на стенах: императрица и Николай Павлович — на правой, Александр Павлович и батальные сцены — на противоположной. Петр Алексеевич в доспехах в простенке между дверями и окном.

Очередной неприятный разговор.

Менялась только дислокация: Петергоф, Царское село, теперь Зимний.

— Я очень рад твоим успехам, — начал папа. — И каждый раз хочу тебя наградить, но не всегда успеваю. Потому что ты выкидываешь что-то такое, что перечеркивает все успехи. И генерал Гогель, к сожалению, идет у тебя на поводу.

— Григорий Федорович очень чуткий человек, он понимает, что, если я делаю что-то не по правилам — это не блажь, не каприз, не лень. Это крайняя необходимость. И я счастлив, что рядом со мной человек, которому не надо объяснять каждый мой шаг. Папа, мне надо было поддержать мою команду. Я телеграфировал всем учителям и извинился. Если они в обиде, готов оплатить пропущенные занятия из моих денег.