Царь Сиона

Граф Вальдек с удовольствием слушал эту речь, звучавшую для него как музыка, и не мог оторвать глаз от красивой посланницы. Тем не менее он сказал, колеблясь:

— То, что ты говоришь, кажется странным, загадочным; тайна, которой ты себя окружаешь… Чем подтвердишь ты свое посланничество, неизвестная утешительница?

Она показала на небо и прибавила:

— Я еще не все сказала.

— Расскажи мне про положение города и его граждан. Как обстоят там дела?

— Царь, сковавший себе скипетр из своей иглы, да толпа нищих рабов; обоих охраняет горсть вооруженных мошенников. Таков Мюнстер!

— Не слышала ли ты чего об одном паже, взятом в плен? Его зовут Христофом, и…

— Ты говоришь о своем сыне? Он шлет тебе поклон, и вот этот дар — залог его жизни и его полного доверия.

Она подала епископу прядь волос.

— О, я спасу его, клянусь честью! — воскликнул Вальдек. — Ты даешь мне новую надежду, новую жизнь, неизвестный друг. И если ты ведешь к победе, я постараюсь щедро наградить тебя.

— Я знаю только одну награду, к которой стремлюсь, — твое благоволение, — ответила она, и брошенный ею при этом полный глубокого значения взгляд зажег взволнованное сердце князя.

Он, в свою очередь, глазами, казалось, спрашивал ее: «Понимаю ли я тебя?» и в то же время в задумчивости проговорил:

— Требуй всего от твоего господина. Он будет тебе другом.

Женщина смотрела на него с удивительным волнением. Она беспокойно дышала, цвет ее лица менялся.

— Как тебя зовут? — спросил епископ с участием.

— Зови меня Марией, — ответила она, не спуская с него глаз.

Этот взгляд приводил графа в смущение, и он покорно спросил:

— Что ты хочешь прочесть у меня на лице, Мария?

— Я хотела бы знать, склонен ли ты принять незначительный подарок от незначительнейшей из своих подданных?

— Подарок? Что ты хочешь этим сказать? Твое появление уже само по себе манна небесная.

— Когда владетельный князь на охоте чувствует жажду, он милостиво принимает заржавленный кубок угольщика. Нет такого малого перышка, которое не нашло бы места в подушечке королевы. Прими же снисходительно драгоценнейшее из того, что я получила в наследство от отца.

Она вынула из-за пазухи пару мужских перчаток тонкой работы, с золотыми швами и с отворотами, украшенными жемчужными крестами. Исходившее от них благовоние наполнило всю комнату.

— Много лет тому назад, — продолжала Мария, — один рейнский епископ преподнес их в дар моим предкам. — Это — произведение рук знаменитого волшебника Альбертуса, сработавшего его под покровительством святых созвездий. Кожа этих перчаток взята от ягнят, родившихся и освященных в счастливый час. Нити взяты из покрывала святой Гильдегарды, золото — из плаща храброго Роланда, жемчуг — из Галилейского моря. Этот дар благословен: он приносит счастье и должен покрывать руки, в которых находится пастырский посох. Прими его, о господин, и не бойся оскверниться: воистину, с этого часа твоя звезда будет расти, и радость за радостью будет посещать твой дом!

Епископ, посмеиваясь про себя над суеверием красивой мечтательницы, принял перчатки и, пряча их за пояс, ответил:

— Да сбудется твое предсказание!

Затем, взяв Марию за руку, он воскликнул:

— Что же тебе останется, если ты отдашь мне свой талисман? Ты как будто несметно богата, — богата сердцем, красотой; я умалчиваю о драгоценностях, украшающих тебя. Но как могла ты ускользнуть из разбойничьего города, сохранив на себе эти драгоценности?

— Я знала, что не возвращусь туда, а потому ночью достала мои зарытые драгоценности, спрятала между другими вещами и унесла. Только здесь я надела на себя эти женские украшения.

— Для чего, Мария? Разве эти камни и цепочки могут лучше убедить меня, чем твои слова? И разве твоя красота нуждается в этих украшениях?

Мария сделала шаг назад, опустила, краснея, голову и промолвила:

— Разве мы не украшаем себя в дни празднования святых, а также тогда, когда хотим почтить тех, кого мы любим?

Епископ, потрясенный этими словами, видел уже в незнакомке розу, обещавшую целый клад радостей, хотя и скрытый в эту минуту.

— О, Мария! Каким небесным языком говоришь ты! — воскликнул он…

Тут воевода осторожно постучался в дверь три раза. Вальдек сделал досадное движение, но сдержался и приказал ему войти.

— Что вас побудило прервать наш разговор? Разве я звал вас, почтенный Мерфельд? — резко спросил повелитель.

— Простите, милостивый князь, если мое усердие помешало вам, но я не могу умолчать о том, что мне передал гонец: поджигатель Вильгельм Баст пойман, и его ведут сюда. Но еще важнее другое известие. Знайте, что…

Веселые трубные звуки прервали речь воеводы. Между этими звуками прорывались грубые мужские голоса, певшие песни; иногда глухо звучал барабан.

— Это — ведут мейссенцев! — радостно воскликнул воевода. — Теодор фон Рекке, храбрый воин, преследовал их и убедил бунтовщиков смириться, хотя кровь лилась у него из десяти ран. Полковник Штединк и военный суд ожидают ваших приказаний, милостивый господин.

Радость озарила лицо Вальдека.

— Не говорила ли я, государь, — горячо воскликнула Мария, — что счастье вернется к тебе?

— Да, — отвечал епископ задумчиво. — Все так, как ты говоришь. Как только ты вошла, мое сердце успокоилось, и теперь снова первые лучи моей звезды пробиваются сквозь мрачные тучи… Да, месть и кара — то же, что победа. Я хочу насладиться этим. Снимите завесы и ставни с окон! Да будет светло вокруг! У меня опять есть ангел-хранитель.

Камергеры живо отодвинули занавески и отворили дверь, выходившую на деревянную галерею над воротами замка. Вальдек вышел, сопровождаемый пророчицей Марией, и ожил в веянии теплого ветерка, в сознании вернувшегося счастья. Под его ногами сгоняли несчастных, замученных мейссенцев, связанных веревками; каждая полдюжина их была доверена произволу конного воина, широким клинком обрабатывавшего их спины. Знамена и оружие изменивших воинов везли сзади на телегах. Толпа народа провожала пристыженных и пела насмешливые песни. Епископ не находил между согрешившими только главного зачинщика, храброго Альбрехта Бельца: пользуясь темнотой, он бежал вместе со своими оруженосцами.

— Прикажите палачу сжечь знамена и переломить оружие над головами клятвопреступников! — гласил приговор строгого властителя. — Каждого десятого человека обезглавить, остальным отрубить пальцы, поднятые ими, когда приносили присягу, обрить головы в знак бесчестия и в этом виде выгнать их вон.

Когда приговор был объявлен, при барабанном бое, бедные солдаты подняли неистовый крик, слышный далеко за стенами Вольбека, упали на колени и, простирая руки, молили о пощаде. Главнейшие из вождей епископского войска, потрясенные до глубины души, в лице выборных из своей среды, просили графа Вальдека внять мольбам и пощадить виновных. Но все было напрасно. Покачивая головами, возвратились военачальники от епископа и говорили между собой: