Царев город

— Бери, Кокша, мою земную -ловкость. А доброте научит тебя мать. Чеверыи, Кугурак! — Чоткар махнул рукой и исчез в тумане.

А солнце уже поднялось над горизонтом, прошило своими лучами лесные чащобы, развеяло туман, согревая воздух. Где-то вдали заиграли гусли, напев их все приближался, и скоро на берегу реки появился Арслан-онар.

— Приветствую тебя, Арслан!

— Салам, Кугурак. Зачем ты звал меня?

— Родился новый патыр. Я силу ему дал, а ловкостью* Чоткар с ним поделился. Ты мудростью его пожалуй. Ты научи бороться за свободу, а заодно вложи ты в его душу талант певца и музыканта.

Арслан тоже долго любовался мальчиком, молча стоял перед ним, склонив голову и улыбаясь. Потом он ударил по струнам, раздался звон, и Кокша проснулся.

— Тебе пора вставать на землю, патыр, — ласково произнес Арслан и, взяв Кокшу под мышки, поставил его на траву. — Расти быстрей на радость людям, я расскажу тебе о недругах народа...

— Уходит время, скоро рассветет, — перебил его Кугурак.— О недругах узнает и без нас. Ты мудрость ему дай.

— Будь мудр и справедлив, — Арслан положил обе ладони на голову мальчонке. — И вот прими подарок.

Кокша настолько вырос за это малое время, что сам принял в руки тяжелые гусли и удержал их. Он выглядел пятнадиатилетним парнем.

— Ты научи его бороться за свободу, — подсказал Ку гурак.

— Любить людей, любить родную землю его народ научит. Будь счастлив, патыр!—Арслан, приподняв паренька, поцеловал его.

* * *

Устал Кочай, устали малыши, некоторые уже спят, иные клюют носом. Пора по домам.

Молодежь уходит, пожилые остаются, чтобы поговорить о жизни, об охоте, о делах.

С полуночи разыгралась метель. Айвика идет домой, прикрывая лино рукавичкой. Острые снежинки секут щскп и лоб. За нею тащится неуклюжий Кори. Айвика, как всегда, ворчит:

— Не ходи за мной. Люди увидят, скажут: «Айвика

одна домой ходить боится». А кого мне бояться?

— В полночь злые керемети ходят, овда может зало* мать. Да мало ли...

Вот уже сквозь снежную пелену показалось кудо Ял-пая. Кори раскинул руки, хотел обнять девушку, но Айвика ловко вывернулась, побежала к дому. И вдруг порыв ветра разорвал снежное облако, и перед Айвикой зашевелилась темная громада нев'едомого зверя. Девушка от неожиданности и страха присела, ойкнула. Зверь мотнул головой, скрылся в пурге. Айвика повернулась, бросилась к Кори, прижалась к его груди:

— Там... медведь.

— Откуда медведь, глупая, — Кори обнял ее, похлопал по спине. — Медведь сейчас в берлоге спит. Не бойся, я посмотрю.

Вынув из-за пояса нож, парень скрылся в снежном мареве. Скоро он возвратился, сказал тихо:

— Это лошадь под седлом. Видно, у твоего отца гость.

А у карта Ялпая в кудо и верно гость. Далекий гость.

С реки Оно Морко. Лужавуй Ярандай. Не зря приехал в такую даль. Сидит на нарах, на шкуре, по-татарски — ноги калачом. Сперва разговор шел по пустякам: как доехал, как зима проходит, как здоровье.

— Какое там здоровье, — говорит Ялпай. — Мне скоро семьдесят. Дочка меня кормит, людей лечу мало-мало, а у самого поясницу ломит.

— Зачем Суслопар приехал? Ясак вы платите испрл : но...

— По те года у нас русский кузнец жил. Теперь пошли слухи, что он снова сюда пришел. Митька его ловить приехал.

— А он в самом деле пришел?

— Да не видно было. Может, врут люди.

— Не врут. Я тоже слышал, будто он и по моей земле прошел. Говорят, ватагу собирает. Хочет опять против русского царя воевать. Может, вы прячете его? Мне бы больно надо этого кузнеца видеть.

— Переманить к себе хочешь?

— Не то. Был у меня далекий гость. Такой далекий, что и сказать страшно.

— Из Казани?

— Ногаец из волжского устья. Место Астархан называется. Говорил, что пора на Москву всем черемисам подниматься. Этот кузнец с ватагой нам больно бы полезен был.

— Опять подниматься? В те годы нам бока царь наломал, до сих пор болят. Жить, Ярандай, надо мирно. Ясак не тяжелый берут с нас русские, терпеть можно. А если снова бунтовать начнем...

— Странно от карта такие слова слышать. Если бы Топкай это сказал, я бы не удивился. Он сам и отец его Чка с русскими все время якшался. Но ты-то, хранитель нашей веры, страж старых обычаев, зачем русские песни поешь? Хочешь, чтобы снова людям кресты на шею надели? Казань с нас ясак тоже брала, но на веру наших предков не посягала. Я к тебе с большой надеждой ехал.

— Людей наших теперь против русских не поднять. Сила не та.

— Что ты про силу знаешь? Тот нагаец говорил: придет в наши земли сто тысяч всадников.

Мужчины не заметили, что со стороны изи кудо вошла Айвика и весь конец разговора слышала.

— Неужели сто тысяч?!—сказала она. — Вот грабежа будет много.

— Кто это, Ялпай, в разговор мужчин влезает?

— Дочь моя, Айвика.

— Пусть в изи кудо посидит. Не ее ума дело.

— Тебе, пришелец, место у очага дали, ты и сиди. Д где мне быть, я сама знаю. Людей на войну поднимать не моего отца воля. Ты к старейшине Топкаю иди.

— Нехорошо, Айвика, так со старшими разговаривать. Это лужавуй Ярандай, с Оно Морко. Он наш гость.

— Прости, отец. Я не поняла. Думала, он хозяин в кудо. Меня в метель выгнать хотел.

— Дерзкая у тебя девка, Ялпай. Давай спать будем.

Потух очаг в кудо карта. Спит гость, спит хозяин.

Ворочается под шубой Айвика. Все, что она услышала от гостя, взволновало ее.

На улице беснуется пурга. Спит илем на берегу Кок-шаги.

I

Отгремели торжественные празднества, молебны и славословия в честь великой победы на Волге. После падения Казани взнесся в Москве храм Покрова святой Богородицы. Молодому государю Ивану Васильевичу европейские послы прочили победное царствие, а державе русской благоденствие.

Поверил в это и сам царь. Забеспокоились иноземные короли, насторожились восточные ханства. И кто знает, как бы сложилась судьба Руси, не заболей царь тяжкой хворью.

Ринулись князья и бояре к опустевшему трону, шкур\ неубитого медведя стали делить. Целовать крест малолетнему царевичу отказались даже те, на которых Иван опирался, которым верил. Воеводы, бравшие вместе с иарем Казань, мечи свои опустили, верность утратили.

Страшные дни пережил* государь, но оздоровел и восстал над знатными в гневе и ярости. Полетели боярские головы, обагрились пытошные застенки княжеской кровушкой, наполнились тюрьмы и монастыри опальными дьяками, церковнослужителями.

Чтобы утвердить свою власть, Иван бросал полки то на одну границу, то на другую — искал всюду побед. Из тридцати лет царствования двадцать два года царь провел в войнах и походах. Особенно тяжки были многолетние Ливонские войны. Они вконец обескровили Русь, обезлюдили. И не только битвы уносили человеческие жизни: дважды великий чумной мор нападал на землю, трижды били урожаи жестокие засухи, голод утвердился на сельских починках накрепко. Один сборщик налогов писал: «Про зехмлю расспросить в тех починках не у кого, потому что детей боярских, попов и крестьян там нет никого».