Царевна-лягушка для герпетолога

Я непослушными пальцами сжала свирель, ощущая прикосновение тлена и холода, подбиравшегося к нашему костерку. Иван поудобнее перехватил копьецо, вопросительно глядя на друга. Левушка успокаивающе покачал головой, подкидывая хворост в огонь. Потом поднялся во весь рост и с пылающим факелом наперевес последовал к краю круга. Мы с Иваном повторили его действия.

Тьма с шипением отпрянула, вой, уханье и скрежет прекратились, лес обрел обычные очертания, на небе даже кое-где проглянули звезды. Но едва мы успели приготовить ужин, благо чистой воды набрали загодя, небо снова заволокла непроглядная липкая мгла, а у границы лагеря послышались прежние вой и скрежет. Лев с Иваном спешно схватились за факелы, а я замешкалась, убирая котелок с огня. Еще не хватало, чтобы похлебка пригорела. И так крупу приходилось экономить, а грибов и ягод мы сегодня набрать не смогли.

Когда же я подняла голову, оказалось, что у границы круга стоит человек, чья гибель уже семнадцать лет тяжким грузом лежала на Левиных плечах. Отблеск костра золотил совсем светлые, почти белые волосы, в серых глазах и чертах знакомого по фотографиям лица застыла печаль. Приблизившись к костру, но не переходя черту, он протянул вперед израненные, словно посеченные осколками, руки.

— Впусти меня, сын! Здесь холодно и жутко. Я целых семнадцать лет скитаюсь блуждающим огоньком по болотам! Впусти меня хотя бы погреться, раз уж не можешь помочь обрести покой.

— Я искал тебя, — с мукой на лице проговорил Лева, делая шаг навстречу.

Иван насилу его удержал.

— Духи сказали, что в Слави тебя нет, — продолжал оправдываться Лева, на которого сейчас было жалко смотреть.

— Я вырвался из плена, — проговорил призрак с горьким упреком. — Перешел реку Смородину, явился, чтобы помочь, а ты не можешь найти для меня места у костра.

— Не слушай его, — вцепившись в Левино плечо, пытался увещевать друга Иван. — Возможно, Бессмертный его подчинил и теперь хочет с его помощью выманить нас.

Призрак презрительно скривился.

— Ты опять будешь слушать кого угодно, но не родного отца? Давай. Ты уже один раз послушал. И кому ты теперь собираешься говорить о долге, о памяти родительской.

Лева отчаянно забился в тисках рук Ивана, пытаясь освободиться, а я не понимала, чем помочь, хотя точно знала, что перед нами зловредное наваждение. Настоящий отец, каким его описывали Вера Дмитриевна и мои родители, никогда бы не стал попрекать сына проступком, совершенным в возрасте пяти лет. Но не тыкать же в дорогого покойника головешкой. Лева этого точно не переживет. Да и вдруг мы с Иваном ошиблись.

Мои пальцы нащупали свирель и тут же отложили. Пришла идея получше. Предки верили, что тьму и навь не хуже живого огня способны отогнать предания старины глубокой, свидетельства нетленной славы великих героев былых времен. И потому древнерусские воины, пробиравшиеся в ночную пору лесной тропой, тревожили обитателей дубрав, сказывая друг другу былины, а казаки на марше оглашали широкие степи звонкими песнями про битвы за Кавказ и Туркестан, про походы ушкуйников Стеньки Разина.

К сожалению, былины на нашей кафедре не жаловали, даже в классе сольного народного пения предпочитая развивать голоса студентов на более выигрышных плясовых и сложных в вокальном плане протяжных. Но все же помимо обязательных хрестоматийных образцов, из которых я от силы бы вспомнила пару строф, я почти целиком знала «Илью и Соколика» в варианте Еремея Чупрова [5] . По этой былине в прошлом году писала курсовую Василиса, которая долго восхищалась стройностью стиха и напева, рассказывая про симметричные клаузулу и анакрузу.

5

Здесь и далее фрагменты текста былины «Илья Муромец и Сокольник» (Бой Ильи с сыном) в записи от сказителя из села Усть-Цильма Еремея Прововича Чупрова с диска «Сказители Печоры».

«Да не близко от города, не далёко же, Не далёко от Киева за двенадцать-то верст. Там жили на заставе богатыри, Караулили-хранили стольный Киев-град».

Когда я пропела первые четыре строфы, призрак слегка пошатнулся. Лицо его исказила злоба. Лева вздрогнул, озираясь с видом человека, пробуждающегося от дикого кошмара. А Ваня, который в первый момент глянул на меня с недоумением, с чего это мне приспичило голосить посреди ночи, одобрительно кивнул. Подбросив хворост в огонь, он снова встал рядом с другом, готовый в любой момент остановить его от необдуманных действий.

«Да не серой тут волк не пробегивал, Да не черной медведь не прорыскивал».

Когда я продолжила, стараясь ничего не напутать, призрак застонал, хватаясь за уши, и попятился назад. Лицо его на глазах оплывало, превращаясь в оскал чудовища. Того самого черного медведя или волка.

«Не туман, видит, в поле колыбается, Видит, ездит богатырь, забавляется. Он кверху-то стрелочку пострелиеват, На сыру землю стрелку не ураниеват, На лету эту стрелочку подхватыеват».

На этих строфах ко мне уже присоединился Левушка. Голос его дрожал, по щекам текли слезы, словно он ощущал себя тем самым Соколиком, которого жестокая недоля не просто занесла во вражеский стан, но и поставила на пути родного отца. Вот только здесь и сейчас все происходило с точностью до наоборот. Поэтому Левин голос с каждой новой строфой обретал силу и уверенность.

Призрак, в облике которого уже не осталось ничего человеческого, истошно завыл и рассыпался прахом. Вокруг костра все лязгало и скрежетало. Не помню, как мы с Левой довели былину до конца. Иван тоже к нам присоединился, обняв нас за плечи и без слов голося какое-то невнятное «эй-да-да-ой-да». Когда мы дошли до кульминации, скрежет начал стихать, сменившись какими-то конвульсиями, а вой превратился в жалобный, истеричный скулеж.

Лева не дал нашим гостям роздыха и на взводе со злым куражом завел казачью про поход Ермака «Как на речке было на Камышинке», которую мы готовили для новой сибирской программы. Я подхватила напев орнаментальным подголоском, с облегчением отмечая, что от нашего пения даже воздух становится чище, а на небе вновь появляется маленький просвет. Иван молча подкинул хворост в костер, быстро поел и поставил в своей кружке плавиться собранную днем древесную смолу, споро наворачивая мох и ветошь, чтобы сделать полноценные факелы. Мы с Левой, не прерывая песни, по очереди поужинали и принялись ему помогать.

Когда закончились смола и ветошь, мы стали собираться на ночлег. Караулить решили по двое, и первым выпало спать Ивану. Лева все равно после такой жуткой встряски не смог бы заснуть, а я не хотела его оставлять одного, обещая, если что, разбудить Ивана. К счастью, лес, словно очищенный нашим пением, выглядел тихим и почти умиротворенным. Только оплетенные бородами мха деревья напоминали расплавленные свечи, да в глухом подлеске кто-то охал да стонал.

Однако нас с Левой это мнимое спокойствие отнюдь не радовало. Поэтому, пока наши противники собирали силы, мы сидели у костра, старательно и неторопливо выводя строфу за строфой. Кажется, лишь сейчас я по-настоящему поняла, почему в казачьих песнях столько распевов и повторов, и по какой причине северные сказители, мастера подробных и красочных описаний, строили рассказ о подвигах богатырей таким образом, чтобы при необходимости растянуть старину на целую ночь.

Мы пропели по нескольку раз весь репертуар казачьего круга, повторили старую программу, выпили по очереди по кружке травяного отвара, чтобы совсем не охрипнуть, понемногу подкладывая в костер поленья и ветки. Только каждый новый куплет давался нам все тяжелее. Словно окутанный темным мороком стылый лес вытягивал из нас силы. При том, что на хоре в Академии и в ансамбле нам обоим случалось репетировать по четыре-пять часов.

Время близилось к полуночи, и небо вновь начала затягивать мгла. Я поняла, что порождения нави собираются предпринять еще одну попытку добраться до нас. И точно. Я на несколько мгновений отвлеклась от пения, чтобы хоть немного промочить ободранное горло, а когда подняла глаза то у границы круга увидела Никиту. Раскрасневшийся и взмокший от быстрой ходьбы, он приветливо улыбался и выглядел бодрым и даже довольным.