Царевна Софья

Утренняя заря появилась уже на востоке, когда он заснул.

VII

Второго сентября на рассвете преданный Софье стрелецкий полковник Акинфий Данилов приблизился окольной дорогой к селу Коломенскому. Он выехал из Москвы ночью, чтобы донести царевне обо всем, что произошло в столице в день Нового года. Окна коломенского дворца, отражавшие лучи восходящего солнца, казались издали рядом горящих свеч. Подъехав ближе к дворцу, он увидел у одного из окон Софью.

Привязав лошадь к дереву, которое росло неподалеку от дворца, Данилов подошел к воротам. Прибитая к ним бумага бросилась ему в глаза. Он снял ее с гвоздя и увидел, что это было письмо с надписью: «Вручить государыне-царевне Софье Алексеевне». Немедленно был он впущен в комнату царевны. Она стояла у окна. Милославский сидел у стола и писал.

— Что скажешь, Данилов? Что делается в Москве? — спросила царевна, стараясь казаться равнодушной.

— Вчерашний день прошел благополучно, государыня. Только во время молебна раскольники из стрельцов говорили злые слова.

— Был Хованский на молебне?

— Он послал вместо себя окольничьего Хлопова, а сам пробыл весь день дома.

— Слышишь, Иван Михайлович? Он ослушался моих повелений! Теперь я согласна поступить, как ты сегодня мне советовал… Это что за письмо? От кого?

— Не знаю, государыня, — отвечал Данилов. — Оно было прибито к воротам дворца.

Софья, распечатав письмо, прочитала его, топнула ногой и гневно заходила по комнате.

— Вот, — сказала она после долгого молчания, — дождались. Пишут, что Хованский с друзьями хотят новый мятеж учинить. Убить весь двор царский, бояр, патриарха и Ивана Хованского царем поставить. Каково? — Софья остановилась и пристально посмотрела на Милославского. — Грамоты, чтобы торопились сюда на помощь, всем разослали?

— Да, государыня, — поспешно ответил Милославский.

— Ну что ж, посмотрим, — прищурившись, сказала Софья и вышла из комнаты.

В тот же день весь царский дом поспешно удалился из села Коломенского в Саввин монастырь, а оттуда спустя несколько дней переехал в село Воздвиженское. Получаемые из Москвы от Цыклера известия то тревожили, то успокаивали Софью. Хованский пока бездействовал. Софья приписывала это его нерешительности и продумывала, как избавиться от человека, столь, для нее опасного.

Хованский действительно никак не мог решиться перейти к активным действиям. С одной стороны, ложно понимаемый долг и слепое подчинение вере, с другой стороны, ужас, возбуждаемый в нем мыслью о цареубийстве, которое казалось ему необходимым, — все это порождало в его душе мучительную борьбу. Нередко со слезами молил он Бога наставить его на путь правый и ниспослать какое-нибудь знамение. Однажды после продолжительной молитвы старый князь взял евангелие. На раскрывшейся странице первые слова, попавшиеся ему на глаза, были следующие: «Воздадите Кесарева Кесареви и Божия Богови».

Эти слова Спасителя произвели непостижимое действие на князя. Он вдруг увидел бездну, на краю которой стоял до сих пор с закрытыми глазами. Грех цареубийства представился ему во всем своем ужасе. Он упал перед образом своего ангела и долго молился, не смея поднять на него глаз. В тот же день Хованский с сыном, Цыклером и Одинцовым тихо уехали в село. Пушкино, принадлежавшее патриарху. Он твердо решил оставить все свои замыслы, служить царям до могилы и лишь просьбами своими пытаться склонить царей к восстановлению церкви, которую считал истинной.

Узнав, что сын малороссийского гетмана едет к Москве, Хованский через Чермного, оставшегося в столице, послал донесение к государям и в выражениях, которые показывали искреннюю его преданность, спрашивал: как принять гетманского сына? Шестнадцатого сентября Чермной, знавший, один убежище князя, привез ему царскую грамоту, в которой содержались похвала его верной и усердной службе и приглашение приехать в Воздвиженское.

Одинцов и молодой Хованский, зная, что в Воздвиженском все делается не иначе, как по советам Милославского, предостерегали старого князя и не советовали ему ехать в Воздвиженское. Оба они тайно осуждали его за нерешительность и трусость и были неприятно поражены, когда он отказался от своих замыслов и решил верно служить царям. Молодой Хованский немедленно уехал из села Пушкина в принадлежавшую ему подмосковную вотчину на реке Клязьме.

Цыклер проводил его туда, дал ему совет не отчаиваться и поскакал прямо в село Воздвиженское.

В селе Пушкине остался со стариком Хованским Одинцов. Он уговаривал князя, говорил ему о невозможности примирения с Софьей и с Милославским и угрожал ему неизбежною гибелью. Хованский показал ему царскую грамоту, в которой его звали в Воздвиженское, и сказал:

— Завтра день ангела царевны Софьи Алексеевны. Завтра поеду я в Воздвиженское и покаюсь перед нею. Она, верно, меня простит, и я до конца жизни моей буду служить ей верой и правдой.

Одинцов, слушая князя, закрыл лицо руками и заплакал.

— Губишь ты себя, Иван Андреевич, и всех нас вместе с собою!

Рано утром семнадцатого сентября боярин князь Иван Михайлович Лыков с несколькими стольниками и стряпчими — и с толпою вооруженных служителей их выехал по приказанию Софьи из Воздвиженского. Цыклер открыл ей, где скрываются Хованские, и получил за это в подарок богатое поместье.

Приблизясь к селу Пушкину, отряд остановился в густой роще. Лыков послал в село одного из служителей разведать, там ли старый князь. Вскоре тот вернулся и поведал, что Хованский живет не в селе, а неподалеку в лесу под горой. Лыков с отрядом немедленно направился туда и вскоре, миновав указанную гору, увидел в лесу шатер.

В шатре сидели старик Хованский с Одинцовым. Оба вздрогнули, услышав конский топот. Одинцов, вынув саблю, вышел из шатра.

— Ловите, хватайте изменников! — закричал Лыков.

Толпа служителей бросилась на Одинцова и, несмотря на отчаянное его сопротивление, скоро его обезоружила.

Хованский сдался сам. Его и Одинцова связали и, посадив во взятую из села крестьянскую телегу, повезли.

Когда они доехали до подмосковной вотчины, которая принадлежала молодому Хованскому, Лыков велел немедленно окружить дом владельца.

Вдруг из окна раздался выстрел, и один из служителей, смертельно раненный, упал с лошади. Тут же во всех окнах появились вооруженные ружьями холопы князя.

— Ломай дверь! В дом! — закричал Лыков.

Раздалось еще несколько выстрелов, но пули ранили только двух лошадей.

Дверь выломали. Сначала служители, а за ними Лыков со стольниками и стряпчими вбежали в дом. Князь Андрей встретил их с саблей в руке.

— Не дамся живой! Стреляйте! — кричал он своим холопам. Те, поняв безнадежность сопротивления, в панике бросили ружья и начали прыгать один за другим в окна. Молодого князя обезоружили, связали и, посадив на одну телегу с отцом и Одинцовым, повезли в Воздвиженское.