Царская Россия накануне революции

 Великий князь прочитал ей только что опубликованный акт об отречении. Тогда она поняла и залилась слезами.

 Временное Правительство скоро капитулировало перед требованиями социалистов. В самом деле, оно только что согласилось на это унизительное постановление Совета:

 _В_о_й_с_к_а, _п_р_и_н_и_м_а_в_ш_и_е_ _у_ч_а_с_т_и_е_ _в_ _р_е_в_о_л_ю_ц_и_о_н_н_о_м_ _д_в_и_ж_е_н_и_и, _н_е_ _б_у_д_у_т_ _р_а_з_о_р_у_ж_е_н_ы_ _и_ _о_с_т_а_н_у_т_с_я_ _в_ _П_е_т_р_о_г_р_а_д_е.

 Таким образом, первым делом революционной армии было заставить обещать себе, что ее не пошлют больше на фронт, что она не будет больше сражаться. Какое позорное пятно на русской революции!.. И как не вспомнить, по контрасту, о добровольцах 1792 года! Впрочем, вид солдатни на улицах вызывает отвращение непристойностью, распущенностью, гнусностью. Благодаря своей скандальной требовательности, _С_о_в_е_т_ _с_о_с_т_а_в_и_л_ _с_е_б_е_ _с_т_р_а_ш_н_у_ю_ _м_и_л_и_ц_и_ю, потому что гарнизон Петрограда и окрестностей (Царское Село, Петергоф, Красное Село и Гатчина), насчитывает не менее 170.000 человек.

 Милюков вступил сегодня в управление министерством иностранных дел. Он пожелал немедленно видеть меня так же, как моих английского и итальянского коллегу. Мы тотчас отправились по его приглашению.

 Я нахожу его очень изменившимся, очень утомленным, постаревшим на десять лет. Дни и ночи, проведенные им в жаркой борьбе, без минуты отдыха, истощили его.

 Я его спрашиваю:

 - Прежде всего и прежде, чем вы заговорите официальным языком, скажите мне откровенно, что вы думаете о положении?

 В порыве искренности он отвечает:

 - В двадцать четыре часа я перешел от полнейшего отчаяния к почти полной уверенности.

 Затем мы говорим официально.

 - Я еще не имею возможности, - говорю я, - заявить вам, что правительство республики признает режим, который вы установили; но я уверен, что предупреждаю только мои инструкции, уверяя вас в своей самой деятельной и самой сочувственной поддержке.

 Горячо поблагодарив меня, он продолжает:

 - Мы не хотели этой революции пред лицом неприятеля, я даже не предвидел ее: она произошла без нас, по вине, по преступной вине императорского режима. Все дело в том, чтобы спасти Россию, продолжая войну до конца, до победы. Но народные страсти так возбуждены и трудности положения так страшны, что мы должны немедленно дать большое удовлетворение народному сознанию.

 В числе ближайших необходимых шагов он называет мне: арест большого числа министров, генералов, чиновников и пр.; объявление всеобщей амнистии, из которой, конечно, будут исключены слуги старого режима; уничтожение всех императорских эмблем; созыв в ближайшем будущем Учредительного Собрания, - одним словом, все, что может рассеять у русского народа боязнь контрреволюции

 - В таком случае династия Романовых свергнута?

 - Фактически - да, но юридически, - нет. Одно только Учредительное Собрание будет уполномочено изменить политический строй России.

 - Но как вы выберете это Учредительное Собрание? Согласятся ли солдаты, сражающиеся на фронте, - согласятся ли они не голосовать?

 В большом затруднении он признается:

 - Мы вынуждены будем предоставить солдатам фронта право голоса...

 - Вы дадите право голоса солдатам фронта... Но большинство их сражаются за тысячи верст от их деревень и не умеют ни читать, ни писать.

 Милюков дает мне понять, что, в сущности, он со мной согласен, и сообщает мне, что он старается не давать никакого определенного обязательства на счет даты всеобщих выборов.

 - Но, - прибавляет он, - социалисты требуют немедленных выборов. Они очень могущественны и положение их очень серьезно, очень серьезно.

 Так как я настаиваю, чтобы он объяснил мне свои последние слова, он рассказывает мне, что, если порядок до некоторой степени восстановлен в Петрограде, то в Балтийском флоте и кронштадском гарнизоне восстание в полном разгаре.

 Я спрашиваю Милюкова об официальном названии нового правительства.

 - Это название, - заявляет он мне, - еще не установлено. Мы называемся в настоящее время _В_р_е_м_е_н_н_ы_м_ _П_р_а_в_и_т_е_л_ь_с_т_в_о_м. Но под этим названием мы сосредоточиваем в своих руках все виды исполнительной власти, в том числе и верховную власть; мы, следовательно, не ответственны перед Думой.

 - В общем, вы получили власть от Революции?

 - Нет, мы ее получили, наследовали от великого князя Михаила, который передал ее нам своим актом об отречении.

 Эта юридическая попытка открывает мне, насколько у "умеренных" нового режима - Родзянко, князя Львова, Гучкова, даже Милюкова - смущена совесть и встревожена душа при мысли о нарушении прав самодержавия. В глубине души, по нормальному закону революции, они уже чувствуют себя опереженными и с ужасом спрашивают себя, что будет с ними завтра.

 У Милюкова такой усталый вид, и потеря голоса за последние дни делает для него разговор столь мучительным, что я вынужден сократить беседу. Все же перед тем, как расстаться с ним, я настаиваю на том, чтобы Временное Правительство не откладывало дальше торжественного заявления своей воли продолжать войну до конца и верности Союзу:

 - Вы понимаете, что такое ясное заявление необходимо. Я, конечно, не сомневаюсь в ваших личных чувствах. Но направление русской политики отныне подчинено новым силам: надо их немедленно ориентировать... У меня есть другой мотив желать, чтобы об упорном продолжении войны и сохранении союзов было громко заявлено. В самом деле, в германофильских придворных кругах, в камарилье Штюрмера и Протопопова, я неоднократно улавливал заднюю мысль, которая меня очень беспокоила; признавали, что император Николай не может заключить мира с Германией, пока русская территория не будет совершенно очищена, потому что он поклялся в этом на Евангелии и на иконе Казанской божьей матери; но говорили между собой, что, если бы удалось довести императора до отречения в пользу цесаревича под регентством императрицы, его несчастная клятва не связывала бы его наследника. Ну, вот, я хотел бы быть уверен, что новая Россия считает себя связанной клятвой своего бывшего царя.

 - Вы получите все гарантии в этом отношении.

 Сегодня вечером публика очень мрачно настроена; она уже видит, как, крайние пролетарские теории распространяются по всей России, дезорганизуют армию, разрушают национальное единство, распространяют повсюду анархию, голод и разрушение.

 Увы, мой прогноз не менее мрачен! Ни один из людей, стоящих в настоящее время у власти, не обладает ни политическим кругозором, ни решительностью, ни бесстрашием и смелостью, которых требует столь ужасное положение. Эти "октябристы", "кадеты" - сторонники конституционной монархии, люди серьезные, честные, благоразумные, бескорыстные. Они напоминают мне о том, чем были в июле 1830 г. все эти Моле, Одилоны, Парро и пр. А нужен был, по крайней мере, Дантон. Впрочем, на одного из них мне указывают, как на человека действия: это - молодой министр юстиции, Керенский, представитель "трудовой" группы в Думе, которого Совет ввел в состав Временного Правительства.

 И в самом деле, именно в Совете надо искать людей инициативы, энергичных и смелых. Разнообразные фракции партии социалистов-революционеров и партии социал-демократии: народники, трудовики, террористы, большевики, меньшевики, пораженцы и пр. не испытывают недостатка в людях, доказавших свою решительность и смелость в заговорах, в ссылке, в изгнании. Назову лишь Чхеидзе, Церетелли, Зиновьева и Аксельрода. Вот настоящие герои начинающейся драмы!

Воскресенье, 18 марта.

 Я еще ничего не знаю о впечатлении, которое произвела русская революция во Франции, но боюсь иллюзий, которые она там может породить, и слишком легко откладываю темы, которые она рискует доставить социалистической фразеологии. Я считаю поэтому благоразумным предостеречь свое правительство и телеграфирую Бриану:

 "Прощаясь в прошлом месяце с г. Думером и генералом Кастельно, я просил их передать г. президенту республики и вам растущее беспокойство, которое вызывало во мне внутреннее положение империи; я прибавил, что было бы грубой ошибкой думать, что время работает за нас, по крайней мере, в России; я приходил к выводу, что мы должны по возможности ускорить наши военные операции.