Царская сабля

* * *

При всей своей почетности служба царского телохранителя оказалась скучной и бессмысленной. Час проходил за часом, просители появлялись и уходили, свита покинула кремль и отправилась в обход по городу, однако никто на государя Иоанна Васильевича не покушался, никто ему не угрожал, никто даже взгляда косого и недоброго на победителя Казани не бросил. Все, кто только ни являлся пред светлые царские очи, все его только славили, в верности клялись, подарки всякие подносили, защиты в делах своих и землях испрашивали, под руку его могучую просились.

Так прошел и первый день, и второй, и третий. Иоанн, всячески выказывая свое внимание к новому рынде, не отпускал его от себя ни на час. Басарге не позволили и сбегать к отцовской палатке, даже когда боярский сын сослался на свой неряшливый внешний вид – изорванный и окровавленный, только из сечи.

– Храбрость есть высшее украшение витязя, а не наряды красные, – твердо ответил Иоанн, однако тут же приказал переодеть боярина в чистые одежды из казенных припасов.

Единственная за все время замятня в царском присутствии случилась на пиру, объявленном царем за день до ухода войск к Москве. Да и та показалась боярскому сыну скорее смешной, нежели опасной.

– Князь Салтыков с князем Сувориным из-за мест за столом сцепились, – с улыбкой рассказывал потом Басарга, помогая отцу увязывать узлы на телеге. – Да так, что чуть бороды друг другу не выдрали. Князь Салтыков не желал ниже Сувориных сидеть, ибо прадед его полком правой руки в походе новгородском командовал, дед же Суворина в том же войске на левой руке стоял и посему ниже считаться должен. А Суворин сказывал, из царской ставки деда к полку послали заместо воеводы посеченного, и к тому часу в рати все без мест было.

– И что потом? – заинтересовался боярин Еремей Леонтьев.

– Царю челом били, – пожал плечами Басарга. – Иоанн по размышлении сказывал, что род Сувориных со времен Музги Кольца великим князьям служит, Салтыковы же лишь полтора века тому от Гедеминовичей на Русь отъехали. А коли служба дольше, то и уважения нажили более, и сидеть должны выше. Салтыков же после того приговора садиться на указанное место не стал, сполз под стол, там лежал и от обиды плакал. Вылез токмо, когда Иоанн объявил, что на пиру победном все без мест должны пировать, и ради того князя Горбатого-Шуйского возле себя поместил. Однако же опосля того князь Друцкий с Леонтием Шуйским все равно свару из-за мест затеяли, и Владимир Хворобин с Иваном Колычевым подрались.

– Экие они гневливые, – от холодного очага покачал головой Степан. Рука старшего брата висела на перевязи, и помогать в укладке обоза он не мог. – Царский пир и тот едва не испортили.

– Тут ты не прав, сынок, – укорил Степана отец. – Тут дело такое, что, не угляди вовремя за местом своим и честью рода, позор сей и ошибка твоя на сыновей и внуков и дальних правнуков ляжет. Вон дед суворинский недоглядел, что полк левой руки невместно берет и тем ниже Салтыковых оказывается, так теперича его потомки уже в третье колено через то унижение испытывают. А заметил бы, отказался полк в сечу вести, так и споров из-за мест ныне бы не возникало.

– Как же рать в сече и без воеводы оставить? – не поверил своим ушам Басарга.

– Честь боярская – она дороже жизни, сынок, – повернулся к нему Еремей Леонтьев. – Она к тебе от предков твоих приходит. Честь свою уронить – это значит труд поколений многих загубить, прахом пустить. От тебя самого тоже детям честь останется. Чем крепче ты место свое средь иных родов удержишь, тем выше и они стоять будут.

– Да нам и держать нечего, отец, – пожал плечами Басарга. – Мы у Воротынских боярские дети. Нам по знатности своей выше десятника никогда не подняться. В сотники выбиться и то мечта несбыточная.

– Так-то оно так, – кивнул боярин, – однако же и о том помни, что коли ты хоть раз в жизни своей выше князя из рода Воротынских сесть сможешь, то с того мига сия честь к детям твоим и правнукам перейдет. И будут Воротынские, ровно князь Салтыков, под столом плакать, однако же изменить сего окажутся не в силах.

– Рази допустят такого Воротынские? – пожал плечами Басарга.

– Не допустят, – смиренно согласился Еремей Леонтьев. – Но коли мечтать, так хоть не о месте сотника думай, а столе княжеском. Вон тебя Господь как вознес! Из простого ратника в царские рынды за един день! Может статься, Всевышнему и еще пошутить захочется?.. Ну, а пока место твое прежним остается, служи князю честно. Он воевода мудрый и опытный, к слугам относится справедливо и милостиво… Но не забывай, однако же, что ты есть вольный боярин, а не холоп закупной! Честь свою береги и место родовое. Оно не твое, оно всего нашего рода гордость.

– Да, отец, – послушно кивнул Басарга.

– Ну, коли так, то с Богом. Как случится оказия, весточку посылай. – Еремей Леонтьев осенил сына размашистым крестным знамением, затем порывисто обнял, тут же отступил: – Князю Михайле от меня поклон и благодарность передавай за милость. Завсегда ему преданным слугой остаюсь.

Он отвернулся и махнул холопам рукой:

– Трогай!

На первом из возков звонко щелкнул кнут, телеги покатились, медленно вытягиваясь в обоз.

– Удачи тебе, брат, – подошел к нему Степан, обнял здоровой рукой: – Коли нужда какая возникнет, ты зови. Отец сказывал, к весне я опять здоров буду. Обиды не прощай, друзей не обманывай, и тогда все у тебя сложится, как надобно. Не забывай весточки о себе присылать! До встречи…

Старший Леонтьев тоже поспешил за обозом.

Все произошло так быстро, что Басарга даже не успел толком подумать: что сказать, чего просить или чего пообещать своим родным? Всего лишь час назад он стоял у царского стремени. Как вдруг прибежал холоп князя Михайлы и сказал, что князь, снисходя к тяготам изрядным, что род Леонтьевых испытал, отпускает его отца со всеми ратными боярина восвояси. Иоанн милостиво дозволил рынде попрощаться и…

И все, обоз уже укатил к Волге. Только парой слов Басарга с родичами и перемолвился.

Разумеется, со стороны князя это была милость. Боярин Еремей Леонтьев в ополчение привел семерых воинов: двух сыновей, пятерых холопов да сам восьмой. Сила преизрядная. Однако же ныне из нее осталось всего двое холопов, к ним сам Еремей да Басарга. Все прочие либо убиты, либо ранены. Какая уж тут служба! Дай бог хоть обоз с добром до дома как-нибудь довести. Одиннадцать возков на трех возничих выходит, да Степан с одною левой. Отец даже холопа младшему сыну оставить не смог: некого.

Вполне естественно, что князь Михайло боярина Еремея пожалел и от дальнейшей службы освободил. Но все равно это случилось до нескладности быстро, даже стремительно. Словно кому-то на небесах не терпелось разлучить Басаргу с его близкими родичами.

Хотя, конечно же, Леонтьевы стали не первым и не последним родом, уходящим с осады восвояси. Басурманская твердыня пала, победное веселье завершилось, севший наместником князь Горбатый-Шуйский уже занялся наведением порядка и ремонтом укреплений. Война окончилась, и большие силы на берегах Волги были более не нужны. Сопроводить до родных мест освобожденных рабов, сохранить обозы на обратном пути, добить засевшие в окрестных чащах разбойничьи шайки из беглых врагов, сесть на месте гарнизоном можно было силами впятеро меньшими, нежели собралось для осады.