Царский двугривенный
Шрифт:
В коридоре Митя спросил:
— Посмотрите, Лия Акимовна, у меня под каким-нибудь глазом синяка нету.
Она приподняла его грязную рожицу.
— Ты плакал?
— Нет. — Митя насупился.
— Ничего у тебя нет. Успокойся.
Они вышли на прохладную лестницу.
— А на Славика не сердись и не обижайся. Ты же сам знаешь, какой он нервный. Такой малокровный, бедняжка. Ему прописан кумыс, а он не желает. У несчастных интеллигентов сплошь и рядом рождаются неврастеники. Ничего не поделаешь. Таков наш крест. Десятый год революции, а лифта все не могут починить. И ванна не работает… Называется —
Они вышли на улицу, и Лия Акимовна зашагала, как солдат, по горячей асфальтовой панели.
Митя хотел удрать. Но пока Лия Акимовна говорила, убегать было как-то неловко. А она говорила и говорила без передышки, и Митя читал афиши «Месс-менд», прощальный концерт лилипутов, читал знакомые вывески: «Аптека», «Портной Бейлин. Он же для женщин», «Бавария»…
Горсовет недавно приобрел шесть итальянских автобусов. Автобусы водили шоферы в очках-консервах. В первые дни извозчики дико ругались, сыпали на дорогу битое стекло и сапожные гвозди. Но итальянские шины были крепкие; извозчикам пришлось смириться. Завидев машину с лаковыми боками, они хватали пугливых рысаков под уздцы и закрывали им глаза ладонями.
И когда Митя бросился через дорогу, на ту сторону, Лия Акимовна ахнула: он чуть не угодил под автобус.
— Чтобы этого больше не было, — сказала она. — Ты чуть не попал под авто!
— Я попу дорогу перебегал, — доложил счастливый Митя. — Не любит!
— Хо-хо! — растерянно заметила Лия Акимовна. — Перебежал?
Она мило улыбнулась, обнажила все зубы, и ее продолговатое лицо чем-то напомнило череп с накрашенными губами.
— Танька велела перебегать, — объяснил Митя. — «Увидите, — говорит, — попа, перебегайте дорогу. Оне, попы, верующие, пускай, — говорит, — чуют, что бога нету».
— Какая Танька?
— А вы что, не знаете? Наша Танька. Вожатая. Вы тоже перебегайте, Лия Акимовна. Мы вас в безбожники запишем.
— Хо-хо! — сказала Лия Акимовна. — Называть вожатую Танькой — это не лафа. Это совершенно не лафа, Митя.
Она гордилась тем, что умела находить общий язык с мальчишками.
В зеркальном окне аптеки сверкал стеклянный шар, наполненный зеленым лекарством. В шаре виднелась выпуклая улица, выпуклая пивная «Бавария», и по выгнутой панели шагали по одному месту выгнутый Митя и выгнутая Лия Акимовна.
— Кстати, — сказала Лия Акимовна, — через три дня у Славика день рождения. Он тебя пригласил?
— Нет, — Митя тут же решил насолить приятелю. — Он говорит: «На кой, — говорит, — ты нужен. Все равно ничего не подаришь».
— Не может быть! — Лия Акимовна остановилась. — Так и сказал?
— Гад буду!
— Это невероятно! Ну хорошо, Митенька. Передай папе и маме, что Славик приглашает вас всех. Непременно передай.
— А чего ему дарить?
— Какую-нибудь безделку. Пусть ему будет совестно. Он тебя оскорбил, а ты ему поднеси подарок.
Запомни, Митя: легче всего убить человека благородством.— У меня только мослы есть. Может, мослы отдать?
— Какие мослы? Бабки?
— Ну да, бабки. Полный кон набрался. И биток есть. Я его оловом залил. Клевый получился биток. — Митя достал из кармана крашеную бабку. — Полфунта тянет — не меньше. Подержите, если не верите. Возьмите, не бойтесь. Я ее мыл. На нее два солдата ушло.
— Каких солдата?
— Оловянных… Сперва надо дырку сверлить, а после оловом заливать. Тогда получается клевый биток… Хочете, я и биток отдам, — добавил он грустно.
— Милый мой мальчуган! — Лия Акимовна прижала его к костлявому боку. — Давай мы с тобой сделаем вот что: пойдем в пайторг, и ты выберешь ему что-нибудь сам. Хорошо?
Митя насторожился. Слово «пайторг» напомнило ему об ирисках.
— А деньги кто будет платить?
— О деньгах не беспокойся. Твое дело выбрать подарок. Книжку какую-нибудь.
— Нет, — сказал Митя замирающим голосом. — Книжка у него уже есть. А можно… можно ирисок купить?
Лия Акимовна рассмеялась.
— Какой ты глупыш! Давай уж тогда атласные подушечки возьмем. Он любит атласные подушечки.
— Не надо подушечки. Лучше ириски.
— Но почему именно ириски?
— Потому что они стоят сорок две копейки. — Митя громко сглотнул. — А в коробке пятьдесят штук.
— Как хочешь. В конце концов дело твое. Но ириски ты спрячешь и отдашь Славику через три дня. Ты умеешь хранить секреты?
— Умею! — Митя выбежал на мостовую, крикнул ломовику: «Эй, дядя, гужи съел!» — и поскакал, высоко подбрасывая на бегу бабку.
— Вернись сейчас же! Митя! Иначе я отправляюсь домой!
Он, шумно дыша, пошел рядом.
— Когда ты со взрослыми, — сказала Лия Акимовна, — ты должен идти рядом или на два шага впереди. Понял?
— Понял. А клевый биток, Лия Акимовна, правда? Хочете, я этим битком в тумбу попаду? С первого раза.
— Митя! Что за манеры! Пожалуйста, не бузи! Митя!
— Видите? Попал. А хочете, я в кошку попаду? Вон она, кошка…
— Подожди, Митя. Успокойся. Во-первых, запомни раз и навсегда, что ни на людей, ни на кошек на улице пальцем показывать нельзя…
— А чем можно?
— Во-вторых, ты все время плюешься, как верблюд. Это неприлично. Что с тобой?
— А я учусь. Мы во дворе все учимся. Кто дальше заплюнет. Вон чинарик валяется. Думаете, до чинарика не доплюну? — Он остановился. — Глядите.
— Митя! Прекрати сейчас же! Ты понял, что конфеты надо спрятать?
— Понял! Вон куда шмякнула! Дальше чинарика! Я на нашем дворе дальше всех заплюнуть могу. У меня, Лия Акимовна, между зубов дырка. Вы и то не доплюнете, куда я доплюну.
— Митя!
— Потому что надо не харкать, а прыскать скрозь зубы… Я бы еще дальше заплюнул, да слюни кончились.
— Слава богу, дошли, — проговорила Лия Акимовна. — Спрячь бабку и дай руку.
Лия Акимовна проверила, не забыла ли паевую книжку, и они вошли в переполненный магазин.
5
Около шести часов вечера у кинематографа «Ампир» стоял бледный Славик и держал в руке щипчики для сахара.
Перед ним, в коробке, оклеенной кружевным кантиком, лежало шесть ирисок.