Царский угодник. Распутин

— Кто мне телефонировал?

Ангелина достала из кармана маленький дамский блокнотик, перечислила телефонные звонки.

— A-а, пустота всё! — Распутин грохнул об пол вначале один сапог, потом другой. — Пыль, дырки от бубликов!

В комнату он вышел босиком, остановился на прохладном паркете, пошевелил пальцами.

— И какой чёрт выдумал обувку? — пробормотал он недовольно. — Ходили ведь люди когда-то босиком, в то ещё время, до Христа и раньше, и ходили бы себе, ан нет — сапоги научились шить!

— Вас тут странные люди спрашивали, Григорий Ефимович, — сказала Лапшинская. — В доме появлялись!

— Ко мне все в дом ходят. А почему странные? Что за народ?

По лицу Лапшинской проскользнула тень, в глазах возникло что-то боязливое, чужое, она, затрудняясь ответить, по-девчоночьи потеребила оборки на кофте — видно, что никогда раньше не видела таких людей, хотя Ангелина Лапшинская была человеком нетрусливым, воевала в японскую, была сестрой милосердия в Порт-Артуре и в Маньчжурии.

— Двенадцать человек пришли, женщины, все в чёрном, а главное... — Лапшинская замялась.

— Ну и чего?

— Все — безносые.

— Чего хотели?

— Вас требовали.

— Нищенки? Надо было дать денег и вытолкнуть взашей.

— Деньги я предлагала.

— И что же?

— Отказались!

— Ну-у, — не поверил Распутин и, поплевав себе на пальцы, расчесал волосы на две половины, безошибочно определяя пробор, — пробор разделил голову ровно пополам, будто по линейке. — И впрямь отказались?

— Отказались!

— А чего хотели эти твои... безносые? — Распутин поморщился.

— Хотели повидаться с вами!

— Худых мыслей у них не было? — Распутин насторожился, вытянул голову, словно бы к чему-то прислушиваясь.

— Не знаю... Вроде бы нет.

— Чужая душа — потёмки!

— Что делать, если появятся снова?

— А кликни меня! Поговорю, узнаю, чем дышат безносые бабы! Сроду таких не видел.

— Я бы не советовала, Григорий Ефимович, встречаться с ними. Не нравятся они мне.

— Заметила, что ль, что или... А?

— Да вроде бы ничего подозрительного... Но сами знаете: бережёного Бог бережёт!

— Придут — зови, — решительно сказал Распутин, — поговорю. Вечером уеду. К госпоже Лебедевой. На чай. А сейчас пойду спать. Если звонки по телефону будут — не буди. Только в самом крайнем случае. Ну, если Сазонов [12] позвонит... — он усмехнулся, зная, что Сазонов вряд ли ему позвонит, Сазонов — ягода совсем другого поля, — а так — не буди! А чего эти побирушки денег не взяли? По гривеннику каждой в лапу, и — ауфвидерзейн! Не взяли, говоришь?

12

С. П. Сазонов — министр иностранных дел России.

— Отказались!

— Пхих! — рассмеялся Распутин, подпрыгивая на полу, звонко опечатал босыми ногами паркет и ушёл к себе в спальню. Потом выглянул из неё: — Матрёша не появлялась?

— Нет.

Матрёна — старшая дочь Распутина — училась в аристократической гимназии и посещала институт благородных девиц. Сын Митька и младшая дочь Варвара вместе с матерью жили в Покровском. По поводу Матрёши Распутину недавно пришлось выдержать целый скандал. Ему страсть как хотелось, чтобы Матрёша вращалась в высшем свете, среди образованных нежных барынек, — в конце концов Матрёша и сама такой же барынькой станет, но не тут-то было: попечительница гимназии, в которую Распутин собирался устроить дочь, заявила, что она сразу же хлопнет дверью, как только задастая и щекастая Матрёна переступит порог гимназии.

Один высокий чин посоветовал попечительнице не задираться — смириться с распутинским желанием: есть люди повыше её, они и будут отвечать, на что попечительница заметила не по-женски резко:

— Тогда я хлопну дверью ещё сильнее!

Матрёне был интересен праздный летний Петербург — в доме ей было скучно и тесно, а город, обдуваемый влажным морским ветром, с серыми каменными мостовыми и строгими зданиями, построенными великими архитекторами, был для неё как праздник.

Отец одобрял увлечение дочери:

— Правильно, Матрёш! Держи в этом направлении — покоришь город и многих красавиц заткнёшь за пояс! Молодец!

И Матрёша старалась.

Проспав два часа, Распутин снова вышел босым в зал, отодвинув портьеру, посмотрел на жёлтое глубокое небо — день догорал спокойно, свечной оттенок делал небо совсем домашним, низким — оно словно бы дорогой тканью было обтянуто, зевнул и перекрестил зевок щепотью.

— Ну что ж, благословясь! — Он подумал о Лебедевой, и скулы у него вспыхнули молодо. — Поеду поговорить о большой политике!

Через двадцать минут подъехал открытый автомобиль, за рулём которого сидел кряжистый усатый человек в высоких, до локтей, кожаных крагах и стёганой на манер крестьянской душегрейки кожаной куртке. Усатый шофёр неторопливо нажал на резиновую грушу клаксона. От резкого звука воробьи шумной картечью пальнули в воздух и растворились в жёлтом небе.

— Кушать подано! — воскликнул Распутин, прихорашиваясь перед зеркалом.

Громко, неожиданно настырно зазвонил телефон. Распутин поморщился.

— А ведь опять писаки! — воскликнул он.

Угадал Распутин — недаром обладал колдовской силой: звонил действительно «писака» — корреспондент газеты «Вечернее время». Распутин заколебался — подходить к телефону или нет, с досадою крякнул, поскольку раз и навсегда усвоил правило — с корреспондентами ссориться опасно. Даже короли стараются с ними не ссориться, иначе писака такого нарисует в своей газете, такого... А уж простому человеку с газетной братией и вовсе не следует ссориться. Распутин махнул рукой и подошёл к телефону, взял в одну руку круглый эбонитовый наушник, рожок трубки приставил к бороде — телефон в доме был старомодный, немецкий, теперь такие уже не выпускались.

— Ну!

Корреспондент на той стороне провода что-то начал объяснять, лицо Распутина обузилось, потемнело — недаром в последующих полицейских разработках он проходил под кличкой Тёмный. Распутин нервно сунул в рот кусок бороды, пожевал. Лапшинская могла только догадываться, что говорил Распутину корреспондент «Вечёрки». — Распутин молчал. Но лицо его было очень красноречиво.

— А чего от меня хотят, чего? — наконец проговорил Распутин, нервы его не выдерживали, день сегодня выдался тяжёлый, это был не его день, не распутинский, добрые планеты перестали охранять «старца», они уходили от Земли, от него. — Неужели не хотят понять, что я — маленькая мушка и что мне ничего ни от кого не надо. А? — Он задышал трудно, с сипением. Впустую рубанул кулаком воздух, будто молотком. — Мне очень тяжело, что меня не оставляют в покое, всё обо мне говорят, словно о большой персоне. Неужели не о чём больше писать и говорить, как обо мне? Я никого не трогаю. Да и трогать не могу, так как не имею силы. Дался я им! Тьфу! Видишь, какой интересный! Каждый шаг мой обсуждают, всё перевирают! Видно, кому-то очень нужно меня во что бы то ни стало таскать по свету и зубоскалить. Тьфу! — Распутин сплюнул прямо на паркет, растёр мокрую кляксу ногой. — Говорю тебе — никого не трогаю. Дело своё делаю как умею, как понимаю!