Царство Флоры

— Я подумал, — Тихомиров пропустил его внутрь. — Я голову сломал, ночь не спал.

— Давайте смотреть ваши финансовые отчеты. — Колосов уже знакомым путем направился к стойке с компьютером и кассой.

В зале все было по-прежнему — цветы, цветы, цветы в горшках, емкостях, керамических вазах, на подставках. А на стене — гобелен. Колосов, отрываясь от монитора, заполненного столбцами цифр, таблицами и прочей финансовой дребеденью, то и дело смотрел на него. Надо же… Оказывается, и на классике, на живописи старинной можно долой с катушек сорваться. Стать маньяком.

Стать маньяком в царстве флоры, среди цветов…

— Сергей Геннадьевич, — спросил Колосов тихо, — ну признайтесь, только честно — он, ваш друг Балмашов, он ведь странный человек?

— Он гений, — ответил Тихомиров, — я вам это сколько раз повторял.

— Но он же странный. Я это, например, сразу заметил. Еще тогда, в первый раз, как он обратился к нам.

— Он просто смотрит на мир несколько иначе. По-другому. Шире, что ли, чем мы.

— Ну да, шире, — хмыкнул Колосов. — Спросил у меня: а почему это, интересно, нельзя убивать людей? Кем это запрещено?

— Он так говорил? Это все потому, что он часто думал, размышлял. Слишком часто даже…

— О чем?

— О жизни, о смерти. Ему было всего семнадцать лет, когда умерла его мать от рака. А потом через два года и отец. Он рано с этим столкнулся — с потерями, с горем, со смертью. Поэтому не мог уже больше быть прежним.

— Он о смерти размышлял? О своей или чужой?

— Он как-то сказал мне, что это все две стороны одной медали. И нет никакой разницы… Смерть, жизнь — это как две половинки одного целого, того, что и в нас самих, и вокруг нас. — Тихомиров помолчал. — А то, о чем вы мне говорили… Я думал об этом. И я не понимаю. При чем здесь эта картина? — Он кивнул на гобелен.

— А я в ответ повторю свой вопрос: разве она не была для вашего Балмашова настоящим наваждением?

— Она была лишь источником творческой фантазии, он сам так говорил.

— Фантазии творческой? По составлению цветочков в букеты? По убийствам — вот каким источником, — Колосов покачал головой. — Эх, Сергей, дружба-то дружбой, а голову надо на плечах иметь. Вот давайте опять начистоту, мужской ведь разговор у нас с вами — позвонит вам ваш приятель, объявится, так вы ведь нам об этом не сообщите.

— Нет.

— А как же ответственность уголовная?

— Еще детей моих вспомните снова.

— Вы сами лучше о них подумайте. А то сиротами вполне могут остаться. А у нас еще один труп будет. Четвертый по счету. Ладно, где адрес фабрики, на которой он заказывал гобелены?

— Вот, — Тихомиров отыскал файл, — а вот тут в папке чеки. У нас все прозрачно. И мы своих расходов друг от друга никогда не скрывали.

— Версаль? — Колосов прочел адрес. — Фабрика что же, прямо там, во дворце? А, в городе… Ладно… А вас не удивляло, что на этих ваших гобеленах так крови много, словно нарочно, напоказ сделано?

— Нет, так ведь у Пуссена.

— Да вот все и дело-то, что не так. Совсем не так у него.

— Может, это просто фабричный дефект? — Тихомиров пристально вглядывался в картину. — Это же просто картина. Я вообще никогда ей значения не придавал особого…

— А я опять, в который уж раз, советую вам придать и подумать. Очень серьезно поразмыслить обо всем. Ваш друг — убийца.

— Вы в этом так уверены?

— Я уверен. Уверен! У него на совести трое. Он в бегах, и что ему в голову взбредет, каким образом его навязчивая идея заставит его действовать — одному черту известно. Поймите вы, такие, как он, в определенные минуты не контролируют себя. Они полностью подчиняются инстинкту убийства. И тут уж роли не играет ни дружба, ни любовь. Поверьте мне, я таких типов повидал достаточно. Они считают себя хозяевами судьбы — своей и чужой. И не дай бог с ними встретиться, когда они выходят вершить эту самую чужую судьбу, руководствуясь собственными бредовыми фантазиями.

Колосов скачал нужные файлы на диск. Тихомиров помогал ему. Он угрюмо молчал. Но Колосову казалось, что на этот раз его слова не пропали даром.

Уже стемнело, когда он собрался уезжать. Тихомиров вышел его проводить. Китайские рабочие всем трудовым коллективом кантовались у конторы.

— Машину ждут, она их организованно в общежитие отвозит, — пояснил Тихомиров. — Так проще, удобнее им, ихнему профсоюзу и нам с Андреем. То есть было проще. Теперь не знаю, как будет. Ничего уже не знаю.

Колосов направился к своему «БМВ».

— Подождите, постойте, — остановил его Тихомиров, — скажите, а когда вы стали… Ну, когда вы начали его подозревать?

— К сожалению, слишком поздно.

Колосов сел в машину, тронулся. Уже на ходу затормозил, высунулся в окно:

— Балмашова я возьму. Рано или поздно, но я его возьму. Запомните. И докажу все обвинения. Я не надеюсь, что вы или гражданка Петровых как-то мне в этом поможете. Но я прошу, очень прошу — будьте предельно осторожны. И если что-то, не дай бог, произойдет, немедленно звоните.

Глава 34 ЛИФТ

Домой на Долгоруковскую улицу Фаину вез бойкий, говорливый частник. Она чувствовала себя совершенно пьяной. Надо же так надраться в компании малопьющих друзей! Она долго расплачивалась с шофером, все никак не могла понять, сколько же у нее в сумочке денег. И в результате вместо сотенной купюры по ошибке сунула водиле тысячную. Частник возликовал и моментально был таков. А Фаина нетвердой походкой направилась к подъезду. В этот поздний час на улице не было ни души.

В подъезде только возле самой двери тускло горела лампа. А дальше у лифта и на площадках у мусоропровода было темно.

Фаина нажала кнопку лифта. Привалилась боком к холодной стене. Она ощущала себя пьяной, неповоротливой, грузной, старой. Радость, радость, радость моя… Радость скукожилась, сдулась, как прорванный воздушный шарик. И кругом — никого. Темнота и одиночество. Затхлый воздух подъезда. Шорохи наверху…

Она вздрогнула. Что это? Там, несколькими этажами выше? Она правда это слышала или ей просто почудилось? Ах, это все вино. Эта поездка в гости — бесцельная, ненужная, ни ей, ни этим двоим хмырям… Это все проклятое одиночество. Радость, радость, радость моя… Аличка… Где ты? Отчего не со мной сейчас? А может, и там, наверху, дома в квартире тебя уже нет? Ты ушла, сбежала, бросила меня?

Фаина всхлипнула от жалости к себе самой. Лифт… он ехал сверху, казалось, целую вечность. Остановился. Двери бесшумно открылись.

И тут снова — шорох на верхней площадке. Или чьи-то шаги?

Фаина зашла в лифт. Нажала кнопку. Двери были открыты. Пауза… И вот они плавно сомкнулись, замуровывая ее в железном коробе. И лифт тронулся вверх.

Вот сейчас все и закончится. Она позвонит в дверь, Алька откроет. Она обнимет ее и… Свет в передней. Запах кофе. Сброшенные впопыхах красные туфельки на шпильке. Радость, радость, радость моя. Каждому в этом мире, даже клиническому, классическому Нарциссу, вечно любующемуся собой, оказывается, нужна… как воздух необходимы нежность и ласка, понимание и прощение…