Царство. 1951 – 1954

15 декабря, среда

Хрущев вышел в приемную встретить дочь Сталина Светлану Аллилуеву. Светлана совсем не изменилась, может, чуть осунулась, и вокруг глаз, если присмотреться, появились еле различимые морщинки.

— Здравствуй, Света! — Первый Секретарь шагнул навстречу, расставив руки для объятий.

— Здравствуйте, Никита Сергеевич! — тихо отозвалась гостья.

— Ну, пойдем! — не отпуская женщину, Никита Сергеевич увел ее к себе. — Садись на диван, на диване тебе удобней будет.

Светлана Иосифовна села. Хрущев устроился напротив.

— Как дела, рассказывай?

— Спасибо, все в порядке.

— Как дети?

— Хорошо.

Светлана сидела прямо.

— Рад, что у тебя жизнь складывается, рад! Чай будешь?

— Нет, спасибо.

— И я не буду, — отозвался Хрущев. — Решил вот тебя повидать, соскучился.

— Спасибо, что не забываете.

Никита Сергеевич по-отечески улыбался. Он часто вспоминал ее, Светланку. Сталин души в дочери не чаял, называл «хозяйка», «душа». Она была его гордостью, училась на «отлично» и, чем становилась старше, тем больше напоминала покойную мать. Светлане было около тридцати.

— За городом бываешь? — разглядывая суховатую женщину, спросил Никита Сергеевич.

— Некогда бывать, много работы на кафедре, — она уже несколько лет работала в Институте русского языка и литературы, к тому же преподавала в МГУ. — Да и негде.

Никита Сергеевич припомнил, что у Сталиных не осталось собственной дачи, а в дома отдыха из-за повышенного внимания Светлана ездить не любила. И к Ждановым на дачу не ездила, как и предугадал отец, ненавидели ее жадные ждановские старухи.

— Поправим это дело, — пообещал Хрущев. — Детям на воздухе быть полезно. Скажи, где тебе хочется жить?

— Не забивайте себе голову, Никита Сергеевич! — отозвалась сталинская дочь.

Хрущев подсел к ней и снова обнял.

— Не причисляй меня к своим недругам, Света, не причисляй!

— Я не причисляю, — она смотрела исподлобья.

— Правду говоришь?

— Правду. — Ей было все равно.

— Я Василия в тюремную больницу перевел. Он там читает, книги ему разные нанесли, поправляется, настроение хорошее, на следующей неделе переедет в санаторий «Барвиха».

Светлана Иосифовна не поверила своим ушам: «Что это значит, решили отпустить Васю? Все без исключения сегодняшние лидеры при жизни отца перед Васей заискивали, во всем потакали, а потом, после похорон, как отрезало. Чтобы Василий не мозолил глаза и не болтал лишнего — а он нес всякое без остановки, упрятали за решетку. Значит, выпускают? Хрущев выпускает?» — недоумевала Светлана.

— Спасибо вам, Никита Сергеевич! — ошарашенно отозвалась женщина.

— В Барвихе Вася здоровье поправит — и на свободу! — Первый Секретарь почесал затылок. — Давно бы его на волю выпустил, да кое-кто не давал.

Светлана вскинула на Никиту Сергеевича глаза.

— Догадываешься, кто?

— Товарищ Молотов и товарищ Каганович, очевидно?

— Они. Но я их дожал.

— Даже не верится! — в первый раз за время свидания Светлана улыбнулась.

— Жалко парня, — продолжал Никита Сергеевич. — Василий человек неплохой. Все его беды от пьянства, сама знаешь. Обещает больше не пить. Как Васю в Барвиху переведем, навести его и передай мой привет.

— Обязательно передам! — совсем другим голосом, живым, звонким отозвалась Светлана Иосифовна.

— А тебя я в Жуковке поселю, на хорошей даче. И Василию дачу подберем, не такую, конечно, как раньше, но тоже основательную, со всеми удобствами. Главное, чтобы он за голову взялся, это самое важное. Надеюсь, не подведет, — добавил Никита Сергеевич.

— Спасибо, — еле слышно прошептала Светлана, ей хотелось плакать. Много лет она не чувствовала человеческого тепла, и от этого замыкалась больше и больше.

— Не обижайся на меня, ежели что не так! — проговорил Никита Сергеевич. — Сама знаешь, жизнь штука непредсказуемая.

— Я не обижаюсь, — глаза женщины светились.

— И хорошо. А теперь пошли, провожу тебя. Работы тьма!

— Пойдемте, Никита Сергеевич, спасибо огромное!

— Сочтемся.

Хрущев поднялся и повел Свету к дверям. Давно он искал решение, как вернуть Василия к нормальной жизни. В заключении сын Сталина сильно сдал. Три раза Никита Сергеевич заводил разговор о его судьбе с Молотовым, на четвертый Вячеслав Михайлович, скрипя зубами, сдался: «Хер с ним! Но под твою личную ответственность!»

Третьего дня Василия Иосифовича перевели в военный госпиталь, а через неделю он должен был ехать в Барвиху.

24 декабря 1954 года, четверг

За окном падал снег, близились новогодние праздники, москвичи суетились, сновали по магазинам, загодя запасаясь вкусненьким, отыскивая незамысловатые новогодние подарки. По вечерам улицы бурлили, у витрин толпился народ, в общественном транспорте — битком, а днем — ни души, все на работе.

Хрущев открыл заседание Президиума Центрального Комитета, последнее в этом году. Не успели разложить перед собой бумаги, как Каганович хлопнул по столу:

— В магазинах очереди, не протолкнуться! — резко начал он. — Товарищ Маленков, как вы это объясните?! Вы больше года председатель Совмина, а страна живет хуже и хуже?!

— Мы действуем по установленному плану, — отозвался Маленков.

— Да вы не по плану, вы, извиняюсь, через жопу действуете! Я справку прочел, катастрофические показатели по снабжению! Что люди на Новый год есть будут? — Лазарь Моисеевич с неприязнью смотрел на председателя правительства, взгляд у него был тяжелый, бычий. Большие вытаращенные глаза, если он всматривался в человека, становились еще больше.

— Я не готовил этот вопрос. Сегодня речь идет об усилении работы милиции и госбезопасности. Нарушаем регламент! — повысил голос Георгий Максимилианович.

— Я товарища Кагановича поддерживаю, — вступил в дискуссию Молотов. — Год закрываем, а позитивных сдвигов не видно, налицо промахи, огрехи, а может и катастрофа! Сельское хозяйство у нас не хозяйство, а яма бездонная, и народ полуголодный!

— За сельское хозяйство Хрущев брался, — выдохнул Маленков. На его лбу проступила испарина.