Цеховик. Книга 1. Отрицание

– У Аверченко, возможно, – пожимаю я плечами, точно не помню. – Но вообще, Ильич по пиву был в основном.

– У Аверченко? – поднимает он брови. – У Аркадия? Ты случайно «Посев» или другую эмигрантскую прессу не выписываешь?

– В будущем прочитал, – усмехаюсь я.

Мы ещё минут десять разговариваем и он уходит.

– Ты чего так долго? – заглядывает Рыбкина.

– Да вот, Платоныча провожал. Поговорили с ним.

– А чего грустный?

– Во-первых, завтра на работу, а мне, честно тебе скажу, не хочется. Вот совсем не хочется.

– А во-вторых?

– А во-вторых, я после травмы играть не могу. Пальцы не слушаются, будто первый раз гитару в руки взял.

– Бедный, – говорит она и проводит рукой по моей голове.

Она уже обросла, но шрамы всё ещё хорошо заметны.

– До свадьбы заживёт, – отделываюсь я стандартной фразой, но она ждёт не этого.

– Вы чего здесь? – заглядывает мама, избавляя меня от необходимости что-то говорить.

– Да вот, – повторяю я, – Платоныча провожали.

– Какой у тебя замечательный старший товарищ, – замечает она. Немного странно конечно, что он так тесно с тобой общается. Папа спрашивал про него.

– Я на его сына похож, – отвечаю я. – Он на гонках погиб. Вот и всё объяснение. Просто ему так легче смириться с действительностью.

– Какое горе… – ахает мама.

– Ужас, – вторит ей и Наташка.

Мы возвращаемся. Народ терзает гитару. Рыбкина не отходит от меня ни на шаг.

– Сознавайся, это ты её пригласил? – шепчет она, глядя на Юлю.

– Наталья! Ты же слышала, что Витёк сказал. Случайность это. Тем более, смотри сама, она ко мне и близко не подходит, уважает твою собственность.

– Да иди ты, – фыркает она и шутливо хлопает меня по плечу.

– Зато вовсю флиртует с Трыней, – договариваю я.

Действительно, Андрюха сначала стеснялся, а сейчас взял её в оборот и что-то рассказывает, а она то и дело хохочет, прикрывая рот ладошкой.

– Смотри у меня, – щурится Рыбкина.

Но это она понарошку.

Когда все начинают расходиться, я слышу как Андрюха, прощаясь с папой, говорит:

– Я вот сегодня, Андрей Прокофьевич, всё окончательно решил для себя. Буду поступать в военное училище.

– И что же стало последней каплей для принятия решения? – спрашивает отец.

– Тоже хочу такую семью, как у вас и чтоб у сына столько же друзей было.

Отец от неожиданности не находится, что ответить и молча кладёт руку Трыне на плечо.

– Про семью, – говорит он, помолчав, – я тебе потом самое главное расскажу, один на один.

Утром я выезжаю, не позавтракав. Дома ещё полно яств, не смотря на то даже, что мама всем давала угощения с собой. В день операции у меня всегда мандраж. Не до еды мне.

Сначала я забегаю к Витьке, забрать кассету, которую просил переписать, а уж только потом еду на Южный.

Гусынина смотрит как-то отрешённо, о чём-то напряжённо размышляя.

– Тётя Люба, что-нибудь сделать? – спрашиваю я.

– А?.. Нет, ничего пока. Не нужно. Я скажу, если что. Там колбасу разгружают. Потом, может переложить надо будет.

Я выхожу в зал. В бакалее за прилавком стоит Лида. Обслуживает покупателей.

– Как дела? – бросаю я. – Всё в силе? Там разгрузка идёт уже во всю.

Она молча кивает, бросив на меня сосредоточенный взгляд. Сосредоточенный или злой. Не поймёшь её, эту девушку Лиду, готовую, кажется идти по головам, чтобы добиться своего.

Я возвращаюсь к Гусыниной.

«Цык-цык-цык», – громко щёлкают на стене часы на батарейке.

Я сажусь на табуретку и приваливаюсь к стене. Закрываю глаза. Цык-цык-цык. Всё готово. У нас всё готово. Немного подождём и сделаем большое и очень важное дело. Цык-цык-цык.

Вдруг за дверью раздаются торопливые шаги и в кабинет влетает Зина.

– Любовь Петровна, всё, разгрузили. Вот накладные!

Она кладёт на стол бумаги.

– Чё, выносить в зал?

– Да, – кивает Гусынина. – Егор, помоги Зине тележку подвезти.

Я помогаю. Толкаю тележку с колбасой. Народ встречает моё появление сдержанным гомоном. Начинается торговля.

Когда я возвращаюсь в кабинет Гусыниной, там уже оказывается Игорёша. Я здороваюсь, но он не отвечает, лишь хмуро глядит на меня и садится на старый деревянный стул. Несколько минут все молчат. И только когда в кабинет заходит грузный человек в дублёнке и ондатровой шапке, Люба и Игорёша, будто бы с облегчением выдыхают.

– Ефим Прохорович, вот и вы. Здравствуйте.

Ефим Прохорович бросает на меня подозрительный взгляд сквозь стёкла массивных очков и говорит:

– Здравствуйте, товарищи.

Я в тот же миг встаю и выхожу. Делаю знак Лиде. Она оставляет прилавок и торопливо заходит в служебное помещение. Забежав в кабинет бухгалтера, она снимает телефонную трубку и набирает номер.

– Это продавец, – говорит она. – Все на месте.

Повесив трубку, она выходит в коридор, а я подхожу к кабинету Гусыниной. Успеваю заметить, как дверь в торговый зал перекрывают два крепких молодчика в штатском. Быстро. Очень быстро. Молодцы. А ещё через минуту со стороны служебного входа в магазин врываются несколько вооружённых людей. Они перекрывают все входы и выходы.

Сразу после них появляется начальник Лиды, тот, которого я видел позавчера у неё во дворе. Дождавшись его появления, она буквально врывается в кабинет Гусыниной. В этот момент она похожа на фурию, на голодного упыря, вырвавшегося на охоту.

Я тоже вхожу в кабинет и вижу онемевших тётю Любу, Игорёшу и Ефима Прохоровича.

– Здравствуйте! – громко говорит Лидкин босс. – Майор Баранов, ОБХСС. Пожалуйста, предъявите документы, удостоверяющие личность и подготовьте для проверки накладные на колбасные изделия, чеки и все наличные денежные средства. Иващук, начинайте.

Иващук козыряет, подходит к столу Гусыниной и начинает его обыскивать. Скоро к нему присоединяется ещё несколько человек и за пару минут весь кабинет оказывается перевёрнутым вверх дном.

Лида выходит из кабинета и я вижу в открытую дверь, как она мечется по коридору.

– Что это значит?! – гневно восклицает Ефим Прохорович. – Я требую немедленного объяснения. По какому праву? Что вы себе позволяете?! Это безосновательно! Произвол!

– Да никакого произвола, бумаги у нас в порядке, – равнодушно отвечает майор. – Производятся оперативные действия. Всю необходимую информацию вам доведут. А вы пока закройте рты и подумайте, как будете выбираться из этого дерьма.