Цеховик. Книга 2. Движение к цели

— Он там, наверное, ещё и по остаточному принципу, раз в полгода, в свободное от работы время, — не унимаюсь я.

— Ты когда таким нудным стал, а? — спрашивает отец. — Думаешь, не мытьём, так катаньем своего добьёшься? Иди уроки делай. На секцию, кстати, можешь уже завтра сходить. Я его предупредил.

Иду в спальню и сажусь за уроки, а отец ложится на диван. Видать худо ему, а я со своим самбо прицепился. Так, ладно, надо же и примеры порешать, прокачаться, так сказать, в математике. Вон Берёза, чего намутил со своим математическим складом ума…

Примерчики поддаются, так что, когда звонит Рыбкина, проверить сделал ли я домашку, я с гордостью рапортую о достигнутых результатах. Вскоре с работы приходит мама. Она хвалит меня за котлеты, потому что благодаря им, ей не придётся готовить ужин. Впрочем, я, всё равно, ухожу.

— Я у Платоныча поужинаю, — говорю я. — Он меня пригласил сегодня.

— Что-то ты зачастил к нему, — хмурится батя. — Не стоит слишком злоупотреблять гостеприимством человека. Тем более, занятого человека.

— Пап, ну он же сам пригласил. У нас там партия шахматная не закончена. Хотим сегодня расставить точки над и.

— Серьёзно? — удивляется он. — Я и не знал, что ты шахматами увлекаешься…

— Ну… Вот, да. Не то, чтобы прямо до фанатизма, но так, интересуюсь немного.

— Надо будет с тобой сыграть как-нибудь.

— Ладно, — улыбаюсь я. — Только на лёгкую победу не рассчитывай.

— Юрий Платонович, вы в шахматы играете? — спрашиваю я, усаживаясь за кухонный стол. — А то я отцу сказал, что мы с вами рубимся здесь нещадно.

— Зачем наврал?

— Да, волнуется родитель, что это мальчик зачастил к взрослому дяде?

— Ты, значит шахматами прикрылся? Буду иметь в виду. Я правда тот ещё шахматист. Единственное, что знаю — это защита Лужина.

— Ого, где это вы Набокова нашли? Он же вроде как бы того.

— Да, почитываем кое-что, почитываем, — хитро улыбается он.

— В «Защите Лужина», кстати, описывается реальная партия между Рети и Алехиным.

— Надеюсь, с твоим отцом мне её разыгрывать придётся.

— Да он, вроде, не слишком продвинутый шахматист, — пожимаю я плечами. — У вас опять пельмени?

— Ты возражаешь? — он даже теряется немного.

— Нет, не возражаю, — мотаю я головой. — Тело молодое, запас прочности ещё есть. А сметанка-то имеется?

Мы едим и я рассказываю о своём внезапном восхождении на комсомольский олимп и о встрече с Пашей Цветом. Платоныч только головой качает.

— Ну с комсомолом-то понятно, это Ефим подсуетился. Он хочет тебя к рукам прибрать, перспективу в тебе увидел. Дело хорошее. Я, признаюсь, дал ему добро на это, хоть и не ожидал, что он так быстро рванёт. С места в карьер буквально. А вот чего от тебя Цвету надо не пойму. На всякий случай притухни пока, не высовывайся. Надо понаблюдать да помозговать.

После пельменей Большак варит кофе и мы идём в гостиную, как настоящие джентльмены. Не хватает только сигар и камина.

— Вот, держи, — говорит Платоныч и кладёт передо мной стопочку красненьких. — Двести рэ.

— Ого, — поднимаю я брови. — Это что?

— Это зарплата твоя и премиальные.

— Не многовато ли? Я даже месяца не отработал.

— Нормально, — кивает Большак, — не много. И вот ещё. Духи. За них я деньги вычел, не переживай.

Он ставит передо мной синюю коробочку «Клима».

— Скоро же у мамы день рождения, так ведь? — спрашивает он. — Ну вот и подарок твой, как обещал.

— Да как-то чересчур щедро, Юрий Платонович. И так меня задарили.

— Слушай, деньги не из моего кармана, а из прибыли. Понимаешь? Решение было общим, так что всё честно. Ты действительно операцию провернул серьёзную и одним ударом решил кучу наших проблем. Так что бери смело. Ты вот что скажи, по поводу работы точно решил?

— Точно. Увольняйте со склада, а к Любе я завтра съезжу и скажу, что надо к экзаменам готовиться.

— Ну ладно, как знаешь. Ну, и чего делать будешь?

— Учиться, учиться и ещё раз учиться. Хотя, если честно, с одной стороны, время на это тратить не хочется. Я же парень и без того учёный. Но, с другой стороны, пока не «началось», как говорится, можно постараться освоить перспективные специальности. Экономику, например. Хотя в новом мире она будет совсем другой. Не знаю, в общем. Не определился ещё. Думаю.

— Ну, думай. Времени, впрочем, почти нет, так что думай скорее. Что делать-то? Я сейчас не про образование, а вообще, в глобальном смысле, понимаешь? Я всё прокручиваю то, что ты мне рассказал и не могу понять, чего хочу.

— Ну, для человеческих существ, — усмехаюсь я, — это как бы норма. Вечно мы не знаем, чего хотим.

— Понимаешь, результаты вашей перестройки повергли меня в уныние. То, что стало… станет со страной — это просто катастрофа. Но, с другой стороны, к этой катастрофе приведут не только действия ваших олигархов и прочее. Ведь то, что сейчас происходит, уже создаёт предпосылки для этого. Правильно?

Я смотрю на него и не отвечаю.

— Вот и получается, что надо выбирать из двух хреновых вариантов.

— Цугцванг, — говорю я.

— Вот именно, — кивает он. — Сохранять совок, как ты его называешь, в том виде, как мы сейчас имеем, нельзя. Нужны какие-то изменения. Я, честно говоря, как человек дела, ты понимаешь меня, думаю, что свободное предпринимательство, должно быть. И свободы должны быть, и права человека эти сраные…

— Тут вот какой момент, Юрий Платонович. Ничего этого не существует, свобод то есть. Это ведь лишь… ну как объяснить-то. Ну вот смотрите, вот у вас икона висит, — я показываю на старинную икону на стене. — Это образ Всевышнего, так? Образ истины.

— Да, — соглашается он.

— А демократия — это образ искажённой идеи. Видите разницу? То, что мы называем демократией — это извращённое изображение изначально неосуществимого идеала. Просто всё обставлено так, что на первый взгляд можно подумать, да, вот она демократия. Она есть и я её вижу. Но знаете, это сплошная манипуляция. Матрица. Правда, в ней жить приятно. Приятнее же думать, что ешь сочный бифштекс, в то время, как сам являешься едой для огромной машины, чем осознавать истину и жить в вечных страданиях. Слушайте, это большой разговор. Давайте потом как-нибудь к нему вернёмся.