Целитель

Керстен провел в Риме две недели. Во время его пребывания Чиано дал большой обед в его честь и от имени короля Италии наградил его титулом командора ордена Святых Маврикия и Лазаря, одного из самых почетных в Италии, — этот орден был столь же древним, как орден Золотого руна^[36].

Никто из немцев, составлявших свиту Риббентропа, этой чести не удостоился. Их награды были гораздо менее значимыми. Подобное предпочтение, оказанное гражданскому и нейтральному лицу перед союзниками, военными, нацистами, было воспринято ими плохо.

Когда Керстен вернулся в Берлин, первое, что сказал ему Гиммлер при встрече, касалось его награждения.

— Вы опять нажили себе врагов, — резко сказал он. — Как будто у вас их и так недостаточно!

Керстен, которому предпринятое путешествие и римские каникулы помогли ненадолго забыть раутеров и гейдрихов, в один миг опять ощутил мрачную обстановку, от которой он бежал на несколько дней.

Был конец декабря. На Рождество и Новый год он уехал в Хартцвальде.

3

Поместье было чем-то вроде идиллического закрытого мирка в воюющей стране. Там жили ради земли и скота. Ирмгард Керстен, руководствовавшаяся советами свекра, в свои девяносто лет по-прежнему сохранявшего бодрость и юношеский задор, думала только о своем хозяйстве. Поля ширились, коров, поросят, кур, гусей и уток становилось все больше.

Глядя на это, Керстен облегченно вздыхал. Несмотря на уверения Гиммлера, который все время предсказывал сокрушительную победу уже в будущем месяце, война затягивалась и с едой становилось все хуже. По крайней мере, у них всегда будут молоко, масло, яйца, ветчина и птица. Для доктора это значило очень много.

Обратно в Берлин Керстен отправился в начале нового, 1941 года — наевшись, отдохнув, освежившись. По дороге в машине, за рулем которой был шофер, служивший у него уже пятнадцать лет, все шестьдесят километров, отделявшие его имение от столицы, он напевал себе что-то под нос. В свою просторную и привычную квартиру в Вильмерсдорфе, рядом с большим парком, доктор вернулся с радостью.

В первый день он принял несколько пациентов, встретился с друзьями. С Гиммлером он должен был увидеться только завтра.

Но на следующее утро, в шесть часов, в дверь его квартиры резко позвонили. В январе в это время совсем темно. Слуги еще спали, Керстен сам пошел открывать дверь.

«Кому-то из больных совсем плохо», — думал он, идя по обширным комнатам. Однако на лестничной площадке стояли двое агентов гестапо в форме. На некоторое время он замер от удивления. Они стояли друг напротив друга — незваные гости, затянутые в мундиры, и он, оцепеневший, еще не до конца проснувшийся, одетый только в пижаму.

— Нам нужно с вами поговорить, — сурово заявил один из полицейских.

— К вашим услугам, — отозвался Керстен.

Пока он вел двоих гостей в кабинет, его мозг лихорадочно работал. Гейдрих наконец решил отомстить? Но за что? За какое преступление?.. Кто-то из голландских друзей его предал или просто сознался под пытками, что посылает доктору информацию и на какой адрес? Или выяснилось, что Брандт по своей собственной инициативе вписывает в списки помилованных дополнительные имена тайком от Гиммлера? В последних двух случаях полицейских послал бы сам Гиммлер — и это бы значило, что Керстен погиб. Ничего другого, в чем можно было бы его обвинить, он не находил.

Войдя в кабинет, доктор хотел предложить им сесть. Но он не успел этого сделать. Тот, что уже говорил, грубо спросил:

— Вы лечите евреев?

— Конечно, — ответил Керстен, не сомневаясь ни секунды.

После всего, что он уже передумал и чего боялся, он испытал сильное облегчение.

— Вы что, не знаете, что это запрещено, абсолютно запрещено? — закричал полицейский.

— Нет, — сказал Керстен.

Он посмотрел на полицейских — сначала на одного, потом на другого — и продолжил:

— И, кстати, меня это не касается.

Полицейские заговорили хором.

— Вы нарушаете законы немецкого народа, — заявил один.

— Вы ведете себя так, как не должен себя вести немецкий врач, — сказал другой.

Взгляд Керстена опять перешел с одного на другого.

— Я не немецкий врач, — вежливо ответил он. — Я финн.

— Это вы так говорите.

— Покажите нам свой паспорт.

— С удовольствием, — сказал Керстен.

Когда в руках полицейских оказалось неопровержимое свидетельство того, что доктор уже более двадцати лет является гражданином Финляндии, они буквально остолбенели. Тот, что был агрессивнее, теперь рассыпался в подобострастных извинениях:

— Простите, господин доктор, мы не виноваты, нам дали неверную информацию, нам сказали совершенно точно, что вы немецкий врач.

— У меня есть еще и немецкий диплом, но прежде всего я финн, и в моей стране у меня есть звание Medizinalrat, то есть советника медицины^{3}. Хотите посмотреть документ?

— О нет, пожалуйста! — воскликнул полицейский, как будто раздавленный одним этим званием. — Нам здесь нечего делать. Еще раз — тысяча извинений.

Керстен разбудил Элизабет Любен и попросил приготовить ему очень крепкий кофе. Пока он пил, как всегда, очень сладкий кофе и поглощал одну тартинку с маслом за другой, они со старой приятельницей перебирали все гипотезы и гадали, чем был вызван визит гестапо. Начальство, пославшее к нему двух агентов, — неужто они правда не знали, что он финн? Конечно, в молодости он за три года три раза менял гражданство, и в 1914 году, перед тем как пойти в финскую армию, он был немецким подданным. Но если бы он сохранил немецкое гражданство, его бы давно призвали в вермахт. И, потом, у гестапо были все возможности получить информацию в финском посольстве. Нет, это не имело смысла.

Так что же это? Предупреждение? Запугивание? Шантаж?

— Вот что важно, — сказала Элизабет Любен, — так это узнать, в курсе ли Гиммлер и дал ли он свое согласие.

Днем, в обычное время, Керстен вошел в кабинет Гиммлера в канцелярии и, даже не сняв пальто, весело сказал рейхсфюреру:

— Если вы хотите что-нибудь узнать обо мне, совершенно не обязательно посылать ко мне гестапо. Вы же можете сами у меня спросить.

Гиммлер, с Рождества не видевший доктора, шел ему навстречу и уже протягивал к нему руки. Вдруг он остановился, как будто его ударили под дых.

— К вам приходили из гестапо? — вскричал он. — Но это же невозможно!

Гиммлер схватил телефонную трубку и приказал, чтобы его тотчас же ввели в курс дела. Когда он получил необходимую информацию, то, оставив трубку висеть на проводе и не глядя на Керстена, растерянно сказал:

— Вообще-то вас должны арестовать за то, что вы лечите евреев.

Вдруг он опять схватил телефон и, побледнев от ярости, закричал:

— Я запрещаю, запрещаю вам под любым предлогом соваться в дела доктора Керстена! Это приказ! Я несу за доктора личную ответственность!