Целитель

— А самое ужасное, — сказал ему Гиммлер, — что доктор едва не потерял работу здесь тоже. И все по вашей милости.

Теперь очки рейхсфюрера, приведенные в движение дрожащими пальцами, рывками перемещались вверх и вниз вдоль носа и по лбу — до корней волос. Кальтенбруннер лучше, чем кто-либо, знал этот грозный признак гнева. Он испугался, и это было видно.

Гиммлер сказал с беспощадной суровостью:

— Слушайте меня, Кальтенбруннер: вы переживете доктора не больше, чем на час. Вы меня хорошо поняли?

— Да, рейхсфюрер, — ответил шеф гестапо.

— Надеюсь на это, — все тем же безжалостным тоном продолжил Гиммлер. — И надеюсь, что и вы, и доктор Керстен будете жить долго и пребывать в добром здравии. Для меня это слишком важный вопрос, чтобы я мог позволить событиям развиваться в ином направлении. Я не потерплю никаких случайностей в этом деле. Зарубите себе на носу, Кальтенбруннер: для вас будет очень, очень опасно, если со здоровьем доктора Керстена хоть что-то случится.

Обед закончился так же, как и начинался, — в тишине. Керстен ел очень мало. То обстоятельство, что напротив него сидел человек, который хотел его убить и едва не сделал это, отбило у него аппетит.

Он даже не дождался, пока подадут кофе, и ретировался в предназначенное ему купе спального вагона. Обычно он спал после обеда. Но на этот раз спать ему хотелось не больше, чем есть. Он вынул из чемодана тетрадь, в которой вел дневник, и подробно записал только что произошедшую сцену.

Потом доктор растянулся на кушетке и принялся обдумывать случившееся. Он подумал о счастливой случайности, благодаря которой он был все еще жив. Он подумал о том, что защищен от гестаповских засад, поскольку теперь Кальтенбруннер отвечает за него своей головой.

Но чтобы гарантировать его безопасность, понадобилась вся непомерная власть Гиммлера и то, до какой степени ему было необходимо лечение. А сколько людей, у которых не было такой защиты, подвергались преследованиям Кальтенбруннера и ему подобных! Их судили безо всякой вины, они были обречены — и с этим ничего нельзя было поделать. И Керстен — из-за опасности, которой ему чудом удалось избежать, — чувствовал себя как никогда близким к тем несчастным, как никогда солидарным с ними.

Глава двенадцатая. Договор во имя человечества

1

Неудавшееся покушение только укрепило дружеское отношение Гиммлера к Керстену. Он едва не потерял своего целителя, и поэтому Керстен стал ему еще дороже и нужнее. И доктор этим воспользовался. Через неделю, к моменту отъезда доктора в имение, Гиммлер был уже почти готов принять план Гюнтера.

На следующий день после того, как доктор вернулся в Хартцвальде, к нему приехала фрейлейн Ханна фон Маттенхайм. Это была приятельница Карла Венцеля^[61], одного из самых крупных землевладельцев Германии. Венцелю было около шестидесяти, Керстен лечил его много лет, очень высоко его ценил и испытывал к нему глубокую признательность. Это Венцель когда-то посоветовал ему купить Хартцвальде и потом, не жалея ни сил, ни времени, ценными советами помогал ему наладить ведение хозяйства в поместье.

Фрейлейн фон Маттенхайм сказала доктору:

— Тридцать первого июля, то есть десять дней назад, наш добрый друг Карл исчез. Говорят, что он арестован, но точно ничего не известно. Все, кто с ним связан, очень волнуются.

Керстен сразу позвонил Брандту в штаб-квартиру Гиммлера в Восточной Пруссии. Но Брандт про Венцеля ничего не знал. Единственное, что он мог сказать, — это что после покушения на Гитлера были арестованы тысячи людей.

Брандт обещал Керстену сделать все для того, чтобы получить необходимую информацию, и доктор обещал фрейлейн фон Маттенхайм, что если с Венцелем случилось несчастье, то он употребит все свое влияние на Гиммлера, чтобы ему помочь. Она уехала успокоенная.

Через три дня к Керстену приехала еще одна старая знакомая, фрау Инфельд, она была немецкого происхождения, но вышла замуж в Швейцарию. Она тоже попросила у доктора помощи. Но на этот раз речь шла совсем о другом.

— Швейцария готова, — сказала фрау Инфельд, — принять двадцать тысяч евреев-заключенных, если удастся вытащить их из концлагерей. Этот план задумали несколько крупных промышленников, которые работают с Красным Крестом. У них есть согласие правительства в Берне.

Керстен взялся представить план Гиммлеру и его поддержать.

2

Семнадцатого августа 1944 года Керстен опять сел в Берлине на специальный поезд до штаб-квартиры в Восточной Пруссии — рейхсфюреру опять нужна была его помощь.

Едва приехав в Хохвальд, Керстен получил от Брандта информацию о судьбе Карла Венцеля. Брандт нашел его дело и дал почитать Керстену.

Доктор понял, что оправдались его самые худшие предположения. Венцель был арестован гестапо 31 июля в Галле. Его обвиняли в участии в заговоре против Гитлера и в том, что он был близким другом доктора Гёрделера^[62], одного из главных участников заговора 20 июля, которому было предназначено занять место фюрера во временном правительстве. Рапорт гестапо гласил, что на место министра сельского хозяйства в этом правительстве Гёрделер выбрал Карла Венцеля.

Когда Керстен узнал о страшных обвинениях, Рудольф Брандт сказал ему:

— На этом документе стоит гриф «Совершенно секретно». Мне запрещено показывать его кому бы то ни было, даже вам. Сделайте вид, что вы ничего не знаете, и спросите у самого Гиммлера.

Керстен задал вопрос во время первого же сеанса лечения. Ответ был неожиданно злым и грубым. Гиммлер, что с ним случалось крайне редко, взорвался потоком нецензурных и грязных ругательств в отношении Венцеля. Потом он закричал:

— Это один из самых отвратительных предателей и злейших врагов фюрера! Подлец! Он не имеет права жить!

Керстен успокоил Гиммлера, напомнив ему, что для его нервной системы нет ничего хуже, чем такие вспышки ярости, а потом сказал торжественно:

— Рейхсфюрер, я хорошо знаю моего друга. Он ни разу не произнес ни единого слова ни против Гитлера, ни против вас. Все, в чем его обвиняют, — плод интриг и клеветы.

— Я уверен в обратном, — отозвался Гиммлер. — Мои отчеты поступают от людей надежных и объективных.

Горячий спор продолжался во время всего сеанса лечения и даже после того, как он закончился. Через час Гиммлер положил ему конец, объявив:

— Все, что мы тут говорим, не имеет никакого значения. Фюрер лично приказал мне арестовать Венцеля и повторил приказ через своего адъютанта.

Керстен понял, что освободить Венцеля нет никакой надежды. По крайней мере, он попытался избежать худшего и сказал:

— Я вас понимаю, рейхсфюрер. Освободить Венцеля невозможно. Все, что вы можете сделать, — это спасти ему жизнь. После войны и победы — в которой вы все еще уверены, не так ли? — вам представится возможность проявить великодушие.