Целуй меня насмерть

Целью было распланировать свое время настолько плотно, чтобы ждать заветного сообщения стало некогда. Я решила расписать свой день: утренняя рутина будет занимать около двух часов, потом часа два выделить на написание книги, – закончить ее все-таки стоит; далее обязательно двухчасовая прогулка на свежем воздухе, потом с пяти до девяти работа, затем встречи с друзьями. Добавим сюда же два раза в неделю восточные танцы, и вуаля, – время на погрустить остается только перед сном, но от этого спастись не удавалось еще никому.

Вы замечали, какими мы становимся беззащитными ночью? Словно обнажая перед сном свое тело мы вместе с одеждой снимаем маску хорошего настроения и пуленепробиваемый бронежилет, который защищает нас от повседневных негативных эмоций. Ночью не спасает ничто: ни бессмысленное листание лент, ни просмотр, казалось бы, веселых коротких видеороликов, ни музыка. Ночью мы становимся собой. Мы больше не сильные – позитивные – успешные, мы просто люди. Люди, со своими страхами и слабостями, разбитыми сердцами и надеждами, тревогами, обидами и мольбами.

– С сегодняшнего дня я начинаю новую жизнь – сделала я официальное заявление Аньке, на что она только прыснула со смеху

– Сколько тебя знаю, столько лет и слышу эту фразу. И что примечательно, она всегда следует после той, в которой ты сообщаешь, что опять влюбилась. Не написал?

– Нет. И не напишет. Я вчера расклад таро на него покупала.

– Ты же не веришь в эту чушь?

– Захотелось послушать, что скажут.

– Ну и что нагадали?

– Нежные теплые чувства, родство душ, но бездействие с его стороны. То-есть он открыт к общению. Но безынициативен. Ровно столько, сколько я буду писать, ровно столько же он и будет отвечать. Ни больше, ни меньше.

– Думаешь, правдивый расклад?

– Звучит правдоподобно. Почему бы и не поверить? Тем более по факту так и есть: он молчит неделю. Никаких тебе «привет, как ты?». Но я уверена, если я напишу, он ответит.

– Так напиши. В чем проблема? Не впервой.

– Не хочу. Давай не будем о нем.

– «Больше никогда не говори мне об этом человеке» – спародировала мою короную фразу подруга, имитируя мой голос, и мы обе рассмеялись.

Антон

Погода снова стала хмурой, серой и дождливой. Привычно для Ленинграда. Как говорят коренные жители – «небо сегодня тяжелое».

Я приехал в деревню, где раньше жили мои родители. Простите, что редко навещаю, – мысленно извинился я перед пустыми стенами деревянного дома. С того дня, как их не стало, мне было больно сюда заходить. Звенящая тишина по имени Одиночество наполняла всё пространство. Не были ни шагов, ни мерного тиканья часов, ни звуков ручки, из-под которой могла бы выйти новая книга.

Мои родители много читали и любили писать. Мне посчастливилось унаследовать от них эти качества, за счет чего не имея высшего образования я был достаточно начитанным, эрудированным человеком. Сам тоже писал. Стихи, прозу. Пробовал разные стили, но к одному какому-то еще не пришел. Будет еще время на пенсии порадовать публику очерками и воспоминаниями о былом. Тем более сказать мне было что.

В доме было холодно. Я включил радиатор на обогрев, сел на продавленную временем ступеньку на крыльце и невидящими глазами уставился в никуда. Какое-то опустошение внутри меня. Раньше я его не ощущал так остро, тем более после того, как Каратель приплюсовывал новые имена в свою тетрадь смерти.

С момента знакомства с Дашей что-то изменилось. Я почувствовал, что ей можно доверять, хотя раньше кому-то довериться было для меня непозволительной роскошью.

Что-то было в ее взгляде, читалась непростая судьба, волевой сильный характер, и несмотря ни на что любовь, искренняя любовь к самому бытию, к самому существованию. Она искренне любила, честно высказывалась, не лицемерничала. Всего два дня, а я был готов биться о заклад, что знаю ее ближе, чем кого бы то ни было.

Я вытащил из кармана штанов смартфон, открыл телеграмм и посмотрел на ее аватарку. Захотелось что-то написать ей, но я боялся. Боялся раскрыться, сболтнуть лишнего, рассказать о Карателе и обо всем, что жрет меня изнутри. Мне не следовало с ней общаться. Если она напишет, я обязательно ей отвечу. Будем считать это неизбежностью, решенным еще на небесах делом и еще чем-то безмерно милым, и романтичным, но сам я не приближусь к ней ни на шаг. Это опасно как для меня, так и для нее. Если я не положу конец ее дням, то разобью ей сердце. И то, и другое по степени боли стоит примерно на одном уровне, и я испытывал эти чувства не раз. Не хочется быть поставщиком негативных эмоций. После Карателя люди уходили навсегда. Минутная, мимолетная боль, и благоговейное небытие. А после меня сердечные раны будут затягиваться месяцами. Я не настолько жесток. Если я еще и могу сделать для кого-то что-то доброе, то пусть этот поступок и станет акцией добра и благотворительностью.

Я поежился. Заморосило. Неодобрительно зашумели листьями деревья, будто читая мои мысли и ругая меня направо и налево. Нужно было войти внутрь дома, и это было непросто.

Когда-то я любил сюда приезжать. Правда, из-за моей занятости делать получалось это реже, чем следовало бы. Родители уходят намного быстрее, чем нам кажется, а мы стремительно отдаляемся от них лет с двадцати и никогда не находим время приехать в гости пока не станет слишком поздно. Ошибка каждого.

Внутри всё было по-старому. Ничего не изменилось, да и менять было некому. По-хорошему нужно было продать этот дом вместе с землей и перестать давить на больную мозоль, но, когда я вспоминаю, как сильно отец любил это место, рука не поднимается.

На первом этаже располагались прихожая, кухня и столовая, где в центре стоял огромный старинный круглый стол, за которым мы когда-то собирались всей семьей и засиживались до поздней ночи. Я и сейчас почти воочию вижу эту картину, как будто со стороны.

Скрипучая лестница, ведущая на второй этаж, уже давно требовала смазки. Я осторожно наступал на пыльные ступени, будто боялся кого-то разбудить. На втором этаже располагались спальные комнаты. В родительскую я не пошел. Говорят, психика устроена так, что если мы чего-то не видим, то нам трудно в это поверить. По этой причине многие наотрез отказываются верить в гибель пропавших без вести. Поэтому, когда кто-то умирает, а мы не едем на похороны и не видим усопшего в гробу, нам продолжает казаться, что он жив, просто давно не звонил. А если не открыть дверь в родительскую, то вполне можно вообразить, что они спят из-за дождливой погоды, а я жду пока дождь закончится и всё будет хорошо.

Я лежал на спине, расставив руки в разные стороны на своей старой кровати и смотрел в потолок. Дождь ломился в окна дома, ветер что-то напевал, а я абсолютно ничего не чувствовал.

Я был сорокапятилетним мужчиной, который выглядел лет на десять моложе своих лет; хорошо одетый, подтянутый, с модной стрижкой и кучей татуировок, разбросанных по всему телу в хаотичном порядке. У меня была высокооплачиваемая работа, на которой я в полной мере мог себя реализовать и реализовал; я добился всего, чего хотел, дальше что? Что за меланхолия? Кризис среднего возраста или первые звоночки старости? Что случается с психикой человека, когда он переступает экватор своей жизни? Вспомнился советский фильм, в котором главная героиня рассказывала о том, что когда ты всего добился, тогда и хочется волком выть. Не могу не согласиться. Мне хотелось сойти с дистанции и стать сторонним наблюдателем, чтобы хоть немного прийти в себя. Хотелось почувствовать…да хоть что-то почувствовать помимо звенящей тишины и пустоты.

Я закрыл глаза и вдруг улыбка озарила мое лицо. Что со мной? Испуганно вскочив, я раскрыл глаза и стал быстро моргать. Сердце убыстрило свой темп примерно до ста ударов в минуту, что еще не было тахикардией, но говорило об определенном психоэмоциональном состоянии. Что такое?

Я встал с кровати и спустился на первый этаж. Нужно было умыться холодной водой, глотнуть чего-нибудь покрепче и подышать свежим воздухом. Если бы я был курильщиком, я бы закурил даже. Состояние было похоже на паническую атаку, но я их никогда раньше не испытывал. Что за херня?