Целующиеся с куклой

Хотя мог и не выгонять, мог оставить на своём месте. Всё равно было уже непоправимо поздно. Паука погибшего не вернёшь.

Теперь Боря опять живёт без женщины и без никого — бобылём.

Раньше у него паук был, теперь и паука нету. Одни комары, мухи и бабочки в доме.

А вид из окна — на хранилище радиоактивных отходов.

Шиповник с пивом

После дня рождения Шулыка… Шулык — это человек такой. Хороший человек. Если не вдаваться в его подробности. И фамилия у него неплохая — Шулык. Распространённая, кстати, фамилия. Особенно в среде современной украинской интеллигенции, а точнее, в среде лучшей, творческой её части. И Шулык не часто, но и не реже других, праздновал свой день рождения. И после этого дня все, включая самого Шулыка, лечились шиповником на спирту. Купив его дёшево в аптеке «Дельфин». Или возможно, «Филин». И пивом тоже лечились. Потому что именно таким народно-демократическим средством завещал Шулыку лечиться после дней рождения его дедушка Кирилл со стороны папы — философ и мудрец, каких мало, хотя и неграмотный. Он ему детальный рецепт в завещание вписал, где чёрным по белому утверждалось, что пиво после дня рождения полезно для здоровья вчерашних гостей. И шиповник тоже. Ну, а как ужасно полезен спирт, это все и без дедушки со школьной скамьи по себе знают. Недаром же он называется «медицинский».

Правда, в аптеке пиво не продавалось принципиально. Посланные гонцы спросили, а им говорят «какое пиво, когда тут волшебный мир лекарств, медпрепаратов и тому подобного нарзана. Вы что, не понимаете?» Плохая, в общем, оказалась аптека. Несмотря на её рекламу по телевизору, которая осточертела всей стране. В ней, кстати, не только пиво не продавалось, в этой аптеке, в ней и спирт отдельно от шиповника без рецепта не продавался. Только вместе. Ну явно, чтобы наживаться на больных после дней рождения людях. С шиповником же спирт дороже стоит, чем без шиповника. Поэтому за пивом пришлось бежать дополнительно и в другую сторону. На оптовый рынок пришлось бежать. Или не бежать — кто после дня рождения Шулыка мог себе позволить бежать? — но двигаться в направлении рынка с максимально возможной скоростью двоим из числа вчерашних гостей — пришлось. Не пить же было шиповник на спирту без пива. Если б ещё спирт без шиповника, если б его от шиповника как-нибудь хитро отделить, так можно было бы и без пива попробовать обойтись, и без шиповника, а так, конечно, без пива — это почти что нонсенс.

И вот, значит, когда гонцы вернулись сначала из аптеки, а потом и с опта, и когда все приняли в лечебных целях по рюмке шиповника на спирту и запили принятое глотком холодного, с пылу с жару, пива, Шулык, просветлев мозгами, сказал:

— А какое, — сказал, — гости дорогие, сегодня число?

Конечно, так сразу с утра на столь непростой вопрос ни у кого не нашлось безошибочного ответа. Но после второй рюмки шиповника некоторые сообразили взглянуть на календари своих часов и дисплеи мобильных телефонов, и у всех взглянувших, кроме Шулыка, число было несомненно второе.

— А мой хронометр, — сказал Шулык, — третье число показывает. Видно, я опять в конце февраля календарь неправильно переставил. Каждый год с этим февралём путаница происходит. Неполноценный, что бы там ни говорили, месяц. Да и холодный, чёрт.

Тут большинство вчерашних гостей выразило мнение, что какая разница — третье сегодня число или второе. Главное, что не восьмое, потому что восьмое число есть Международный женский день Восьмое марта, и в этот день надо покупать женщинам цветы и недорогие подарки, а не шиповник с пивом.

Но Шулык с выраженным мнением вчерашнего большинства мягко не согласился. Он сказал, что вам, может, и нет никакой разницы, но мне-то она есть. Поскольку день рождения у меня второго числа спокон веку по паспорту. То бишь выходит, он у меня не вчера — был, а сегодня — есть.

— Поздравляем, — машинально сказали вчерашние гости и задумались.

А Шулык им ответил:

— Не с чем. Потому как опять нарушил я заповедь дедушки моего Кирилла. Невольно, но всё же нарушил. Он мне завещал шиповником с пивом после дня рождения лечиться и людей лечить, а мы его, значит, на сам день рождения хлещем. Просто как ханыги какие-нибудь, честное слово.

Сволочи

Мальчика звали Сашей. А дома, меж членов семьи, и вовсе звался он Шурой. Потому что всех до одного Саш в их сельской местности и в их сельской семье звали Шурами. Видимо, по какой-нибудь народной традиции. Или по старой вредной привычке всё переименовывать и переиначивать на свой лад.

Так вот, Шура был не только Сашей и не просто мальчиком, каких тысячи на каждом углу в каждом доме, он был что называется художником. В прямом смысле этого ёмкого слова. Пока, конечно, вундеркиндом, самородком и самоучкой он был, но всё равно. Когда родители не заставляли его помогать на дойке козы или прополке стерни огорода, он рисовал картины. Сам придумывал, что рисовать — сюжет то есть с фабулой, — и рисовал. На холстах и обоях, на полу и стёклах окон, на стенах домов и мебели. Везде рисовал и к тому же разными красками. И карандашами. Краски они с папой украли по случаю на капремонте сельсовета, а карандаши — красный, жёлтый и зелёный — подарила Шуре на крестины крёстная мать его сестры. Или брата.

А иногда ему хотелось рисовать золой. Тогда он натаскивал из своего или соседского сарая дров, топил, плюя на противоположное время года, по-чёрному печку и рисовал добытой из неё золой супрематические фантазии. Но больше всего собаку свою рисовать любил, Дружка. В разных позах и мизансценах. Дружка потом отравили, сволочи. Наверно, в отместку за то, что он громко и вовремя лаял, или за то, что верно служил Саше живой моделью, то есть обнажённой натурой у всех на виду без стесненья. Пожалуй, покойного впоследствии Дружка Саша рисовал чаще всего. Но и всё другое тоже он рисовал под настроение часто. Степные пейзажи, рыбные натюрморты, подсмотренные ню девок и национально-освободительную войну по защите конституционного строя. И у него даже неожиданно состоялась выставка в музее культурного областного центра. Из этого центра однажды приехали к ним в Котовку всякие культурные люди — водки на лоне родной природы выпить с песнями и председателем. Увидели они спьяну, как по-новому свежо Саша рисует Дружка, и устроили ему выставку. Потому что все поголовно оказались также художниками. И мужчины, и женщины, и дети — все, кроме председателя. Только не сельскими художниками они оказались, как Саша, а знаменитыми в городе и области. И после выставки отец Шуры — потомственный Сан Саныч, колхозник и пьяница — сказал на семейном совете с женой своей, тоже Шурой: «Может, его в какой-либо специнтернат сдать? На хуй. Туда, где все дети такие же махорочные. Я слышал, есть интернаты для особо воспитуемых детей, где их от влияния общества изолируют и обучают всяким искусствам вроде Дружка рисовать от не хрен делать».

Но в интернат Шура не захотел сдаваться, несмотря на талант, порку и тщательные уговоры. Он захотел остаться жить на свободе — в полях, садах и огородах, а также под сенью пихт и дубов. В селе Котовка Магдалиновского района.

Правда, село как место жительства Саша себе отвоевал, а свободы его всё равно коварно лишили. Потому что отдали без согласия в школу, сволочи. Ему ещё и восьми лет не исполнилось, а его отдали. Первый раз в первый класс. И он — делать нечего — туда пошёл, отсидел два урока, а посреди третьего встал со школьной скамьи во весь рост и сказал:

— Блядь, — сказал. — Как мне всё тут надоело.

И покинул классную комнату без разрешения не простившись.

— Надо его вернуть, — сказала учительница непонятно кому. Наверно, себе.

Она тоже покинула класс, догнала, имея длинные ноги, мальчика Шуру и вернула его на урок с применением насилия над личностью особо одарённого ребёнка. И он снова стал ходить принудительно в школу. Где рисовать позволяли только всякую хренотень и только на уроках рисования. А на всех остальных уроках за рисование ставили единицы, колы и в красный угол. И время от времени Шура не выдерживал этого хождения и этих ограничений его дара и уходил в побег. А его отлавливали силами котовской милиции в чине старшины на мотоцикле и водворяли на школьную скамью. Чтобы он на ней, сволочь, сидел и не рыпался.

И вот, классе в пятом, после очередного побега, Шура вывалял себя сверху донизу в саже, явился в таком спорном виде в класс и от буйства фантазии заявил, что он теперь не Шура, а негр.

Педагоги, конечно, восприняли это как знак протеста и отдали его на расправу завучу. А завуч-сволочь, потрогав сажу пальцем и измазавшись, сказал:

— Веди родителей, посмотрим, кто они у тебя. Негры или колхозники.

Отмывали Шуру насильственным путём на школьной линейке перед строем. Тёрли в воспитательных целях мочалкой по лицу всей семьёй при поддержке учительницы до первой крови.

А он через два дня измазал себя мелом. Тоже сверху донизу. И говорит:

— Ладно, так и быть. Я не негр, я — снеговик.

На этот раз до завуча дело не дошло. На этот раз семиклассницы спрятали Шуру от репрессивных мер воздействия в туалете. Там и отмыли для его же собственного блага. Хотя и тоже насильно. Одна семиклассница предлагала даже в унитазе его отмывать, сволочь. Но остальные при невыясненных обстоятельствах не пошли у неё на поводу. И отмыли Шуру под краном. Под холодной водой. Так как горячей воды в школе никогда не было, нет и не будет. Что правильно. Школа — это же не баня, а детское общеобразовательное учреждение.