Цена империи. На начинающего Бог

В дверь кабинета аккуратно постучали, секретарь посла вошел и сообщил, что порученец князя только что прибыл.

— Проси! — не самым довольным тоном буркнул Орлов. Это была весьма странная просьба, исходившая от самого Горчакова. Канцлер просил достать ему некое химическое вещество.

— Ваше сиятельство! Нашел! Это всё, что удалось приобрести. Лаборатория Лорана, в которой работал Шарль Фредерик Жерар, перешла к Гюставу Шанселю. Он переехал в Монпелье. Я только что оттуда.

— И что?

— Тут тридцать грамм. Обошлись мне в четыре франка. И месье Гюстав готов продать права на сие вещество, будет кто заинтересован в нем. И деньги просит небольшие.

— Благодарю вас, Мишель, вы мне весьма помогли. Я отпишу о предложении Шанселя. Кто знает…

* * *

Санкт-Петербург. Большая Конюшенная, дом 9.

5 марта 1880 года

ЕИВ Михаил II

После проведенного совещания и полученных от Сандро вливаний, частично не справедливых, но, по большей части заслуженных, я чувствовал определенную вину. Прав был Учитель! В отличии от Коняева нет у меня такой точной и педантичной систематичности, это надо честно признать. Хаотичность у меня — главная черта характера. Будем с нею бороться. Но я и не говорил, что совершенен! В любом случае, мне необходима была психологическая перезагрузка. И о пяти часах пополудни в обществе дорогой супруги и нашего семейного Эскулапа — профессора Манассеина, отправился сделать весьма и весьма важный визит. У меня было еще время. Не знаю, возможно ли это так назвать, но Ольга Федоровна была весьма обеспокоена личностью того, к кому мы направлялись. Ведь это был её первый официальный визит в роли первой леди государства! И тут такой неожиданный выбор!

Мы отправились на Большую Конюшенную, в доме 9, построенный для госпожи Сильванской. Там, в десятикомнатной квартире проживал человек, известный не только в Санкт-Петербурге, но и далеко за пределами нашей прекрасной Родины. Впрочем, имя его преодолело не только географические границы, но и пределы своего времени: благодарные потомки сохранили память о нем.

Небольшой двухэтажный особняк располагался практически в центре столицы, так что долго ехать не пришлось. Карета охраны, предупрежденной о нашем маршруте оказалась на месте чуть раньше нас. Выходя, я успел отметить взглядом двух сотрудников Ширинкина в штатском. Подполковник пока что имел весьма ограниченный состав филеров, работающий на моем маршруте. Мне бы хотелось, чтобы визит был келейным, тихим, не переволновать Николая Ивановича никоим образом, но получалось так, как получалось — пренебрегать мерами охраны собственной персоны было бы верхом легкомыслия.

Еще по пути Ольга Федоровна поинтересовалась, почему именно к этому человеку мы едем. Пришлось рассказать в двух словах, причем эти два слова переросли в две фразы, в общем, поговорили.

— Так вот почему с нами Вячеслав Авксентьевич! — подвела итог разговору супруга как раз перед тем, как мы вышли из кареты.

По роскошной парадной лестнице мы поднялись на второй этаж, где нас встречал хозяин квартиры, сам господин Путилов, вместе с женой, Екатериной Ивановной. Выглядел господин предприниматель откровенно плохо. Он был разорен. Его дело шло ко дну, ибо денег не было и не было понятно, ЗАЧЕМ? и ПОЧЕМУ? Этот человек был гений. Своеобразный гений. Он мог решить любую производственную задачу, делая буквально-таки чудеса. В свое время он стал в фаворе у великого князя Константина Николаевича, когда сумел, не построив даже завода, создать для Балтийского флота большой отряд паровых корветов и канонерских лодок. Современники назвали бы это примером «сетевого предприятия», когда заказы на детали распределялись по мелким единицам: фабрикам и мастерским, а потом все собиралось и, вуаля, из плавучего дока выходил новенький корабль, которого осталось вооружить и испытав, отправить в плаванье. Но такие предприятия — это практика двадцать первого века, а не девятнадцатого! Проблема артиллерии — и господа Путилов, Обухов и кампания создают завод, который потом назовут Обуховским, это избавит Россию от зависимости в производстве орудий от иностранных держав. Понадобились рельсы для строительства железных дорог — и Путилов с нуля построил свой завод, который полностью покрывает потребность всей империи в этом дефицитном материале, причем его рельсы оказались намного более качественные, нежели английские или немецкие. Его последним проектом стало создание Морского порта в Санкт-Петербурге, который должен был стать своеобразным транспортным хабом: проложив канал из Кронштадта в столицу, Путилов собирался вывести его к железнодорожному узлу и складам, которые позволили бы делать прямую перевалку грузов с различных видов транспорта, ускоряя многократно товарооборот. Канал имел в этом проекте решающее значение — мелкие глубины Маркизовой лужи не позволяли морским судам разгружаться в Санкт-Петербурге. Получив благословение государя Александра II на сей проект, Путилов не получил под него государственных гарантий и делал все за свой счет, уверенный в правильности и коммерческом успехе собственного начинания. Увы, возникли и препятствия. Например, альтернативные проекты, которые предлагали провести канал чуть иначе, к выгоде той или иной группы купцов и коммерсантов.

Разговор, который состоялся у меня с Николаем Ивановичем тет-а-тет в его кабинете (благо, Ольга Федоровна и Екатерина Ивановна увлеклись женскими делами), подтвердил худшие мои предположения. Уши господина Овсянникова торчали из этого дела подобно баобабам в саванне, но, дивное дело, никто этого заметить не хотел. Мне с трудом удавалось сдержаться, но, памятуя о том, что уже в апреле месяце Путилова должен свести в могилу инфаркт, я постарался быть крайне сдержанным, памятуя, что даже сильные положительные эмоции для больного сердцем человека могут быть опасны.

— Николай Иванович! Ваш проект для города, да и для всей страны — весьма и весьма необходим. А посему у меня для вас две хорошие новости: вы получите реальные государственные гарантии, но не только это -–я войду в ваш проект своими личными деньгами. Но это только при одном условии.

— Каком?

Николай Иванович напрягся. Он знал, насколько мимолетна царская милость и благосклонность семейки Романовых. Тот же Константин Николаевич, горячо поддерживающий начинания Путилова внезапно к нему охладел, и охлаждение сие имело вполне определенную причину. Сейчас на широкоскулом лице промышленника отражалось ожесточенная борьба мыслей: доверять или не доверять, что может затребовать от меня этот вояка, извините, такова была репутация у великого князя в среде коммерсантов. Высокий лысый лоб стал покрываться сетью морщин. Чтобы прервать сей поток мыслей, я сказал просто:

— Вас немедленно осмотрит профессор Манассеин. Которого я взял с собой. Состояние вашего здоровья — это вопрос государственной важности! И вы не смеете мне в нем отказать! Слушать возражений не желаю! Никаких дел, пока Вячеслав Авксентьевич не даст разрешение! Принимать лекарства по его назначению строго и вовремя! Это мой приказ! Знаю, что вы человек гражданский, и я, формально, приказывать вам права не имею. Но если я скажу так: это моя убедительная просьба! Вы согласны?

Ожидавший чего угодно, но только не этого, Путилов выглядел совершенно ошарашенным.

— Конечно, Ваше Императорское Величество, я не могу вам отказать в такой… в таком пустяке. Как вы пожелаете…

— Именно так и пожелаю, Николай Иванович. И еще, вам дозволяется наедине со мной или в небольшом кругу моих друзей не чиниться, обращаться ко мне просто: Государь или Михаил Николаевич. И прошу вас учесть: после Морского порта нам предстоит еще несколько сложнейших и крайне важных проектов. Я тут без вас, как без рук! Поберегите себя!

А вот это было вообще-то милостью большей, нежели награда очередным орденом. Не ожидавший подобной милости Путилов окончательно растерялся.

— Как будет вам угодно, Ваше… простите, Государь — все-таки быстро взял себя в руки.

— А сейчас я оставлю вас на моего домашнего эскулапа, надеюсь, вы общий язык найдете.

Я немного успокоился: профессор Манассеин был, по моей просьбе, вооружен каплями салицина. Да, это было не совсем то по эффективности, что ацетилсалициловая кислота, но хоть что-то, тем более, что посол в Париже телеграфировал канцлеру Горчакову, что аспирин приобрел и есть возможность выкупить рецептуру его изготовления. А тридцать грамм аспирина — это триста кардио-доз… пока что хватит… Патент надо выкупать и начинать производство. Да-с… химиков, физиков вообще ученых и производственников не хватает! Я не говорю о квалифицированных рабочих кадрах!

В карете супруга заметила мое раздраженное состояние и спросила о его причине. Я уже давно понял, что Ольга совсем не глупа, более того, ее ум весьма практичен и к праздной расточительности она не склонна. Как для Государыни весьма полезное свойство характера, доложу я вам! И я принял для себя правило стараться от нее ничего не скрывать…

— Понимаешь, дорогая, я опять и опять поражаюсь тому, как человеческая жадность соседствует с глупостью. Кто-то сказал, что на Руси две беды — дураки и дороги. Первая беда намного страшнее.

Ольга терпеливо ждала, пока я перейду к сути дела.

— Тебе говорит что-то такое имя: Степан Тарасович Овсянников?

Императрица задумалась, потом медленно произнесла:

— Это какой-то… купец? Вроде бы был… какой-то громкий… скандал…

— Верно… Сей купец называл себя хлебным королем. И так его называла наша вольная пресса. Состояние он нажил на поставках хлеба в армию. Началом его взлета стала несчастная для нас Крымская война. Я помню, как отвратительно питался русский воин. Овсянникова не раз и не два пытались привлечь к суду, но всякий раз оправдывали. А он и далее продолжал свою деятельность, все больше зерна проходило через его руки, сейчас он продавал зерно не только армии, но и за границу — однажды его состояние оценили в двенадцать миллионов, сам он говорил про то, что имеет восемнадцать. Может быть! Погубила его жадность: сегодня у меня была госпожа Числова…