Цена нелюбви

Я смутила их. Более того, я сделала ровно то, против чего уже предостерегал меня Харви. Позже они оба свидетельствовали под присягой и цитировали обрывки этой короткой убийственной речи. Не думаю, что твои родители хотели мне навредить, но они были честными жителями Новой Англии, а я не предоставила им поводов для своей защиты. Думаю, что и не хотела предоставлять.

Когда я, отставив холодный чай, стала собираться, они явно испытали облегчение, однако вопросительно переглянулись. Должно быть, осознали, что эти милые разговоры за чаем будут весьма редкими, и может, поздно ночью, не в силах заснуть, они будут думать обо всех не заданных мне вопросах. Конечно, они были вежливы, приглашали приезжать в любое время. Твоя мать уверила, что, несмотря ни на что, они все еще считают меня частью семьи.Шесть недель назад я, возможно, задумалась бы над этим. Сейчас принадлежность к любой семье манила меня не больше, чем перспектива застрять в лифте между этажами.

Уже у двери твой отец коснулся моей руки и снова задал вопрос, коего избегал большую часть своей жизни:

— Только еще одно. Ты понимаешь почему?

Боюсь, что мой ответ только помог бы ему излечиться от таких расспросов, ибо ответы часто совершенно не удовлетворяют.

С Новым годом, мой дорогой.

Ева

6 января 2001 г.

Дорогой Франклин,

Коллегия выборщиков только что утвердила президента- республиканца, и ты наверняка доволен. Однако, несмотря на твою женофобию и ура-патриотическое ретроградство, в отцовстве ты был весьма либерален и относился к телесным наказаниям и игрушечному оружию так, как требовало время. Я не дразнюсь, только задаюсь вопросом, не возвращаешься ли и ты к тем предосторожностям и не размышляешь ли, где же мы ошиблись.

Мне в оценке воспитания Кевина помогали тренированные юридические умы.

— Миссис Качадурян, — с пристрастием допрашивал меня Харви, — соблюдалось ли в вашем доме правило, запрещающее детям играть с игрушечным оружием?

— Не ручаясь за точность формулировки, да.

— И вы контролировали просмотр телепередач и видео?

— Мы старались оградить Кевина от всего слишком жестокого и сексуально откровенного. К несчастью, это свелось к тому, что мой муж не мог смотреть большинство своих любимых программ. И одно исключение мы все же сделали.

— Какое? — Снова раздражение; это не было запланировано.

— Исторический канал. — Хихиканье; я играла на галерку.

— Суть в том, — продолжал Харви сквозь зубы, — что вы изо всех сил пытались оградить вашего сына от вредного влияния, не так ли?

— В своем доме. Это шесть акров из всей планеты. И даже там я не была защищена от вредного влияния Кевина на меня.

Харви перестал дышать. Я подумала, что этому трюку научил его профессионал от альтернативной медицины.

— Другими словами, вы не могли контролировать, во что играл или что смотрел Кевин в домах других детей?

— Откровенно говоря, другие дети редко приглашали Кевина больше одного раза.

Вмешался судья:

— Мисс Качадурян, пожалуйста, просто ответьте на вопрос.

— О, видимо, так, — равнодушно уступила я; мне все это начинало надоедать.

— А как насчет Интернета? — спросил Харви. — Разрешали ли вы вашему сыну смотреть любые сайты, какие ему нравились, включая, скажем, насилие или порнографию?

— О, мы установили полный комплект родительского контроля, но Кевин взломал его за один день.

Я щелкнула пальцами. Харви предостерегал меня против малейших намеков на легкомысленное отношение к процессу, но справиться со своим упрямством я не могла. Еще труднее мне было сосредоточиться. Когда я сидела рядом со своим адвокатом, мои веки закрывались, голова клонилась. Только для того, чтобы взбодриться, я без видимых причин разразилась комментарием вопреки предыдущим возражениям судьи — благонравной, резкой женщины, напоминавшей мне доктора Райнстайн.

— Видите ли, к его одиннадцати—двенадцати годам было уже слишком поздно. Никаких правил, никаких кодов... Дети живут в том же мире, что и мы. Тешиться тем, что мы можем защитить их от мира, не просто наивно, но и тщеславно. Нам хочется иметь основания говорить себе, что мы хорошие родители, что мы делаем все возможное.Если бы у меня была возможность начать сначала, я позволила бы Кевину играть во все, что он хочет; ему мало что нравилось. И я бы отбросила все правила насчет телевизора и видео. Из-за них мы просто выглядели глупо. Они подчеркивали нашу беспомощность и провоцировали его презрение.

Хотя меня не прерывали, я сократила свой монолог. Сейчас нетерпение юриспруденции меня не ограничивает, так что позволь развить мою мысль.

На самом деле не наша очевидная неспособность оградить Кевина от Большого Плохого Мира, как я вроде бы подразумевала, вызывала его презрение. Не бесполезность наших табу, а их суть казалась Кевину шуткой. Секс? О, обнаружив мои страхи, он этим воспользовался, но в других отношениях? Это было скучно. Не обижайся, мы с тобой безумно наслаждались друг другом, но секс действительно скучен. Как игрушки, которые Кевин отвергал в раннем возрасте, где красный колышек вставляется в красное отверстие. Секрет в том, что никаких секретов нет. Траханье в его средней школе было настолько распространенным и банальным, что вряд ли сильно его возбуждало. Альтернативные круглые отверстия обеспечивают временную новизну, иллюзорность которой он видел насквозь.

Что касается насилия, секрет еще более прост.

Ты помнишь, как ради нескольких приличных фильмов мы однажды плюнули на рейтинговую систему и устроили, осмелюсь сказать, семейныйпросмотр «Храброго сердца»? В финальной сцене пыток Мел Гибсон растянут на дыбе, привязанный к ней по рукам и ногам. Каждый раз, как пытавшие его англичане крепче натягивали веревки, сизаль стонал, и я вместе с ним. Когда палач вонзил острый нож в живот Мела и вспорол его, я сжала виски ладонями и заскулила. И посмотрела из-под руки на Кевина. В его устремленном на экран взгляде светилось пресыщение. Лицо сохраняло обычное спокойное выражение. Он не разгадывал кроссворд из «Таймс», но рассеянно закрашивал фломастером все белые клетки.

Кинематографические пытки тяжело воспринимать, если только на каком-то уровне вы верите, что это происходит с вами. Вообще-то плохая репутация этих сцен у ярых проповедников христианства нелепа, ведь воздействие на публику отвратительных спецэффектов опирается на христианское принуждение смотреть на жизнь глазами соседа. Однако Кевин тайну раскрыл: это не просто не реальность, это не он.Годами я наблюдала, как Кевин смотрел на обезглавливания, потрошения, расчленения, свежевания, сажания на кол, вырезания глаз и распятия и не видела, чтобы он хоть раз вздрогнул. Потому что он овладел этим трюком. Если вы отвергаете отождествление, вся эта бойня расстраивает не больше, чем приготовление бефстроганов вашей матерью. Так от чего же мы пытались защитить его? Практические вопросы насилия — элементарная геометрия, его законы — грамматика; как школьное определение предлога, насилие есть нечто, что самолет может сделать с облаком. Наш сын овладел и геометрией, и грамматикой на уровне выше среднего. В «Храбром сердце» или «Бешеных Псах» было мало того, что Кевин не мог бы изобрести сам.

В конце концов именно этого и не смог простить нам Кевин. Может, ему не нравилось, что мы пытались оградить его от взрослых ужасов, но в действительности его возмущало то, что мы вели его по садовой дорожке, соблазняя экзотическими перспективами.

(Разве я сама не лелеяла надежду на то, что окажусь в совершенно другойстране?) Окутывая завесой наши взрослые тайны, для которых Кевин был еще слишком мал, мы косвенно обещали ему, что придет время, занавес поднимется, открыв... что? По другую сторону рождения ребенка я воображала неопределенную эмоциональную вселенную, и вряд ли Кевину представлялась четкая картина того, что мы от него скрывали. Но он никак не мог представить, что мы скрывали пустоту, что по другую сторону наших правил не было ничего,совсем ничего.