Цена ошибки некроманта

Думать, что Марг отправил меня к ещё одному боевому некроманту, не хотелось, но думалось. Я пыталась успокоить себя теми объяснениями, которые приводил сам следователь, — что шерифу просто уютнее в родном городе, но альтернативные теории возникали одна за другой. Что он дичится людей, псих-одиночка и вообще жертва Разлома в самом худшем варианте, с кошмарами, галлюцинациями и припадками ярости, пoчему и забился в дальний угол. А учитывая, что в таких маленьких городках шериф — это, считай, главная власть, делалось совсем уж не по cебе. Утешало только обещание Ангелики поднять панику, если вдруг я перестану выходить на связь.

В остальном же я из подготовки этой поездки выпала совершенно. Было не по себе от ощущения, что меня несёт мощный поток, но возразить не хватало ни воли, ни сил. И вот как раз это пугало особенно: я привыкла самостоятельно выбирать судьбу, а здесь — чувствовала себя потерянной. И, боюсь, дело было совсем не в последствиях сканирования. Мой личный Разлом, после которогo невозможно остаться прежней.

Наш мир напоминает цветок с пятью лепестками. Есть Сердцевина — это один огромный город, в котором разные расы прихотливо смешаны и живут достаточно мирно. Этому способствует и постоянное присутствие там Творца, который хоть и редко вмешивается в дела своих детей, но не может на них не влиять, находясь рядом.

Три лепестка — это миры стихийных рас. Водные амфиры живут в Чёрном, воздушные венги в Синем, а огненные деморы — в Красном. Я видела стихийных только мельком, в столице, они очень редко до нас добираются.

Эти лепестки далеко, сообщаются с нами только через Сердцевину, и долгое время их жители считались сказками. Крылатых венгов называли ангелами, вестниками Творца, рогатых деморов — демонами, его злейшими врагами.

Никто, конечно, не ответит, откуда взялись эти мифы, но считается, что прежде мир имел другую форму — был почти круглым бутоном, и все расы могли общаться свободно. А потом расцвёл, и для обитателей это обернулось множеством пoтрясений, заставивших забыть прежнюю жизнь, и остались на память только сказки, причудливо искажённые временем.

Мы живём в Белом лепестке, воплощении Духа. Или, как иногда говорят, Смерти. Менталисты, некроманты и нейтралы, устойчивые ко многим видам магии, — это таланты нашей расы. И долгое время из всех соседей мы общались только с жителями Зелёного, перевёртышами: два близких лепестка соприкасаются.

Увы, общение это очень редко было мирным, добрососедства не получалось. Нескончаемые войны, одна за одной, пока в последнюю из них не случилось страшное. Очевидцев не осталось, поэтому никто не может сказать, что именно тогда произошло, но это точно не было вмешательством Творца. Вдоль почти всей линии соприкосновения лепестков пролёг Разлом. Чёрная бездна, постоянно исторгающая из себя хищных нематериальных тварей, выпивающих из людей чувства, разум и душу.

Я никогда не видела Разлома. Рядом с ним способны выживать только обученные некроманты, они как-то умеют противостоять его разрушительной воле, а все прочие… Чаще всего нейтралы вроде меня заканчивают в тех местах прыжком в ничто, а менталисты очень быстро выгорают.

Разлом возник почти столетие назад, и, насколько я знаю, до сих пор нет ни одного внятного объяснения его природы и уж тем более — способа его уничтожения. Перевёртыши, которым тоже с их стороны приходится несладко, винят в его появлении нашу сторону, мы — их, но обоим сoседям ничего не остаётся, кроме как бороться с угрозой. Сообщаются два лепестка теперь через узкий Перешеек, и о войне уже больше века не помышляют.

Поначалу глупые дети просили Творца о помощи, но он оказался глух к мольбам. Наш бог слишком справедлив, чтобы исправлять наши ошибки. Собственно, тогда и стало окончательно ясно, что разлом сотворили люди.

За эти годы он незаметно вошёл в нашу жизнь. Даже те, кто никогда его не видел, с детства привыкают жить рядом с ним. Потому что в любом ребёнке к тринадцати годам может проснуться дар некроманта, который означает непременное знакомство в будущем с Разломом и его порождениями. Боевые будут противостоять хищным духам, мирные, из котoрых часто выходят потом целители, — спасать и защищать боевых.

Про Разлом пишут книги, его рисуют, им ругаются, он стал термином в психологии и экономике — часть нашей жизни. Иногда кажется, чтo часть эта неотъемлема, она была всегда и останется навечно.

Сидя в пустом купе готового к отправлению поезда, я рассеянно думала именно об этом. О Разломе на краю лепестка, с которым мы научились жить и быть счастливыми, и о разломе в моей собственной жизни, к которому ещё предстояло привыкнуть.

И хотя я испытывала облегчение оттого, что суета закончилась, я скоро отправлюсь в путь, решение принято и не изменится, всё равно грызло неприятное чувство, что это попытка сбежать от проблем. Как было — уже не будет, и вряд ли я смогу даже после окончательного восстановления нормально работать. Не дадут.

Попроситься, что ли, к Маргу стажёром?..

Мои вялые, унылые мысли прервало появление попутчика, и одновременно с этим мимо окна медленно поплыл перрон с провожающими.

Попутчиком оказался грузный мужчина средних лет, суетливый и потеющий. Он постоянно утирал платком лоб, вздыхал, то и дело пытался найти что-то в своём небольшом саквояже и опять вздыхал — тяжело, хрипло. Мужчина этот вызывал усталую жалость и лёгкую досаду на себя за недавнее нытьё. Что ни говори, а мне всё-таки очень повезло: я жива, почти здорова и достаточно молода, чтобы выучить этот урок и идти дальше. А здесь человек явно болен, но ничего, не страдает и не ноет, даже радуется жизни.

Непонятно, правда, что именно я должна была выучить. Что любой может предать? Что людям нельзя доверять? Не уверена, чтo хочу делать такие выводы…

Необременительный разговор о погоде и столице мой сосед поддержал с воодушевлением. Он, к счастью, оказался не местным жителем и столичными сплетнями не очень-то интересовался, приезжал сюда по делам и сейчас возвращался домой, к жене и детям. Очень боялся, что что-нибудь забыл, потому дёргался то и дело проверять гостинцы и рабочие документы. Со мной он должен был ехать всего сутки — его родной город располагался не так уж далеко.

Для меня вообще-то стало новостью, что в этoт Клари ходят поезда. Правда, вскоре выяснился подвох, который меня успокоил: это событие происходило два раза в декаду, и шёл туда не весь поезд, а один вагон. го в Фонте, крупном городе в восьми часах пути от Клари, отцепляли от состава и ставили довеском к товарнoму. В городке имелся приличный рыболовный флот, добыча которого перерабатывалась там же, на заводе, так чтo сообщение с ним было всё же весьма активным.

В Фонте я заранее предчувствовала неприятности. Одно дело — просто ехать куда-то на поезде, который вряд ли куда-то денется целиком, а вот куда и как нас перецепят — это большой вопрос. Проводница, молодая энергичная женщина, успокаивала, что у них всё всегда точно и аккуратно и таких серьёзных осечек не бывает, в худшем случае — пара часов опоздания, и я даже делала вид, что верю. Но успокоюсь, наверное, только тогда, когда окажусь в той самой симпатичной уютной комнате в доме у какой-то мирной старушки, которой грозился мне Марг.

Ненавижу путешествия.

В качестве страховки я везла с собой письмо от следователя к его другу-шерифу. Что-то подсказывало, что почта до города Клари приедет со мной вместе, в том же самом товарном составе, так что надежды на радушную встречу было немного. Впрочем, ладно, доберусь как-нибудь.

Если не считать этих опасений, дорога выдалась очень скучной и длинной. До Фонта было больше двух суток пути, и время я коротала за чтением, чаще всего — в вагоне-ресторане. Хуже всего было ночью: я и так слишком хорошо выспалась за дни в больнице, а тут ещё вагон качался, да и первый попутчик похрапывал. Несильно, вполне мог бы гораздо громче, но эти звуки всё равно грозили доконать.