Цена посвящения: Время Зверя

В институт Иосиф при своей анкете поступать не рискнул, подал документы на бухгалтерские курсы. Опять угадал. Никакой конкуренции и полное несоответствие спроса и предложения. Все хотели стать адвокатами и стоматологами, но их там и таких видеть не хотели. Стране требовался учет и контроль, а в бухгалтеры шли только безногие инвалиды и глупые, как курицы, селянки, сбежавшие из разоренных колхозов.

Иосиф Загрядский по прозвищу Бухгалтер добавил к аттестату диплом бухгалтерских курсов и больше никогда и нигде официально не учился. Он даже ни разу не сел. Хотя было за что. И с каждым годом становилось все больше.

В пятьдесят лет Иосиф Михайлович Загрядский произвел, как всегда в уме, расчеты и пришел к выводу, что срок по совокупности преступлений в экономической сфере ему набежал в сто семьдесят два года и девять месяцев в колониях разной степени строгости режима плюс три расстрела.

Расчеты он производил на юбилейном загуле в собственную честь в ресторане гостиницы «Советская» в обществе цыган из соседнего заведения.

Он как никто другой знал недостатки советской системы потому что ими пользовался в корыстных целях. Он имел все основания проклинать эту власть. В «оттепель» он узнал, что такое «без права переписки», но могилу отца найти так и не удалось. Но Иосиф Загрядский никогда не опускался до диссидентства.

«Смешать в одной кастрюле политику и экономику было позволено только умнице Марксу. Но зачем мне это кушать?» — вопрошал он в узком кругу — то есть один на один с собственной женой.

С возрастом в нем проклюнулось любомудрие деда.

Он ворчал на наиболее надоедливых, лезших со скользкими разговорчиками: «Слушайте, не торопите события, иначе они за вами придут!»

А когда в телевизоре возник новый генеральный секретарь и выдал первую порцию словесной тюри про перестройку, Иосиф Загрядский, не дослушав, выключил японский телевизор и произнес вещие слова: «Это — не абзац. А конец романа».

Перст судьбы ткнул между лопаток в самое неподходящее время. Россия на очередных обломках самовластья что-то опять пыталась построить, называя этот процесс реформами. Рубли делались из воздуха, растворялись без остатка и возникали из ниоткуда в виде долларов на зарубежных счетах. В этом иллюзионе воровства в государственных масштабах Иосиф Загрядский принимал самое непосредственное участие. На самом важном моменте столь увлекательного процесса события вышли из-под контроля. И за ним пришли.

«Занятно. За свободное предпринимательство не посадили коммунисты, но за него же хотят осудить капиталисты. В этом что-то есть! Надо сесть и обдумать», — сказал он молодому следователю.

Парень меньше, чем сам Загрядский понимал, что происходит. Но обвинение предъявил. Срок светил в пятилетку.

— Мне хватит, чтобы все обдумать, — кивнул Загрядский.

При этом он плотно закрыл глаза, пряча взгляд.

Привычка осталась со школьных турниров по шахматам.

Старые львы

Салин уселся в предложенное Загрядским кресло. Осмотрел номер. После капремонта интерьеры «Советской» выглядели вполне европейски. Хоть добавляй к вывеске на гостинице «Рэдиссон».

— Вот так и живу, — улыбнулся сухими губами Загрядский.

Пояснять, что он имеет в виду: окружающую роскошь или статус расконвоированного — не стал.

Салин отметил, что на фотографиях Загрядский выглядит гораздо старше. Пленка не передавала того характерного оттенка лица, что появляется, когда человек приказывает себе не стареть. Словно воском натерли и наложили идеальный грим. Ни морщин, ни старческих пятен. Плюс идеальная, волосок к волоску, седая шевелюра и ухоженная бородка.

«Пенсионер цехового движения», — с невольной завистью подумал Салин.

Сам перед встречей еще раз побрился, и то, что увидел в зеркале, особо не обрадовало.

Жестом радушного хозяина Иосиф Михайлович указал на столик между ними, густо заставленный вазами с фруктами, розетками с орешками и тарелками с бутербродами. Рюмок было две, а бутылка всего одна. Армянский коньяк двадцатилетней выдержки.

«Тоже готовился, подлец, — подумал Салин. — Мой любимый коньяк достал».

Поправил очки на переносице.

— Боюсь, для коньяка у меня времени нет, — произнес он.

Загрядский на несколько секунд опустил веки. Кивнул.

— Когда есть коньяк, а нет времени выпить, полбеды. Плохо, когда нет здоровья. Еще хуже, когда нет ни коньяка, ни времени, ни здоровья. — Он шутил с абсолютно непроницаемым лицом и с холодным изучающим взглядом. — У меня случай сложнее. Все есть, а выпить не с кем.

— Не судьба, Иосиф Михайлович. — Салин выдавил улыбку.

— Судьба есть продукт взаимодействия воли и внешних обстоятельств.

— В таком случае я к вам по доброй воле, но под прессом внешних обстоятельств, — подхватил Салин.

— Что ж, давайте сразу к делу.

Загрядский откинулся в кресле, оставив скрещенные кисти рук на ручке мощной трости.

— В знак доброй воли, Иосиф Михайлович, примите информацию весьма конфиденциального свойства.

Салин внимательно следил за зрачками Загрядского. Они не дрогнули.

«Или уверен в себе, или на все сто уверен, что в номере микрофонов нет», — подумал Салин.

— Какое вы имеете к ней отношение? Спрашиваю, чтобы оценить статус.

— О, Иосиф Михайлович, если бы информация была моя, я бы ее не дарил, а продавал. И цену назначил бы соответственно статусу.

— Разумно. Но на ответный подарок рассчитываете, не так ли?

— Я рассчитываю исключительно на взаимопонимание.

Загрядский, обдумав, кивнул.

— Я готов выслушать.

Салин не мог мысленно не отметить, как все-таки приятно работать с людьми старой школы. Дико трудно, но чертовски приятно.

— Итак, в вашей судьбе возможны резкие перемены. Соотношение воли к обстоятельствам в ближайшие часы сложится в вашу пользу. Ну, а в том, что вы сумеете этим воспользоваться себе во благо, я не сомневаюсь.

Загрядский перебрал холеными пальцами. На мизинце тускло блеснул перстень.

— Знаете, звучит, как астрологический прогноз.

— А я всю жизнь гадаю по звездам. И вы знаете, по каким.

«Кремлевские» произносить вслух не пришлось.

Салин продолжил:

— Сегодня до полуночи некто генеральный будет вызван для приватной беседы. Ему покажут порнографический фильм с его же участием. Две девицы и некто, если вас интересуют подобные подробности. И положат перед ним чистый лист бумаги. Домой этот некто уедет уже никем.