Цена Рассвета

Напротив на трехногом табурете сидел белобородый удивительно прямой старик. Одеяние из тонкого шелка складками ниспадало с костлявых плеч. Глаза у жреца оказались молодыми, слишком яркими для его лет. Прозрачная теплая голубизна не поблекла и не выцвела.

— Конечно, ты понимаешь суть этого испытания, — голос тоже оказался на диво звучным, без старческой хрипотцы. — Мы проверяем, способен ли ты принимать верные решения интуитивно, без рассуждений, способен ли ты действовать при неполной активности мозга… В этом больше науки, чем веры, хочешь сказать ты?

Фархад неловко кивнул, досадуя, что его удивление слишком явно проступило на лице. По правде сказать, он был весьма неприятно удивлен и процедурой испытания, и наукообразными рассуждениями жреца.

— Это еще не само испытание, но проверка, — покачал старик головой. — Впрочем, и ритуал испытания тебя удивит. Пойдем!

Жрец легко поднялся со своего табурета. Фархад сейчас не мог блеснуть той же плавной величавостью движений: голова все еще шла кругом. Идти оказалось недалеко, всего лишь к дальней стене зала, где за занавесью из плотной ткани пряталась крохотная комнатка. В ней стояли только два кресла — настоящее дерево, отполированное задами и спинами многих поколений, с удивлением понял Фархад, прикоснувшись к изголовью.

— Скажи, в Университете и поныне изучают обычаи наших врагов? — усаживаясь в кресло, спросил жрец.

— Да, конечно.

— Что больше всего в них удивило тебя?

Фархад помедлил, подбирая нужное слово. Хотелось ответить коротко и точно, как учили его до сих пор. Собеседник не торопил, глядя прямо перед собой. Взгляд упирался в грудь юноши, но не тревожил, не заставлял волноваться или суетиться. Должно быть, в выпитом чае содержался хороший транквилизатор: он успокаивал, но не лишал сознание ясности. Одна из многочисленных храмовых тайн. В курс фармакологии сведения о подобном препарате не входили.

— Бессмыслица, — подумав, сказал он. — Весь этот хаос без установлений и обычаев…

— У них есть свои обычаи, — не принял ответ жрец. — Они кажутся менее строгими, чем наши, но они существуют.

— Отсутствие почтения к старшим? — спросил Фархад, вспоминая недавно просмотренный фильм о вольнинских домах престарелых.

— Иногда правильный ответ кроется не в размышлении, а в его отсутствии.

— Женщины, — ляпнул наобум Фархад и слегка покраснел.

— На третий раз ты оказался удивительно близок к тому, о чем я хотел бы тебе поведать. Должно быть, изучая историю колонизации, ты не раз задавался вопросом, в чем причина разделения наших миров. В школьном курсе об этом говорится лишь вскользь. О, это поистине интригующая история…

Фархад машинально подтянул колени к подбородку, потом покраснел и попытался сесть приличным образом, но жрец коротким взмахом кисти велел ему сидеть, как угодно.

— Некогда двенадцать стран… ты знаком с этим понятием — страна?

— Да. Примерно как наши полисы. Территории, разделенные границами.

— Не только. Территории, на которых говорят на разных языках, пользуются разными деньгами, на них живут разные народности… Так вот, двенадцать таких территорий Терры, нашей прародины, снарядили два корабля для заселения пригодной к этому планеты. Одной планеты. Вторая должна была стать колонией, полезные ископаемые добывали бы роботы. Да, Фархад, изначально никто не планировал заселять Синрин. Корабли летели долгих шесть лет, и по дороге вспыхнул бунт. К нему было много причин, культурных и религиозных. Наши прародители стали жертвой несправедливости при распределении благ и не согласились ее терпеть. Далее восставшие, их была лишь шестая часть от общего числа, потребовали отдельный корабль и долю в имуществе. Изначально планировалось, что они заселят второй из континентов Вольны, но капитан первого корабля предал их повторно. Им не дали совершить посадку. Десять тысяч человек, с долей оборудования, худшей и меньшей, оказались принуждены высадиться на Синрин. Они надеялись на эвакуацию, но буквально через две декады произошла катастрофа — связь между колонистами и Террой прервалась, и, как оказалось, навсегда…

Фархад с интересом слушал жреца, еще не слишком понимая, какое отношение эта история, не слишком-то отличающаяся от школьной, имеет к его ответу.

— Чтобы выжить на планете, которая казалась непригодной к этому, нам нужно было все мужество и помощь высших сил. По счастью, на корабле нашлись двое, посвященных в истинную веру.

Юноша насторожился. На этом моменте история пошла вразрез с изученным прежде. По канонической общеупотребительной версии все колонисты изначально поклонялись Ману, но часть, увлекшаяся ересью маздакизма, восстала против правоверных.

— Мы создали наш мир, не слишком похожий на мир предков. По сути дела, мы отвергли обычаи Терры, все и сразу. Одна из тайн, которые не сообщают посвященным первого и второго круга, состоит в том, что традиции наших прародителей были близки к тем, что существуют на Вольне. Равноправие полов в том числе. Нам пришлось отказаться практически от всего…

— Я правильно понял, что предки на Терре жили так, как эти еретики? — стараясь говорить спокойно, поинтересовался Фархад. Последнее известие произвело эффект ведра ледяной воды.

— Совершенно верно. Но мудрые среди первых поселенцев сразу поняли, что эти обычаи для нас будут подобны смерти. Взгляни на мужчин Вольны, на этих презренных, лишь обликом подобных мужчинам, расслабленных и безвольных выродков. Зато женщины их мужеподобны и распущенны, по сути, не нуждаются в мужчинах. Как быстро они вымерли бы среди наших бесплодных снегов?

Фархад погрыз кончик косы, представил себе вольнинцев, оказавшихся в том же положении, что и предки, презрительно фыркнул.

— Маскулинизация женщин, феминизация мужчин — путь к вырождению общества. Мы делаем наших женщин покорными и связанными сетью обычаев, чтобы ни одному из мужчин не пришло в голову, что он может снять с себя бремя ответственности. Представляешь ли ты себе, как твоя мать состоит на службе, а твой отец прохлаждается в безделье? Как ты сам бездельничаешь, в то время как твоя супруга, забыв о деторождении и управлении домом, занимает начальственный пост?

— Глупость какая… ох, простите, господин жрец!

— Не стоит просить прощения за верные слова, — усмехнулся тот. — Каждая пятая семья на Вольне живет примерно так. Оттого уже второй век они стоят на пороге вырождения. Женщины не хотят рожать, ибо помощь государства ничтожна, а мужчина имеет возможность покинуть их в любой момент. Мужчины не приспособлены ни к труду, ни к умственным упражнениям, зато женщины преуспевают во всем. Если ты думаешь, что женщины не пригодны к этому по своей природе, то ошибаешься, Фархад. Мы заставляем всех думать так, но одна из главных наших тайн состоит в том, что они могли бы стать равными нам, мужчинам. Увы, тогда бы мы стали жалкими и беспомощными… В теплом климате Вольны эта роскошь убивает медленно. Нас бы она убила быстро. Подумай об этом, завтра я пришлю за тобой.

В келье Фархада ждал все тот же скудный ужин, но сейчас его не волновал вкус пищи и воды. Общественная система, основанная на учении Мана, вдруг засияла в новом свете, обрела безупречную стройность. Он хотел нести ее людям, служить ей всеми силами души…

11

Через три месяца самостоятельной жизни в столице Аларья научилась «свистеть» по полной программе. Она быстро разобралась, что этим загадочным словом обозначается умение жить, ни перед кем не отчитываясь, нигде официально не работая — словно поперек движения всего мира. Аларье это удавалось лучше прочих, и скоро компания стала называться не «спевкой Левы», а «спевкой Аларьи и Левы», причем Леву все чаще забывали упомянуть. Она пока что была несовершеннолетней, и потому милиционеры, проверив документы, отпускали ее: по законам Вольны на задержание несовершеннолетних требовалось пригласить социального работника, и они предпочитали не связываться. Шансы нарваться на патруль с «соцрабом» были минимальны, да и человека без формы в сопровождении двух милиционеров можно было заметить издалека.

К тому же из всей компании только Аларья умела делать что-то толковое. Пусть она и рисовала, по словам Михала, в стиле «деревенской школы», но именно это устраивало директоров яслей и детских садов, столовых и продуктовых магазинов. Ей можно было заплатить втрое меньше, чем любому государственному художнику, оформить заказ на кого-то из родственников и положить разницу в карман. Работать за гроши было обидно, но все лучше, чем вкалывать с девяти до шести на какой-нибудь дурацкой должности типа помощника продавца.