Цена

Я много потом думал про страх, как легко он может из человека сделать червя, бессловесное «убогое», которое любой, уж не будем про демонов, любой другой червь легко может сожрать. Но это я потом думал. А тогда я стоял, онемев от ужаса, и понимал: баста, доигрался. Даже если эта хрень не сожрет меня, я тупо сойду с ума, потому что невозможно смотреть, как эта уродина приближается к тебе, и не сойти с ума. И вдруг:

– Жан?! Куда ты запропастился? Ты где? Тебя к телефону! – дверь балкона распахнулась, и сестра, моя сестра Майя, обладающая удивительным талантом появляться в нужном месте в нужный час, протянула мне телефонную трубку, откуда неслось дикое, несомненно, пьяное: «Але, Жаа-а-а-а-ан!» Все, морок улетучился, я смотрел на Майю и боялся поднять глаза. Аккуратно сделал шаг, другой, третий – и зашел в комнату. Там я выдохнул в телефон что-то вроде: «Конечно, приезжай», – и четким строевым шагом пошел на кухню. Майя как-то нервно хихикнула мне вслед, однако я даже не смог повернуться на этот смешок. Я боялся балкона!

По-прежнему аккуратно я зашел на кухню и сел на свое место, моя шея словно окаменела, я не мог повернуть голову в сторону и смотрел четко перед собой. Катька, довольно пьяненькая, бросилась меня обнимать так, словно мы не виделись десять лет. Мое напряжение достигло пика, звуки, свет, запахи, чувствительность усилились в десятки тысяч раз, я не мог этого переносить, этот вал сбивал меня с ног. Я сходил с ума, и вдруг, в невыносимом буйстве и смешении всех пяти чувств, возник островок тишины, и оттуда, именно оттуда, из центра урагана, пришла четкая и яркая картинка. Я стал разглядывать ее, и наступила тишина. Наступило спокойствие, которое нарушалось только одним – необходимостью эту картинку немедленно рассказать тому, кому она предназначалась. Это послание было адресовано Кате. Я отцепил Катины руки, развернул ее лицом к себе и, строго глядя, сказал:

– Внимание, сейчас ты звонишь своему Валерке и категорически запрещаешь ему ехать девятнадцатого мая в Шереметьево и везти того, кого он уже подписался везти, понятно? Звони!

Катька сфокусировала свой взгляд на моей переносице. Видимо, моя переносица была убедительна, потому что Катя достала телефон и набрала номер своего жениха. Который, конечно же, послал ее и меня с моими пророчествами куда подальше, сказал, что это хороший клиент и он отлично платит, и если Катерина хочет классную свадьбу, то пусть немедленно заткнется, едет домой и ведет себя как приличная невеста. Приличные невесты не пьют пиво в компании с шарлатанами и гадалками. Они вообще на пяльцах вышивают.

Пяльцы добили всех. Не только Катька укатила домой, вся компания как-то тихо рассосалась по домам, я ушел к себе и, достав особую тетрадь, записал картинку, которую получил в центре «смерча». На мой взгляд, послание было чрезвычайно убедительно. Я видел аэропорт, электронное табло с указанием даты и времени: 19.05.12 и 21:00. Видел Валеркину машину, которая подъезжала к стоянке аэропорта, самого Валеру, который вышел и открыл багажник. Я видел страшную старуху, которая сидела на переднем сиденье, рядом с водителем. Ту самую старуху, что цеплялась сегодня на балконе за мои глаза и хотела выпить мою силу. Я видел, что старуха мерзко настроена, она словно предвкушала нечто приятное, и ей не терпелось это приятное получить. И было абсолютно понятно, что «приятное» для старухи не значит «приятное» для Валеры. Я записал свое видение, принял решение не суетиться, потому что было понятно, что ничего сделать не могу. Я решил ждать. Девятнадцатое мая наступало через двенадцать дней.

Девятнадцатое мая прошло спокойно. Двадцатого, в семь утра, зазвонил телефон. Сестра влетела ко мне в комнату с телефоном и без стука, чего в этой жизни не случалось никогда. Катька минут десять ревела в трубку, а потом рассказала, что побитого и изрезанного Валеру привезли в «склиф» в четыре утра. Его клиента отвезли в морг, потому что четыре пули в живот и «контрольная» в голову. Машина в крови, и короче, это полный беспредел, и Валера, скотина, мог бы поверить, и вообще, как же дальше жить, и еще непонятно, как там его порезали, и что с ним дальше будет – тоже непонятно. И что она летит в Москву, и что я гений, а Валера – урод и тупой баран, что мне не поверил.

Я положил трубку. Мне, конечно, было жаль Катьку и Валеру, но сейчас, честно говоря, они меня совсем не интересовали. В этот момент я понял, как я могу выходить из этого сумасшедшего состояния, очень похожего на паническую атаку. Мне не надо бояться, мне нужно идти в центр напряжения, там меня ждет откровение, видение, прогноз, пока не знаю, как это назвать. Меня ждет информация, получив которую, я могу что-то изменить, кому-то помочь, что-то понять. Я понял главное: если я вижу что-то, а также знаю, кому это рассказать, значит, событие поддается корректировке, значит, адресат может избежать неприятностей и проблем. То есть эти «картинки» – своеобразное разрешение для меня. Я могу менять мир. А это очень круто! Я слегка задрал нос.

Позже я вспомнил, что самый первый раз, когда я справился с навалившимся меня напряжением, случился, когда мне было лет шесть. Я точно знал, что наш сосед, дядя Гриша из соседнего дома, умрет, умрет совсем скоро, и я никак не мог сохранить это знание в себе. Каждый раз, встречая его на улице, я кричал:

– Дядя Гриша, а ты скоро умрешь!..

Сначала дядя Гриша пытался перевести все в шутку, потом начал обходить меня стороной, потом жена дяди Гриши громко ругалась с моей матерью, а мать ругалась с отцом и наказывала меня. Но я не мог ничего с собой поделать, мне нужно было это говорить. Я и сам уже не хотел встречаться с дядей Гришей, но однажды он пришел к нам домой и сказал, что хочет узнать, почему я так настойчиво говорю ему, что он скоро умрет.

– Не знаю, – сказал я. – Но, может быть, вам надо это знать?..

Дядя Гриша ушел задумчивый, а через месяц у него случился инфаркт, «скорая» приехала, когда он был еще жив, но в реанимации он умер. То, что он правильно распорядился своим оставшимся временем, я узнал много позже. Об этом мне в один из приездов рассказала мать, вспомнив ту историю. Когда через три месяца после смерти дяди Гриши приехала его беспутная, бестолковая сестра и стала претендовать на дом, выяснилось, что за месяц до смерти дядя Гриша сделал дарственную на дом своей жене, с которой прожил сорок лет душа в душу. И жена дяди Гриши смогла спокойно доживать свой век в своем доме, а не тратить последние деньги на суды и нотариусов. Она даже приходила поблагодарить меня и моих родителей, но к тому моменту наша семья была так измучена этой историей, что ей даже не открыли дверь.

Потому что после того как мое предсказание сбылось, в нашем маленьком городке началась настоящая «охота на ведьм». Меня называли чудовищем и уродом, говорили, что мои родители мстили дяде Грише и отравили его. Говорили, что я обладаю мощным гипнозом и внушил дяде Грише, что он должен умереть. Говорили, что… Впрочем, зачем все это пересказывать? Родители ссорились, для них это испытание оказалось очень сложным, особенно для отца. Для него быть чужим в «стае» оказалось невыносимым. Он орал на мать, обвиняя в том, что она родила урода, из-за которого они стали изгоями. В конце концов, он довел мать до решения отправить меня куда подальше, и мать отвезла меня к своей сестре, в Алма-Ату. Перед расставанием она много-много раз говорила мне о том, чтобы я никому ничего не говорил про будущее, как бы мне ни хотелось. Она говорила мне, чтобы я прошептал это дереву или рассказал арыку, но только не человеку. Я обещал ей, несчастный оттого, что меня бросают. От осознания того, что я чужой и непонятный даже для родных, даже для матери, которую я очень сильно любил.

У детей, уж если они родились на этот свет, есть одна задача – выжить. Выжить любой ценой, даже ценой предательства самого себя, своей сокровенной сути. Я забыл, какой я на самом деле, я так заблокировал свой дар, что долгие годы жил почти как все. Смешно, но я не был «как все», как бы я ни старался. Я не был принят своими сверстниками, я был другим, отличным от них, особым нюхом они чуяли во мне чужого, особенного и оттого – опасного. Мои друзья были или намного старше меня, и тогда они учили меня и делились опытом жизни, или совсем малыши, доверчивые и радостные, они дарили мне свое умение играть и наслаждаться жизнью в игре. Но, по сути, я был очень одинок, и в этом одиночестве тщательно и качественно развивался мой дар, который одновременно был моим проклятьем – тогда, в детстве. Ребенку очень трудно быть одиноким и никому не нужным. Идти домой и знать, что никто не будет рад твоему приходу, ложиться спать без ласкового объятия и знать, даже нет – чувствовать, свою ненужность и равнодушие других.

С тех пор прошло четверть века, и ничего не изменилось… Я такой же… Чужой… Изменилось только то, что люди сами ищут встречи со мной и готовы платить деньги за то, чтобы я объяснил им, что происходит с ними же. Они готовы верить в чудеса, выполнять любые рекомендации, чтобы изменить ход событий, который их не устраивает. Но по-прежнему они не слышат, когда я говорю им о том, что каждое страдание и каждая болезнь важны и нужны им для жизни. Что чудес не бывает, что есть важные законы, законы, не людьми придуманные, не имеющие лазеек. Законы Бытия написаны так, что обойти их невозможно. От людей требуется только одно – познавать эти законы и помогать своим детям в их изучении. Но нет, людей это не интересует.