«Центурионы» Ивана Грозного. Воеводы и головы московского войска второй половины XVI в.

В 1515 г. умер старый Менгли-Гирей, и власть в Крыму перешла в руки его сына Мухаммед-Гирея I. Новый хан, холодно настроенный по отношению к Василию III, затеял хитроумную дипломатическую интригу, рассчитывая до поры до времени, не выказывая своих предпочтений, сыграть на противоречиях Москвы и Вильно и реализовать старую мечту крымских «царей» – собрать все татарские «юрты» под своей властью. Московский великий князь, в свою очередь, надеялся, не обременяя себя лишними расходами и уж тем более обязательствами, добиться восстановления прежних союзнических отношений с Крымом и повернуть острие татарской сабли против великого литовского князя Сигизмунда I, война с которым, начавшись в 1512 г., порядком подзатянулась. При этом обе стороны не особенно стеснялись в выборе средств в достижении поставленных целей. Василий поддерживал контакты с братом Мухаммед-Гирея Ахмад-Гиреем, который был в оппозиции к хану и выступал сторонником сохранения прежнего русско-крымского союза и демонстрировал свое благорасположение вассальному касимовскому хану Шейх-Аулияру. Последнего же Мухаммед-Гирей полагал своим личным врагом⁹⁸. При этом Василий, не слишком доверяя своему «брату», одновременно укреплял южную границу Русского государства⁹⁹. В свою очередь, Мухаммед-Гирей, ведя переговоры с Москвой, продолжал благосклонно принимать послов Сигизмунда и не препятствовал своим людям организовывать набеги на «московского». И вот в июне 1516 г. «украйну резанскую и мещерскую» «посетил» сын Мухаммед-Гирея Бахадыр-Гирей. В Москве гадали, «которого для дела Богатырь приходил на великого князя украйну и с отцовым ли ведомом», поскольку взятые рязанцами языки «сказывали, что приходил (царевич. – В. П.) без отцова ведома, отец посылал был его на Нагаи»¹⁰⁰. Этот набег (в отражении которого 40-летний Степан Сидоров точно принимал участие), равно как и организованный в следующем году крымскими ширинскими и мангытскими «князьями», в отражении которого участвовал двоюродный брат отца Степана Иван Тутыхин со своими людьми (интересно, был ли в этом походе наш герой?)¹⁰¹, похоже, были попыткой со стороны Мухаммед-Гирея оказать давление на Василия III.

Так или иначе, но, чрезвычайно заинтересованный в московской помощи, хан после долгих переговоров о возобновлении московско-крымского союза в начале 1519 г. отправил в Москву посольство во главе с главным московским доброхотом в Крыму Аппак-мурзой¹⁰². Посол привез шертную грамоту хана, в которой тот «учинился с великим князем в крепкой дружбе и в братстве» и «сам собою в головах, и с своим сыном с калгою Богатырем царевичем, и с своею братьею, и с иными царевичи, и з сеиты, и с уланы и с князми, и на всех недругов учинился с великим князем заодин…»¹⁰³. Однако свое согласие на возобновление старого союза Мухаммед-Гирей предварил рядом условий, без выполнения которых, по заявлению хана, «рота моя и шерть моя не в шерть…»¹⁰⁴. Главным условием союза, которое должен был выполнить Василий III, стало требование Мухаммед-Гирея принять участие в походе на Астрахань. Ради этого хан был готов даже на время забыть о своей ненависти к Шейх-Аулияру и его роду и даже закрыть глаза на то, что после смерти казанского хана Мухаммед-Эмина Василий III посадил в Казани «своего» хана, сына Шейх-Аулияра Шах-Али. Более того, Мухаммед-Гирей послал летом 1519 г. против Сигизмунда I большое татарское войско во главе со своим сыном и наследником-калгой Бахадыр-Гиреем, которое опустошило Белзское, Люблинское и Хелминское воеводства и в битве под Сокалем, что на Буге, наголову разгромило выставленное против него польско-литовское войско под командованием князя К.И. Острожского¹⁰⁵.

К этому же времени относятся и две грамоты Мухамед-Гирея, адресованные Ивану Ивановичу, – одна из них была получена князем в августе 1518 г., а другая – весной следующего. Любопытные грамоты, надо сказать. Хан в них ставит своего «друга» Ивана в известность о том, что «ныне с великим князем с братом своим (Василием. – В. П.) верные правды и братства для крепкого роту и правду учинил, чтобы нам другу другом бытии, а недругу недругом». И поскольку теперь между «царем» и великом князем «дружба и братство» и желание «недругу недругом быти и старые правды и братства для», то пускай Иван как «добрый слуга» Василия III порадуется за мир и согласие между двумя государями и «нашему доброму делу помочь чинил»¹⁰⁶. Обращает на себя внимание как сам вид грамот – они очень короткие, так и их тональность – впечатление таково, что Мухаммед-Гирей ставит в известность своего вассала о предпринятых им шагах и предписывает определенные действия, долженствующие способствовать успеху проводимой «царем» политики.

Понятно, что в условиях замирения Василия III с Мухаммед-Гиреем планы «младорязанской» «партии» добиться возвращения Рязанскому княжеству если не полной, то, во всяком случае, большей части прежней независимости становились нереальными. И известие о шертовании хана неизбежно должно было повергнуть Ивана и его сторонников в уныние, посеяв сомнения в надежности хана как союзника. Оставался Сигизмунд, который продолжал воевать с Василием (как раз 1517–1519 гг. ознаменовались активизацией боевых действий на русско-литовском фронте – тут и поход королевских войск на Опочку, завершившийся провалом, и столь же неудачная ответная экспедиция полков Василия на Полоцк, и последовавшие за «чудом на Двине» набеги московитов на Литву).

К счастью (или к несчастью), дружба и братство между Василием и Мухаммед-Гиреем продолжались недолго. Василий, на словах готовый пойти навстречу пожеланиям хана так далеко, как тот захочет, на деле же всячески саботировал организацию совместного похода на Астрахань, намереваясь прежде всего довести до конца войну с Сигизмундом. Только в 1520 г. великий князь отправил вниз по Волге «7 городов силы судовой» под началом 5 воевод и небольшую конную рать во главе с 3 воеводами. При этом, согласно официальным разрядным записям, выходит, что для «московского» было важнее показать «крымской» «партии» в Казани, что он на стороне Шах-Али, чем помочь своему «брату» с астраханским делом. Примечательно, что в русской летописной традиции сохранились глухие упоминания о том, что в 7028 г. (1519/20) «царь крымской приходил на украину, на берегу стоял, да и бой был не один, да и прочь пошли…»¹⁰⁷. Разочарованный действиями своего «брата», Мухаммед-Гирей повернулся лицом к Сигизмунду, который не жалел, в отличие от скупого Василия, денег, сукон и прочих «животов» для подкупа татарских вельмож¹⁰⁸. В итоге в октябре 1520 г. хан подписал докончанье с великим князем Литовским, «тверду присегу и правду вчинил» за себя и всех своих детей, братьев, огланов, князей, мурз, дворян и всех подданных быть с Сигизмундом «приятелю приятел» и «неприятелю – неприятель». Подтвердив ярлык своего отца, которым Сигизмунд жаловался многими землями «со всими доходы и данъми, и з землями, и з водами», в число которых входили также и Рязань, хан потребовал от своего «брата» держать в «гостях» ШейхАхмеда «поки на него Бог смерть пришлет» и ежегодной выплаты «поминок» в 15 тысяч золотых. При этом хан обещал взамен по желанию Сигизмунда отправить на «московского» свои полки при условии, «коли им грошеи на страву пришлете»¹⁰⁹.

Сопоставляя эти сведения с данными Герберштейна, можно предположить, что летом 1520 г., когда хан разочаровался в союзе с Москвой, контакты Ивана Ивановича с Мухаммед-Гиреем продолжились, но уже с иной окраской. Теперь рязанский князь как слуга двух господ, хана и великого князя Литовского, должен был помочь им в наказании «московского». И Иван изъявил готовность оказать им свое содействие в этом, тем более что его переговоры с Василием III не имели успеха, а хан посулил Ивану (или Иван запросил?) свою дочь в жены молодому рязанскому князю. Сохранить в тайне эти переговоры Ивану не удалось, и известие Устюжской летописи о том, что «тое же зимы (7024 г. – В. П.) поимал князь велики Василеи Ивановичъ Ивана Ивановичя Рязанского, а Рязань всю за себя взял», надо трактовать как сообщение о том, что Иван Рязанский был арестован зимой 7029 (1520/21) г.¹¹⁰

Хитро сплетенный клубок интриг был разрублен в июле— августе 1521 г. Мухаммед-Гирей внезапно объявился на государевой украйне, разгромил русские полки в битве под Коломной 28 июля, после чего «много монастырев пожог и сел и много посече и поплени по Рязанской земли и по Коломенской земли и сюды к Москве, и много зла учинил, а в полон поймал бояр и боярынь и княгинь и детей боярских и крестьян велми много поймал, а по всем городом Московским осада была…». Вологодско-Пермская летопись к этому добавляла, что разорению подверглись «Коломенские места, и Коширские, и Боровские, и Володимерьские (то есть получается, что отдельные татарские отряды проникли далеко к северо-востоку от Москвы. – В. П.), и под Москвою повоеваша…». Был сожжен каширский посад, а один из татарских отрядов попытался штурмовать Коломну, но коломничи спалили посад и, сев в осаду, отбили попытки татар взять кремль¹¹¹. Калга Бахадыр-Гирей тем временем вышел к Москве, где его воины сожгли «манастырь Николы чютворца на Угреше» (в 20 км от Москвы) и «великого князя село любимое Остров» (в 25 км от столицы)¹¹². Отдельные татарские разъезды подошли к самой Москве и «в Воробьеве, в великого князя селе, были и мед на погребех великого князя пили»¹¹³.

Воспользовавшись паникой и суматохой в Москве, в ночь с 28 на 29 июля 1521 г. Иван Иванович сумел бежать из заточения и укрыться в Литве¹¹⁴. Действия «рязанской» «партии» в самой Рязани были парализованы энергичными и умелыми действиями московского наместника окольничего И.В. Хабара, опытного военачальника, которому не впервой было оказываться в подобной ситуации¹¹⁵. Последний при первом же появлении татар в окрестностях Рязани поспешил привести рязанцев к крестному целованию с тем, чтобы им «города не здати, а битися всем заодин…» и «со царем битись бесхитросно». Затем он повторил эту процедуру, когда крымский «царь» вернулся под Рязань 15 или 16 августа 1521 г. Как показал во время следствия рязанский воевода Ф. Сунбулов, «как, господине, царь поворотил из земли, и к нам, господине, пришла на Рязань весть, что князь Иван Рязанской с Москвы побежал, и Хабар, господине, учил нас въдругой збирати да привел нас ко владыке ж. И владыка, господине, да Иван Хабар учял нам говорити: нечто деи придет царь к городу, и князь Иван Рязанской с ним, и нам деи опять крест целовати в том, что нам со царем и со князем с города битись и государем вам князя Ивана не назвати, а государь вам князь великий Василий всеа Руси…»¹¹⁶.

Неудавшийся переворот в Рязани и бегство в Литву Ивана Ивановича положили конец существованию остатков независимого Рязанского княжества. Где находился и каково было участие Степана Сидорова в этих драматических событиях – увы, сохранившиеся документы об этом ничего не сообщают, хотя, вне всякого сомнения, с началом весны Степан со своими слугами «всел» на коня, ибо о том, что Мухаммед-Гирей собирается в поход, на Москве было известно задолго до того, как татары объявились под Коломной. Одно ясно – наш герой оказался среди тех рязанских служилых людей, которых, по сообщению Герберштейна, «чтобы со временем не возникло среди рязанцев никакого мятежа, он (то есть Василий III. – В. П.) расточил их по разным поселениям»¹¹⁷. Любопытно, что наш герой оказался в числе «расточенных» рязанцев, оказавшись в Коломенском уезде, тогда как замешанные в заговоре 1521 г. Кобяковы, Сунбуловы, Колемины, Глебовы остались на Рязанщине. Чем объяснить такой парадокс – можно только догадываться.

Как складывалась судьба нашего героя в последующие годы? Переселенный в Коломенский уезд, Степан оказался в числе не слишком многочисленных зажиточных детей боярских средней руки. Переписные книги Коломенского уезда, составленные спустя полвека с лишним после «расточения» рязанцев, показывают, что Степан распоряжался поместьями в Коневском и Скульневском станах (сельцо и 5 деревень) общей площадью хорошей, «угожей» земли 28 четей «в поле» и «середней» земли 533 чети, сеножатей на 220 копен да сена ставилось еще 410 копен и лесу всякого 38 десятин. Обзавелся Степан еще и вотчинишкой небольшой (3 деревеньки и 3 починка) в Коневском стане Коломенского уезда, с 99 четями пашни и 180 копнами сена¹¹⁸. Всего у нашего героя было около 660 четей пашни, сенокосов на 810 копен и лесу 38 десятин. Учитывая, что тогдашние деревеньки и сельца были малодворными, то у Степана было самое большее около 40–50 дворов и примерно 250–300 душ крестьян «мужеска и женска» пола. Кстати, согласно «Приговору царскому о кормлениях и о службе» 7064 года (1555/56) надлежало выставить с поместья «со ста четвертей добрые угожей земли человека на коне и в доспесе в полном, а в далной поход о дву конь»¹¹⁹, и по всему выходит, что со Степана могли затребовать выставить с поместья и вотчинишки 3–4 послужильцев «на коне и в доспесе в полном».

О том, как проходила служба Степана Василию III после «расточения» и до 1537 г., когда появляется первая запись об «именной» службе бывшего рязанца, а теперь коломенского сына боярского (надо полагать, первой статьи – судя по размерам его поместья), нам снова доподлинно ничего не известно. Любопытно, что когда в 7060 г. (то есть в 1551/52) составлялась знаменитая «Тетрать дворовая», в которую были «писаны бояря и диаки да и князи и дети боярские дворовые московские земли и приказныя люди», то наш герой оказался вписанным в нее¹²⁰. В составленную несколько раньше «Тысячную книгу» были вписаны дети Степана, Григорий и Дмитрий¹²¹. Похоже, что сам Степан в число «тысячников» не вошел, может быть, по причине своего преклонного возраста, но его заслуг как дворового сына боярского оказалось достаточно, чтобы обеспечить место в «Избранной тысяче» двум своим сыновьям. И вот тут встает вопрос – когда Степан вошел в составе государева двора, в список отборных «кутазников и аргумачников»? Случилось ли это еще при Василии III, или же эта важная, вне всякого сомнения, веха в биографии нашего героя произошла в эпоху «боярского правления»? Мы склоняемся к последнему сценарию развития событий, и случилось это, на наш взгляд, скорее всего, летом 1534 г., когда «великая княгиня Елена (Глинская, вдова Василия III и мать Ивана IV. – В. П.) з бояры думала, да велела князей и бояр жаловати да на службу посылати»¹²². Во всяком случае, вскоре после этого карьера Степана постепенно пошла в гору, и он начал получать одно назначение за другим. И по нашему мнению, этот явный прогресс можно связать только с тем, что Степан наконец-то вошел в узкий круг московских «стратилатов», которым государь и боярская дума доверяли начальствование над служилыми людьми, и вышел из тени, в которой он скрывался все предыдущие десятилетия.