Цепь в парке

— Ты же мне не сказал, что они синие.

— Да это индейцы, они ползут в траве. Индейцы, они всегда так делают, когда замечают чужестранцев. И вот они уже совсем близко, их тьма-тьмущая, припали к земле, а руки воздеты над головой, будто для молитвы. И тогда вождь говорит: «Огненная богиня с Белым Волком, наконец-то ты сжалилась над нами и спустилась на землю, чтобы помочь нам избавиться от бледнолицых! Пусть земля Прыгунов станет медом под твоими ногами и пусть деревья на твоем пути покроются цветами!» И они все хором трижды громко восклицают: «Поу! Boy! Поу! Boy! Поу! Boy!», а горы отзываются громким эхом. Но тут ты до смерти перепугалась, заревела, как маленькая, бросилась ко мне, а Белый Волк лизнул тебя, чтобы они знали, что ты и вправду Огненная богиня.

По рельсам, отделяющим их склон от пристани, медленно пятится поезд, на подножке последнего вагона какой-то человек размахивает фонарем, будто сейчас не день, а ночь. Поезд останавливается, и прямо напротив них оказывается вагон с открытыми с двух сторон дверями, так что им еще видна труба и кусочек трехэтажного белого парохода.

Она протяжно зевает, потом вскакивает и тщетно пытается сплюнуть.

— Меня тошнит. Верно, от запаха гудрона. А почему это они принимают меня за богиню, ты мне так и не объяснил. И откуда ты знаешь, что они говорят? Ну ладно, не буду спрашивать, а то ты опять рассердишься.

— Знаешь, почему тебя тошнит? Ты слишком много ешь, а гудрон здесь ни при чем, но ты послушай дальше — и аппетит у тебя сразу пропадет. Понимаешь, когда-то давным-давно их старейшины выдумали себе Огненную богиню, хотя никогда не видели рыжеволосую женщину. И поклонялись ей. Белого Волка они тоже никогда не видели.

— А тебя?

— Что меня?

— Ты ведь блондин.

— Что ты из себя дурочку разыгрываешь? Они ведь много лет воюют с бледнолицыми, и уж блондинов-то они видели-перевидели. Но ведь я с тобой, под твоей защитой. Вот тебе и справедливость, смех да и только!

— А почему бы мне не защитить тебя?

— Но ведь я просто Пушистик в башмаках и ничегошеньки не знаю, потому что только что вышел из вороньего замка, а тебе, когда ты не голодна, я и вовсе ни к чему. И потом, разве такая глупая девчонка может кого-то защитить?

— Во-первых, я этих дикарей боюсь меньше, чем тебя.

— Ну и оставайся с ними. Выпутывайся сама. А мне надоело сидеть, я, пожалуй, пройдусь.

Он встает, доходит до конца поезда, долго смотрит на башню без замка, за пароходом, посреди острова, и на большой зеленый мост, переброшенный на остров; а в голубоватой дали три серые тени пароходов движутся так медленно, что надо зажмуриться минуты на две, и только тогда, открыв глаза, можно заметить, что они переместились. Когда он поворачивает обратно, сердце у него сжимается — она сидит все на том же месте, такая одинокая, такая маленькая, а платьице ее снова кажется совсем белым на фоне зеленой травы и красных вагонов. Он бегом бросается к ней.

— Зачем же ты вернулся обратно, раз я такая глупая?

В левом глазу сверкнула совсем маленькая слезинка, или ее просто ослепило солнце, но она продолжает говорить, будто он никуда не уходил.

— А правда смешно было бы звать дядю Анри — Папапуф. Он ведь такой маленький — и вдруг Папапуф!

Ее волосы откинуты назад, и личико от этого кажется таким худеньким, и видно, как бьются голубые жилки на ее висках.

— Уж конечно, ему-то оно покажется смешным.

— Да разве его поймешь, он ведь все время смеется. Ну и что же произошло, когда они перестали кричать?

Он вытягивается в траве, прикрывает глаза от солнца ладонями и начинает придумывать быстро-быстро, боясь что ей станет скучно, ведь она и без того ужасно устала.

— Они приносят на двух длинных палках ложе из цветов и перьев, усаживают тебя и несут в деревню. Они улыбаются тебе такими замечательными краснокожими улыбками, что ты совсем перестаешь бояться, а я еду следом за тобой верхом на Белом Волке, и их детишки гладят его. Дом вождя — это большущий паровоз; когда-то они притащили его в деревню, но это было так давно, что теперь сквозь него проросли деревья, а все дырки в этом длинном черном остове они завесили мехом горностая — получились очень красивые окна!

— Кто это — горностай? — спрашивает она, стараясь из вежливости подавить зевок.

— Он мягкий-мягкий, как твои волосы, только белый как снег. Но тут у нас пошли неприятности, потому что колдун — он у них вроде кюре — тоже ничего о тебе не знал и сначала глаз с тебя не сводил, а потом захотел дотронуться до твоих волос, а Белый Волк — цап его за руку, так, легонечко, чтобы он тебя не трогал. И тут этот колдун разводит всякие индейские хитрости. Сначала он заявил, что Огненной богине нужна кровь младенца, ей нужно резать по младенцу каждое утро, ничего другого она не ест.

— Тогда я не хочу быть Огненной богиней!

— Ага, он как раз и надеялся, что ты так скажешь! Потому что настоящая богиня не может не хотеть быть богиней. Тогда он говорит: «Если она настоящая богиня, она не пересечет своего отражения». А у индейцев ведь нет зеркал, они смотрят только в воду, вот он и задумал, чтобы тебя бросили в воду на твое отражение и ты бы держалась на нем, а это невозможно, и колдуну это, конечно, прекрасно известно. Ну вот, ведут тебя к самому глубокому месту в озере, заставляют поглядеться в воду и толкают.

— Ой, не хочу!

— На этот раз ты даже и слова не успеваешь вымолвить — ты уже в воде. Но зато Балибу успел сказать волшебное слово, кончающееся на букву «у», превратился в льдинку-невидимку, плюхнулся в воду раньше тебя, и потому ты лежишь на воде, не пересекая своего отражения. А когда взбешенный колдун поворачивается к своему племени, все индейцы падают ниц и поклоняются тебе, Белый Волк как ни в чем не бывало возвращается на свое место. Но колдун снова за свое: «Наши отцы никогда не говорили нам, что у Огненной богини есть Белый Волк. Если он на самом деле явился из рая Великого Маниту, в него можно выпустить тысячу стрел, а он останется цел и невредим».

— Ой! Не хочу!

— Ну да, ты так и говоришь, только Балибу объясняет тебе, что для него это ничуть не страшно, ведь ему можно причинить вред, только когда он обыкновенный кот с отрубленным хвостом, а когда он в кого-то превратился, ему все нипочем. И вот первый воин, зажмурившись от страха, пускает первую стрелу, и на землю течет кровь. Увидев кровь, остальные воины тоже выпускают стрелы, и кровь течет рекой, она уносит колдуна прямо в озеро, и колдун тонет. А Белый Волк даже не шелохнулся, он сидит и хохочет во всю свою волчью пасть. И все индейцы падают ниц и поклоняются тебе.

— Покажи, как они мне поклоняются.

Она поднимается, высоко вскидывает голову, и он видит, как от солнца ее волосы становятся совсем красными, и он рад был бы ей поклоняться, только не знает, как это делается, и очень боится, что она уже никогда не спустится к нему на землю.

Поезд медленно ползет обратно, тот же человек все так же размахивает фонарем средь бела дня, и снова им виден пароход во всю длину. Перед большой черной дырой теперь стоит красивая голубая машина. Человек в куртке с золочеными пуговицами и фуражкой в руке держит дверцу машины открытой, хотя ни в машине, ни вокруг нет ни души.