Цепь

— Дочитали до конца? — спросил Полковник. — Обратите внимание на последние строки дневника. — И он с удовольствием прочитал наизусть: — “Я хотел отослать ей письмо, но потом решил не делать этого. Это моя последняя запись в дневнике…” А Галицкая между тем именно это письмо и переписала. Почему? Как вы думаете, молодые люди? К сожалению, я тоже пока не знаю.

Мы молчали. Да, мы не были, как и наш шеф, готовы к ответу на этот, по всей вероятности, один из главных вопросов загадочной истории с которой столкнулись и в которой обязаны были разобраться до конца.

— Ну, обо всем в свое время, — сказал Полков­ник.

— Кирилл Борисович, — выдавил Веня, — скажите, откуда взялся этот дневник?

— Да, — подхватил я, — откуда?

Полковник рассмеялся.

— Все гораздо проще, чем вы себе сейчас начнете придумывать, — ответил он, — и заслуга целиком нашего уважаемого Минхана Ергалиевича. Ему все эти дни не давали покоя те цифирки: четыре–шестьдесят семь. Помните?

Конечно, мы помнили эти цифры, написанные Галицкой на оборотной стороне фотографии Всеволода Константиновича Лютенко. Написанные, а затем стертые… Я о них особенно хорошо помнил, даже Вене говорил накануне отлета в Дарьинск!

— Так вот, — продолжал Полковник, — Абугазин предположил, что они могут означать шифр ячейки камеры хранения на железнодорожном вокзале. Он проверил сводки происшествий по области за июнь–июль. Тут и выяснилось, что служащие камеры хранения вокзала вместе с сотрудниками транспортной милиции вскрыли — по акту — за просрочку платежа абонентом одну из ячеек. Три последние цифры этой ячейки были четыре–шестьдесят семь. И обнаружили они там старую хозяйственную сумку, а в ней лежал этот самый дневник. И лежал он у транспортников до тех пор, пока Минхан не взял его.

— Черт те что… — пробормотал Веня — Кто бы мог подумать?

Он старательно избегал моего взгляда.

— Во-во! — кивнул Полковник. — Короче, когда я его прочитал, тут же вспомнил о газете… А теперь, — резко меняя тон, заговорил наш шеф, — этот дневник надо как следует проштудировать. Вам. Не из-за него ли и вся карусель-то закручена? Забирайте вы все материалы, которые мы здесь насобирали за время вашего отсутствия, тетрадь эту. И читайте. Анализируйте. Думайте. Предполагайте. Предлагайте. Сколько вам нужно времени, чтобы все это “переварить”?

Мы с Веней, не сговариваясь, пожали плечами.

— Сутки, — пробормотал не очень уверенно я, зная, что Полковник не любит этого слова.

— Хорошо, — неожиданно охотно согласился он. — Завтра к вечеру все подготовьте. Я чувствую, в этом деле многое алогично. Хотя… В общем, мы уже почти у цели. Бейсеев — у нас; Ковальчука найдем, куда он денется; Раимджан Ходжаев “при деле”. Но кто-то есть еще… “Симаков”, “Седой” — старая, хитрая лиса тут работает… Не будет же просто так человек переписывать страницы из чужого дневника, а сам дневник, словно драгоценность какую-то, хранить далеко от дома… Что-то здесь есть… Ну, идите, Пинкертоны!..

19

Веня шел, не поднимая на меня глаза. Он, конечно, оценил мое благородство; то, что я ненароком, по простоте душевной, не ляпнул Кириллу Борисовичу: “Как, разве Бизин не сказал вам, что я просил его заняться поисками тайника на вокзале?” Но если говорить серьезно, то старший лейтенант милиции Вениамин Александрович Бизин был не на высоте. Мягко говоря… Когда я позвонил ему из аэропорта и посоветовал “прозондировать” камеру хранения, исходя из того, что “4–67” могут оказаться цифрами шифра, я, разумеется, не был уверен, что Галицкая и действительно что-нибудь хранила на вокзале. Но в нашем деле, как в клубке ниток: если появляется “ниточка”, ее вытягивают до конца и выдергивают. Проверить все, что может обернуться фактом, — это принцип. Веня нарушил его. И сейчас — я же видел — мучительно переживал. Я молчал, ждал…

— Понимаешь, — пробормотал он, — замотался я… Конечно, поступил, как последний лопух.

Я по-прежнему молчал. А что говорить? Сочувствовать или, наоборот, выговаривать? Неожиданно мне в голову пришло: закономерно, пожалуй, не то, что Вениамин позабыл “прокрутить” версию, а другое. То, что Минхан своим путем, но тоже дошел до этих цифирок. В этом, наверное, и сказался профессионализм в нашей коллективной работе. Не один, так другой. Не одной дорожкой, так другой тропинкой, но мы доберемся до него, до преступника. Только иной раз путь наш бывает тернистым, времени много уходит, силы отнимает. Бывает, что добираемся к цели и с потерями.

…Взяв все вновь поступившие за время нашего отсутствия документы, мы вернулись в отдел.

— Давай так, — предложил я Вене, — ты пока читай справки, ответы на запросы, а я примусь за дневник. Потом обменяемся. Хорошо?

— Ладно, — кивнул он.

Я открыл тетрадь. Дневник начинался маем 1919 года, но иной раз комиссар Орел не прикасался к нему целыми месяцами.

Дневник комиссара Орла

“…Генерал Юденич рвется к Петрограду. Положение города с каждым днем становится все более угрожающим…

…Сегодня Владимир Ильич и Дзержинский подписали Обращение Совета Рабоче-Крестьянской Обороны: “Смерть шпионам! Наступление белогвардейцев на Петроград с очевидностью доказало, что во всей прифронтовой полосе, в каждом крупном городе у белых есть широкая организация шпионажа, предательства, взрывов мостов, устройства восстаний в тылу, убийства коммунистов и выдающихся членов рабочих организаций. Все должны быть на посту…”

…Население Петрограда сократилось с двух миллионов примерно вдвое. Что же будет дальше?

Назавтра вызван к управляющему делами Совнаркома Бонч-Бруевичу…

…Был у Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича. Разговор врезался в память, но все равно его нужно записать. Когда у меня будет сын, я обязательно должен ему рассказать о том, в какое время мы жили, как жили и зачем жили. Почему сын? А если дочь? Дочь — это тоже прекрасно, но я хочу сына. Наивный ты человек, комиссар Орел! Хочешь сына, а боишься сказать Вере, что любишь ее. Эх ты, несгибаемый и железный!.. Бонч плохо вы­глядит. За то время, что мы не виделись, он очень сдал. Под глазами синяки, нос заострился.

Он сразу приступил к делу, едва я вошел.

— Мы получили письмо от академика Павлова, — сказал он. — Павлов хочет уехать из России! Отъезд Павлова — удар по нашему престижу, удар по российской науке. Уедет он, нас начнут покидать и другие ученые; и мы не сможем их удержать. А мы должны заставить их поверить в нас, больше­виков… Делами заставить, а не словами. Комиссар Орел, для вас есть очень серьезное поручение. Завтра с отрядом вы отправитесь в Петроград. Будете сопровождать специальный поезд с продуктами для петроградской интеллигенции. Он выделен по личному указанию Ленина. В Петрограде позвоните Максиму Горькому. Он в курсе дела. Распределение продуктов будет проходить под его личным контролем. И к вам еще одно поручение, Орел… Вы передадите академику Павлову личную просьбу Владимира Ильича остаться в России. И зайдите, пожалуйста, в Петросовет, передайте Зиновьеву, что он должен в ближайшее же время обеспечить академика Павлова и его сотрудников всем необходимым для работы.