Церемония жизни

— И все-таки почему остальные животные не утилизируют своих покойников как-нибудь рационально?

— Хороший вопрос, — кивнула Михо. — Но разве самки богомола не пожирают своих самцов? Куда уж рациональнее! По-моему, немало животных знает, как распоряжаться своими трупами, куда лучше нас.

— Да? Ну, может, и так.

— Ох, Нана! Твой Наоки точно ничего не подсыпает тебе в чай?

— Ох! Перестань, я тебя умоляю. Просто я никак не могу понять, что он имеет в виду, говоря слово «дикость». Для меня куда большей дикостью кажется наш обычай испепелять покойников в крематории. Выходит, мы сражаемся друг с другом против одного и того же врага? Надолго ли нас хватит — даже не знаю…

— Ну, я, конечно, не прорицательница. Но пока ты так упорно стремишься нащупать тайные струнки его души, думаю, вы будете вместе…

Эти слова она произнесла с такой теплотой, что я наконец-то перевела дух.

— В общем, — добавила она, — сейчас я подобью все заказы, составлю общую смету. Это займет несколько минут, а ты пока погуляй по магазину, согласна?

— Да, конечно. Спасибо тебе!

Собрав все помеченные каталоги, Михо удалилась к себе в подсобку, а я рассеянно огляделась вокруг.

Возможно, так казалось лишь в послеобеденные часы, но в магазине, где работала Михо, время текло особенно неторопливо. Молодые счастливые парочки и элегантно одетые старушки бродили по залам, придирчиво изучая последние достижения мебельного дизайна. Но если на первом этаже демонстрировались изделия попроще, из пластика и стекла, то на втором интерьер предлагался элитный, самой высокой пробы. Даже подлокотники кресла, в котором я сидела, общаясь с Михо, были инкрустированы белой человечьей костью.

Обеденные столы, выстроенные вдоль стены напротив, ломились от посудных сервизов из перевернутых черепов. Чешуйчатые люстры из ногтей, которые так нахваливала Михо, свисали с потолка, излучая уютное желтовато-розовое сияние. Какое, наверное, было бы счастье согреваться с Наоки горячим супом под такой же люстрой — и из таких же тарелок…

Сокрушенно вздохнув, я посмотрела на свои ногти. От тех, что на люстре, даже не отличить. Вот же здорово будет, если после моей смерти и они превратятся в какую-нибудь прекрасную люстру, чтобы каждый вечер радовать тех, кто еще живой! Сколько б я ни подстраивалась под Наоки в наших с ним отношениях, я все-таки никогда не перестану ухаживать за своим телом, надеясь, что однажды из такого первоклассного материала непременно создадут достойный ему артефакт. Ибо никогда не сумею выкинуть из головы мысль о том, как лучше выполнить ту благородную, прекрасную роль, что будет отведена мне уже после смерти.

Поднявшись с кресла, я подошла к ближайшей этажерке. Ее полочки, судя по ширине, были собраны из лопаток. Несколько реальных книг уже стояло на них — для пущей демонстрации того, как это будет выглядеть в чьем-нибудь доме. Читать Наоки любил, и я невольно представила, как идеально вписалась бы эта стильная этажерка в его кабинет…

На глаза вдруг попался «Словарь родной речи». Я сняла его с полки и раскрыла на слове «варварство», которое никак не выходило из головы.

«Жестокость, невежество, бескультурье…»

Как ни трактуй, — убедилась я, — это слово куда больше подходит к рассуждениям Наоки о том, что умерших лучше сжигать в крематории. Да, мне до сих пор не верилось, что такой мягкий человек, как Наоки, может быть настолько жесток, невежествен и бескультурен, чтобы выступать за тотальную кремацию покойников, когда вокруг столько способов употребить их на пользу тем, кто пока еще жив.

Но я все равно люблю его, решила я. И ради него готова к тому, что остаток жизни мне суждено провести, не надевая ничего человечьего. И не общаясь с теми, кто окружает себя теплотой других людей — ушедших, но остающихся среди нас в виде одежды, мебели и прочих аксессуаров, которые мы из них изготовили.

В следующее воскресенье мы с Наоки отправились навестить его семью в Иокогаме.

Все формальности по поводу нашей свадьбы были улажены, и теперь нам предстояло обсудить время будущей церемонии, список гостей и прочие важные детали. Мaми, сестра Наоки, должна была встречать гостей со стороны жениха, поэтому стоило бы заранее пообщаться и с ней.

Отец Наоки скончался пять лет назад. Но мать с сестрой встретили нас тепло и радушно.

— Очень вам рады! Как мило, что вы нашли время…

— Ну что вы. Простите за беспокойство!

Мами, аспирантка в вузе, была намного младше своего брата, но меня обожала с первых дней нашего с ним знакомства.

— Я так счастлива, что Нана-сан будет мне старшей сестрой! — радостно прощебетала она, подавая на стол шоколадный кекс, испеченный своими руками.

Под ее сладости и черный чай, который подливала нам мать, мы какое-то время беззаботно болтали.

— Наоки! — сказала вдруг Мами. — А почему бы тебе в самом начале не сыграть для всех на трубе? Отличный способ показать свою любовь к Нане!

— Ой, перестань! — смущенно хохотнул Наоки. — Хочешь, чтоб я помер со стыда? Последний раз я играл так давно, что об этом лучше не заикаться!

Его растерянная улыбка так подкупала, что я невольно рассмеялась вслед за ним. Таким расслабленным и довольным я не видела его уже очень давно.

Когда деловая часть беседы подходила к концу, мать Наоки поднялась из-за стола.

— Для вас двоих я приготовила кое-что очень важное, — сказала она и вышла в соседнюю комнату. Но тут же вернулась с длинной деревянной коробкой в руке. Положила ее на стол, сняла крышку. Гадая, что же это, я вытянула шею — и, заглянув в коробку, увидела там нечто вроде волокнистой бумаги вaси для каллиграфии [14] .

14

Вaси (яп. ??) — японская бумага высшего качества. Производится из волокон коры гампи (викстремии) и некоторых других мальвид. Отличается повышенной прочностью (ее практически невозможно порвать руками), белизной и характерной неровной фактурой. В средние века японцы использовали ее для письма, оригами, оклеивания раздвижных дверей (седзи), а также делали из нее одежду и аксессуары для гейш. Сегодня используется в основном для каллиграфии и оформления художественных альбомов.

— Что это? — разом спросили мы оба, озадаченно глядя на мать.

— Вуаль из кожи твоего отца, — произнесла она тихо, не сводя глаз с коробки. А затем извлекла оттуда на свет странную материю. Тончайшую, полупрозрачную, вздымавшуюся даже от слабого ветерка. И при этом — изготовленную, несомненно, из человека. — Пять лет назад, умирая от рака, он пожелал, чтобы после смерти из его кожи сделали свадебную вуаль. К тому времени ты уже начал встречаться с Наной. А с тобой отец, что говорить, всегда был слишком суров… Неудивительно, что в итоге ты взбунтовался. После той вашей потасовки, когда он требовал от тебя поступать в медицинский, вы же так и не помирились, верно? До последнего дня он повторял: «Мой сын — отрезанный ломоть!» и даже слышать о тебе не желал. Но перед самой смертью сказал о тебе: «Дурак дураком, но в женщинах знает толк!» И попросил изготовить из его кожи вуаль для вашей свадебной церемонии.

— Ох… — еле выдавила я и покосилась на жениха. Наоки застыл, уставившись на вуаль, без единой эмоции на лице.

— На похороны ты не явился, знать о себе не давал. Никакого шанса рассказать тебе об этом у меня не было. Но я всегда верила, что этот день наступит. Прости своего отца, Наоки. И позволь Нане появиться в этой вуали на вашей свадьбе.

— Нана-сан, умоляю, примерьте ее! Хоть на секундочку! — запричитала Мами, хлопая покрасневшими от слез глазами. — Ну разве она не прекрасна?