Церковь святого Христофора

Жофия не заметила, когда в церковь вошел Семереди с большим букетом цветов и толстой свечой. Последние две-три недели она работала отрешенно и при этом быстро — кажется, именно после «исповеди» и, кажется, потому же чувствовала себя как-то чище, испытывала облегчение, словно больной, которого отпустили спазмы.

На голос Семереди она обернулась.

— Отличная работа! — заметил он. — Не понимаю, как это нам не пришло в голову реставрировать картину… Прошу прощения, — прервал он себя и протянул руку. — Феликс Семереди.

— Господин Семереди! — живо воскликнула Жофия и, обтерев руку запачканной тряпицей, поздоровалась. — Жофия Тюю, реставратор.

Семереди внимательно разглядывал святого Христофора.

— Правда, мы только лето проводили в селе, — продолжал он, — и на бедную мою матушку всегда ложилось столько забот, что она рада была, если удавалось осуществить хотя бы малую часть задуманного… Впрочем, не знаю, входило ли это в ее планы…

— Я очень рада, что мы встретились, — сказала Жофия. — Я уж чуть было не собралась писать вам. Вы определенно знаете историю вашей капеллы.

— Определенно, к сожалению, не знаю, — отклонил чрезмерные упования Семереди. Он заметил пепельницу, банку из-под краски, положил букет и вынул из кармана американские сигареты. — Закурите?

— Благодарю.

Жофия предложила ему сесть.

— Согласно семейной легенде, — заговорил он, садясь на переднюю скамью и сосредоточенно выпуская дым изо рта, — некий предок наш, Семереди, выступая в поход против турок, дал обет, если вернется домой невредимым, воздвигнуть церковь во славу святого Христофора, который в те времена почитался хранителем всех путешествующих.

— Против турок? — взволнованно переспросила Жофия. — Значит, это, во всяком случае, было до изгнания турок, до тысяча шестьсот восемьдесят шестого года. А не в восемнадцатом веке.

— Освящал ее, кажется, сам дёрский епископ Дёрдь Сечени.

— Когда ж это был он епископом в Дёре? — размышляла Жофия. — В конце тысяча шестисотых годов, как будто так?

— Я не историк, — заметил себе в оправдание Семереди. — Но это можно выяснить.

— Да-да, я выясню… А почему только «кажется»?

Семереди развел руками.

— Когда я был подростком, отец показывал мне всякие семейные документы, было среди них и свидетельство об освящении церкви, но меня тогда интересовало другое… Впрочем, и сейчас тоже… Я был заядлый радиолюбитель… Ну, а к тому времени, как темечко у меня заросло, и война была проиграна, и усадьбу нашу разграбили. Был всего недельный интервал между тем, как стояли здесь немцы и пришли русские, и за эту неделю наши собственные батраки ограбили нас дочиста. Буквально дочиста, даже гвозди повытащили из стен.

— Во время войны ничего было не достать, — улыбнулась Жофия, — а уж гвоздей особенно.

— И бумагу на растопку тоже? — с горечью спросил Семереди. — Весь наш архив растащили, пожгли… Я понимаю крестьян французской революции, когда они в справедливом гневе захватывали, поджигали барские дворцы, но эти-то революции не делали! Они все получили даром!

— Быть может, французский помещик точно так же не понимал своих батраков, как вы — венгерских.

— Осенью сорок пятого года сюда приезжали из комитатского архива и обнаружили жалкую стопку документов — это за семьсот-то лет!

— Да, я видела, — сказала Жофия.

— Видели? — В голосе бывшего помещика слышалось уважение.

— Я уже несколько месяцев занимаюсь этой церквушкой, — сказала Жофия. — И не думаю, чтобы первым освящал ее епископ Дёрдь Сечени. В то время ее, вероятно, отстроили наново, потому что при турках она была разрушена… Судя по изображению Христа в склепе и некоторым остаткам старой кладки я отношу постройку первой церкви скорее к четырнадцатому — пятнадцатому векам. Одного только не понимаю. Я не нашла в склепе ни единой даты ранее тысяча семисотых годов. Как это объяснить?

Семереди размышлял. Жофия попыталась помочь ему.

— Насколько мне известно, у вас не только здесь были имения.

— Как же, как же! — Семереди оживился. — Ну, разумеется! Прежде семья проживала в Семереди, оттуда и родовое имя, или наоборот, пуста [21] по нашему имени названа… Но оттуда нас выкурили какие-то австрийские графы!.. Я помню, отец неоднократно рассказывал. А до той поры предков моих хоронили и там… Поначалу церковь эту для простого люда поставили, для проживавших в селе крепостных, батраков… Замок же построен в тысяча семьсот первом году, гораздо позднее, чем церковь. К этому времени семье пришлось уже перебраться сюда. Знаете, — глаза у Семереди блестели, словно для него воскресло вдруг его детство, — в те смутные времена нелегко было удерживать крепостных. Они то и дело сбегали в более мирные места. А церковь… Да, вот и это отец рассказывал… Церковь предок наш Семереди затем и воздвиг, чтобы, как при святом Иштване, хотя бы дом божий удерживал здесь людей. Он же прислал сюда капеллана, который еще и грамоте детей обучал… — Семереди неожиданно вскочил. — Позвольте! Где-то здесь должна быть дата. Я сам видел ее в детстве… Или слышал только?.. Может быть, при входе.

21

Пуста — степь с редко разбросанными хуторами.

Оба взволнованно бросились к порталу, но продолговатая красного мрамора плита была так затоптана, что, если и была на ней выбита дата постройки, она совершенно уже стерлась. Они разочарованно посмотрели друг на друга.

— Приходилось вам бывать в Кордове?

— Нет, к сожалению.

— Самая красивая мечеть в Европе! — восторженно проговорил Семереди. — Место паломничества магометан. Цель паломников — обойти вокруг святилища, где хранится Коран. Так вот, точно так же истоптан мрамор там, вокруг Корана, миллионами ног.

Они вернулись в неф, Семереди заметил мимоходом охлаждающиеся в святой воде пивные бутылки. Он улыбнулся, наслаждаясь смущением Жофии.

— Вы любите пиво в банках?

— Увы, оно попадается нечасто.

— Вот я пришлю вам целый короб… Итак, год постройки…

— Он может оказаться в самых разных местах, — с надеждой сказала Жофия. — В алтаре, на фризе башни, на цоколе. Может, вы запамятовали и он вовсе не на пороге, а на краеугольном камне… А может, и на постаменте статуи Христа, на колонне какой-нибудь…

Семереди задумчиво посматривал на вдохновенного реставратора.

— Почему вам это так важно?

— Мои учителя считали, — скромно заметила Жофия, — что на древности у меня чутье. И, хотя доказать я пока не могу, но чувствую: эта церковь четырнадцатого либо пятнадцатого века. А если так, мы спасем ее для будущего.

— Ну что ж, ищите дату, желаю успеха, — любезно проговорил Семереди; он взял с пюпитра передней скамьи свечу, засветил ее, подхватил огромный букет и спустился в склеп, чтобы помолиться у могилы матери.