Цесаревич Вася
Шрифт:
А ещё интерес подогревали рассказы очевидцев о вчерашнем происшествии на премьере в кинотеатре «Ударник», где гимназист не только спас конструктора дирижаблей Поликарпова, но и обезвредил террориста. Стрелок, правда, из него никудышный! С пяти метров двумя выстрелами только ранил нападавшего, засадив пули в руки и ногу. Да с такого расстояния любая кухарка должна в глаз попадать!
Неофициальный тотализатор отреагировал на разговоры соответствующим образом, и ставки против Красного поднялись до небес. Впрочем, сам Василий этим не интересовался, так как был занят беседой с шефом
— Василий… Вы же позволите называть вас просто по имени?
— Конечно, ваше превосходительство.
— По новому уставу от тридцать седьмого года — просто господин генерал-лейтенант. Но лучше вообще без чинов. К чему излишний официоз?
— Согласен, Феликс Эдмундович, — кивнул Красный.
— Так вот, Василий, меня интересует такой вопрос, — Дзержинский чуть понизил голос. — Куда после разговора с вами пропал штаб-ротмистр Ежов?
— Он разве настоящий?
— А что, были какие-то сомнения?
— Вообще-то я принял его за шпиона.
— И где сейчас Николай Иванович? Только не говорите, что его труп нужно искать в Обводном канале.
— Да вроде бы живой, — с какой-то неуверенностью произнёс Красный, и в самом деле не знавший, куда его охранники подевали жандарма. — Я спрошу, Феликс Эдмундович, и перезвоню.
— Буду премного благодарен, — кивнул Дзержинский. — А то вчерашнее происшествие в театре… Кстати, некоторые свидетели утверждают, будто бы террорист стрелял в вас, а не в Николая Николаевича Поликарпова. Что скажете?
Василий неопределённо пожал плечами:
— Скажу, что я не та величина, на которую покушаются.
— Насчёт величины могу поспорить, но не буду, — усмехнулся Феликс Эдмундович. — Когда вам исполняется четырнадцать? Не Василию Красному, а… ну вы понимаете.
— На днях, но представление обществу отложено до первомайского бала, — честно признался Вася. — А у вас разве не записано?
— Всё у меня записано, — проворчал главный жандарм империи. — И ещё вот заметку сделаю, что с первого мая у террористов появится ещё одна мишень, а у моих подчинённых дополнительная головная боль.
— Все террористы в Англии.
— Мне бы вашу убеждённость, — Дзержинский грустно и устало улыбнулся. — Но вот вроде бы твой оппонент прибыл?
— До назначенного времени ещё шесть минут, так что опоздания нет.
— И это плохо.
— Почему, Феликс Эдмундович?
— Да потому что не нравится мне эта затея с дуэлью, Василий. Чувствую какую-то опасность, но понять не могу откуда она придёт и к кому. Старый стал, наверное.
— Ну какой же вы старый? Я бы вам больше пятидесяти не дал.
— И не нужно, — коротко рассмеялся Феликс Эдмундович. — У нас после двадцати пяти лет уже вечная каторга, так что… Ну всё, идите к распорядителю на инструктаж, а то ваши секунданты его сейчас побьют.
И правда, распорядитель дуэли министр двора Вячеслав Михайлович Скрябин едва отражал напор наседавших на него Столыпина и Бонч-Бруевича с помощью толстой книги в кожаном переплёте с золотым тиснением. Не в том смысле, что отмахивался ей, вовсе нет. Он тыкал пальцев в раскрытый
фолиант, явно стараясь убедить Михаила Дмитриевича и Петра Аркадьевича в своей правоте. Или не в своей, а тех господ в партикулярном, что стояли поодаль с невозмутимым видом.Вася заинтересовался и прислушался, но из-за шума на стадионе до него долетали лишь обрывки фраз:
— … мать её! И вообще, какого чёрта…
— … параграф семьдесят восемь, пункт одиннадцатый предусматривает…
— … да я (тут неразборчиво) её видел!
— … и не запрещает замену, если…
— … насмешка над здравым смыслом, Вячеслав Михайлович, и потому…
— … имеет силу закона, и никто не вправе…
Тут Столыпин обратил внимание на греющего уши Красного, и сам к нему подошёл. Генерал Бонч-Бруевич оглянулся, и заговорил тише. А Пётр Аркадьевич тяжело вздохнул:
— Так что, Василий, свинью нам подложили.
— Какую свинью?
— Старую, больную и очкастую, - но увидев непонимание, пояснил. — Бронштейны выставили замену, что правилами не возбраняется, но какую замену! Старушку в очках!
Стреляться со старушками Василию не довелось ни в этом мире, ни в мире капитана Родионова. Как-то всё больше мирные бабушки попадались.
— Как же не возбраняется, Пётр Аркадьевич? Это дуэль несовершеннолетних.
— Потому она будет без защиты.
— А если я её убью?
Столыпин опять вздохнул:
— Вот это хуже всего, потом не отмоешься от позора.
— А в воздух стрелять?
— Да тоже ничего хорошего. Сам факт выхода с оружием против женщины ляжет пятном на репутацию. Представляете, Василий, вы в полной защите, а она…
— Я тоже могу без защиты.
— А вот это как раз правилами запрещено.
— И что делать? — Василий задумчиво почесал кончик носа. — Пётр Аркадьевич, а если я тоже выставлю замену?
— Как сторона, допустившее оскорбление действием, вы не можете это сделать.
Вася задумался, но нужные мысли в голову не приходили. Конечно, был вариант с раскрытием инкогнито, и тогда дуэль автоматически отменялась — если наследнику графа Бронштейна с некоторыми оговорками ещё можно стреляться с цесаревичем, то любые заместители рылом не вышли. Но этот вариант означал окончание вольной жизни и разрушение каких-то планов отца. Ведь не просто так император не стал возражать против поединка? Хотя мог бы и предупредить…
— Пётр Аркадьевич, а что будет, если я принесу извинения?
Лицо Столыпина сначала исказилось в брезгливой гримасе, а потом закаменело:
— В этом случае, господин Красный, я буду вынужден рекомендовать своей внучке сделать вид, будто она с вами не знакома. Думаю, Михаил Дмитриевич поступит точно так же. А что до извинений, то их обязательно примут.
— И не смогут отказаться? — Красный предпочёл не услышать первые два предложения.
— Не смогут, потому что это записано в правилах и высочайше утверждено.
— Спасибо, Пётр Аркадьевич, вы мне очень помогли, — Василий поклонился Столыпину и направился к распорядителю дуэли, который успешно противостоял напору генерала Бонч-Бруевича. — Михаил Дмитриевич, Вячеслав Михайлович, у меня есть заявление.