Цезарь Каскабель (иллюстр.)
Шрифт:
Среди них было несколько офицеров гарнизона и некий баронет [83] — сэр Эдуард Тернер, надменный, грубый и заносчивый человек, кичившийся своей национальной принадлежностью, один из тех джентльменов, кто считает, что им все позволено только потому, что они родились англичанами. Само собой разумеется, он ненавидел французов не меньше, чем господин Каскабель презирал его соотечественников. Поистине, они были созданы друг для друга!
В тот же вечер, когда Жан, Сандр и Клу отправились за продуктами, собаки баронета неподалеку от «Прекрасной Колесницы» столкнулись с Ваграмом и Маренго,
[83]Баронет — низший дворянский титул в Англии, отделяющий нетитулованное дворянство («джентри») от аристократии.
Понятно, что спаниель и пуделиха, с одной стороны, и пойнтеры — с другой, сначала поссорились, а затем устроили шумную свалку и славную битву, потребовавшую вмешательства хозяев.
На гомон из дома на окраине поселка выскочил сэр Эдуард Тернер и начал угрожать хлыстом собакам господина Каскабеля.
Последний не замедлил предстать перед баронетом и заступиться за своих псов.
Сэр Эдуард Тернер — а он в совершенстве владел французским — сразу же сообразил, с кем имеет дело, и решил не церемониться; англичанин не постеснялся выразить «по-британски» все, что думает об артисте и его соотечественниках.
Легко представить чувства господина Каскабеля, услышавшего такие речи.
Однако, чтобы не нажить неприятности на английской территории и не попасть в трудное положение, которое могло бы помешать его путешествию, господин Каскабель взял себя в руки и ответил тоном, в котором не было ничего оскорбительного:
— Ваши псы, мистер, начали первыми и спровоцировали моих собак!
— Ваших собак? — заржал баронет. — Ха! Видали — собаки фигляра! Хорошая взбучка им только на пользу!
— Осмелюсь заметить, — возразил господин Каскабель, который, вопреки собственной решимости сохранять спокойствие, начал понемногу распаляться, — ваши слова не подобают джентльмену!
— Тем не менее это единственный ответ, достойный человека вашего сорта.
— Мистер, я стараюсь быть вежливым… А вы, вы — невежа…
— Эй! Полегче! Вы имеете дело с баронетом Эдуардом Тернером!
Гнев охватил побледневшего господина Каскабеля; глаза его загорелись, кулаки сжались, и он угрожающе двинулся к баронету, как вдруг раздался крик Наполеоны:
— Папа! Иди быстрее! Мама зовет!
Корнелия специально подослала дочку, чтобы отозвать мужа.
— Сейчас! — ответил господин Каскабель. — Скажи матери, Наполеона, пусть подождет, пока я разделаюсь с этим джентльменом!
Услышав имя девочки, англичанин взорвался самым презрительным хохотом:
— Наполеона! — повторял он. — Эта девица — Наполеона! Имя этого чудовища, этого монстра…
Тут терпение господина Каскабеля лопнуло. Он шагнул вперед и, протянув руку, почти дотронулся до баронета:
— Вы оскорбили меня, сэр!
— Кого оскорбил? Вас?
— Да, меня, а также великого человека, который одним духом проглотил бы весь ваш остров, если бы только высадился на него!
— Неужели?
— Он раздавил бы его, как клопа!
— Жалкий шут! — закричал сэр Тернер.
Баронет немного отступил и встал в стойку боксера, приготовившись к защите.
— Да! Вы меня оскорбили, господин баронет, и я требую сатисфакции! [84]
[84]Сатисфакция —
удовлетворение, даваемое оскорбленному в форме поединка, дуэли.— Что? Сатисфакции? Фигляру?
— Оскорбив его, вы стали мне равным! И мы будем драться на шпагах или саблях, стреляться из пистолетов, как хотите! Хоть на кулаках!
— А почему бы нам не обменяться ударами воздушных шаров, как паяцы в балагане?
— Защищайтесь, сэр!
— Разве дерутся с ярмарочными гуляками?
— Да! — Господин Каскабель дошел в своей ярости до предела. — Да, дерутся… или заставляют драться!
И, не думая, что противник, очевидно, превосходит его в боксе, поскольку английские джентльмены большие мастера этого дела, Цезарь Каскабель уже готов был наброситься на баронета, когда в перепалку вмешалась Корнелия.
В то же время подбежали офицеры полка сэра Тернера — его товарищи по охоте и, твердо решив не допустить, чтобы баронет скомпрометировал себя дракой с человеком низкого сорта, принялись осыпать бранью семью Каскабель. Впрочем, ругательства не могли вывести из себя почтенную госпожу Каскабель — по меньшей мере с виду. Она едва удостоила сэра Тернера отнюдь не лестным взглядом.
Жан, Клу и Сандр также прибыли на поле брани, и ссора уже грозила перерасти в битву, когда Корнелия скомандовала:
— Так, Цезарь, и вы, дети, тоже, все назад! Пошли! Все в «Колесницу», и немедленно!
Приказ прозвучал столь повелительно, что никто не посмел ослушаться.
Ну и вечер ожидал господина Каскабеля! Он кипел от ярости. Задели его честь, оскорбили его кумира. И кто — англичашка! Каскабель рвался в бой с ним, со всеми его дружками, со всеми негодяями деревни Негодяев, сколько бы их ни было. Дети горели желанием помочь отцу, а Клу только и говорил о том, с каким удовольствием он откусил бы надменному британцу нос… если только ухо не окажется вкуснее.
Корнелии стоило больших трудов успокоить разбушевавшихся вояк. В глубине души она признавала, что вся вина лежит на сэре Эдуарде Тернере, и не могла отрицать, что ее мужа, а затем и всю семью унизили и оскорбили недостойным даже для базарных торговцев образом.
Вопреки своим чувствам госпожа Каскабель не желала обострять ситуацию и не уступала, несмотря на всеобщий натиск, и, в очередной раз услышав торжественную клятву мужа задать хорошую взбучку баронету, который надолго ее запомнит, она не выдержала:
— Я запрещаю тебе, Цезарь!
И господин Каскабель скрепя сердце вынужден был подчиниться своей жене.
С каким нетерпением Корнелия ожидала рассвета, чтобы покинуть проклятое место! Она успокоится только тогда, когда труппа окажется в нескольких милях к северу. А чтобы не сомневаться в том, что ночью никто не покинет «Прекрасную Колесницу», она не только тщательно заперла двери, но и осталась сторожить снаружи.
В три часа утра двадцать седьмого мая Корнелия объявила подъем. Для пущей безопасности она стремилась отправиться в путь до рассвета, пока жители деревни, будь то индейцы или англичане, еще спят. То был самый верный способ помешать ссоре разгореться с новой силой. И, заметьте, даже в такой ранний час она чрезвычайно торопилась разбудить лагерь. Взволнованная и беспокойная, она смотрела по сторонам воспаленными глазами, ругала, шпыняла, изводила сонных детей, мужа и Клу, не разделявших ее чувств.