Цезарь

Поскольку он там жил в окружении давних приятелей — актеров, мимов и прочих людей, не пользующихся уважением граждан, то стали ходить слухи, что Сулла устраивает оргии, пьянствуя с утра до вечера со всякой швалью.

Его скоропостижная смерть в начале 78 года до P. X. тоже вызвала кривотолки, среди которых самая экзотическая, будто бы его живьем съели вши, повторив судьбу поэта Алкмана или богослова Ферекида. Скорее всего, это тоже вымысел.

Вернемся к живым действующим лицам.

Цезарь появляется в Риме в тот момент, когда консул Марк Эмилий Лепид поднимает мятеж против сената. Лепид набирает армию, захватывает большую часть Италии и по примеру Суллы собирается взять Рим. Он уже стоит со своим войском у стен города, требуя, чтобы его снова избрали консулом. Но в это время Помпей, выступивший со своей армией в защиту Сената, громит войско союзника Лепида, занявшего Галлию. Союзником мятежного консула был некто Брут, потомок знаменитого римлянина, изгнавшего Тарквиния, последнего римского царя. После того как Брут сдался, на следующий день он был убит, по слухам, людьми Помпея. У Брута остался сын, тоже Брут. Тот самый…

По некоторым источникам, к Цезарю, только прибывшему в Рим, от Лепида обратились с заманчивым предложением примкнуть к консулу. После некоторых колебаний Цезарь все же отказывается. На его памяти несколько раз Рим уже захватывали честолюбцы, и все кончалось большой кровью. Но Лепид, как, скорее всего, было известно Цезарю, не пользовался такой популярностью, как Сулла или Марий, да и народ устал от честолюбцев.

Узнав о разгроме войска Брута и его гибели, Лепид бежит из Италии на Сардинию. А там, по словам Плутарха, умирает, причем не из-за болезни или краха своей авантюры, а от того, что случайно узнал о неверности своей жены. Странно видеть среди жестоковыйных римлян такую легкоранимую натуру.

А Цезарь, оглядевшись, решает идти проторенным веками путем и начинает политическую карьеру в русле римских традиций.

Он становится защитником, своего рода «адвокатом».

После судебной реформы Суллы появились семь судов, которые возглавляли преторы, а в качестве присяжных, решающих, виновен или невиновен кто-то, могли выступать только лица, набранные из сенаторов. Судоговорение производилось на виду у всех либо на форуме, либо в другом удобном месте, но всегда на глазах у зрителей, обожающих это зрелище. Состязание ораторов, обличающих и защищающих, превращалось чуть ли не в театральное действо, здесь можно было завоевать популярность у народа или потерпеть неудачу. А потому красноречие, эффектность подачи ценились больше, чем следование тонкостям законов.

Тут надо отметить, что в Риме не было профессиональных юристов или государственных обвинителей, поскольку все дела решались только посредством частных исков друг к другу. И если кого-то признавали виновным в серьезном преступлении, то его ждала смерть, правда, вначале гражданская. В Риме не было полицейского аппарата и тюрем, осужденному позволялось отправиться в изгнание, и если он был человеком состоятельным, особо не бедствовал. Однако если бы он посмел вернуться в Италию, то любой мог убить его.

Магистраты и некоторые другие административные должности пользовались судебной неприкосновенностью. Но как только заканчивался срок их пребывания на своем посту, любой мог засудить их. Поэтому частенько шли на подкуп, запугивание, провокации, лишь бы не оказаться обвиненным. С тех пор ничего не изменилось…

Защитники, представляющие интересы своих сторон, выступали порой одновременно в качестве обвинителей — дискредитировать противника, выставить его в невыгодном ракурсе давало преимущество. Защита обвиняемого считалась более престижной, поскольку под ударом часто оказывались государственные мужи, которые не жалели средств для своего оправдания. Впрочем, связи и деньги могли решить дело вне зависимости от красноречия ораторов. Они, прекрасно это понимая, во многом работали на публику, нарабатывая себе авторитет и завоевывая сердца будущих избирателей.

Марк Туллий Цицерон, к этому времени постепенно набирающий политический вес, уже становился более или менее известным ораторам. Позже он вспоминал, что в те годы он находился в тени великих ораторов и всячески старался быть похожим на них. Цицерон называет имена Гая Аврелия Котты, того самого, что спас Цезаря от Суллы, и знаменитого Квинта Гортензия, самого «главного» оратора Рима. Впоследствии он превзойдет их, пройдя обучение на Родосе у самого выдающегося ритора тех лет Аполлония Молона. Одолев Гортензия во время процесса, Цицерон займет его место и будет держаться на нем до конца своих дней. Но это другая история…

Первым делом Цезаря, по всей видимости, было его выступление в 77 году до P. X. в качестве защитника провинциальных общин в Македонии, то есть обвинителя Гнея Корнелия Долабеллы, соратника Суллы, бывшего македонского проконсула. Долабеллу, героя гражданской войны, удостоившегося триумфа за подвиги, обвиняли в вымогательстве. Обирание провинций было делом самым обычным, и Долабелла, скорее всего, был изрядным хапугой, как и большинство римских начальников в провинциях. Для Цезаря это была выигрышная ситуация: с одной стороны, обвинялся известный сулланец, что обеспечивало интерес со стороны публики, с другой — процесс не имел политического характера, поэтому не должен раздражать сторонников покойного диктатора. Цезарь, скорее всего, понимал: этим выигрышем ему следует и ограничиться. У провинциалов, от имени которых он выступал обвинителем, как правило, было немного шансов добиться справедливости в Риме. А когда он узнал, кто будет выступать в защиту Долабеллы, то, наверное, понял, что шансов нет вообще.

Защитниками оказались как раз двоюродный брат его матери Гай Котта, а вторым — сам Квинт Гортензий.

Уже это должно было польстить начинающему защитнику, но он и не собирался сдаваться. Его речь не дошла до наших дней, но мы знаем, какое впечатление она произвела на современников.

«В красноречии и в военном искусстве он стяжал не меньшую, если не большую славу, чем лучшие их знатоки. После обвинения Долабеллы все без спору признали его одним из лучших судебных ораторов Рима. Во всяком случае, Цицерон, перечисляя ораторов в своем «Бруте», заявляет, что не видел никого, кто превосходил бы Цезаря, и называет его слог изящным, блестящим и даже великолепным и благородным. А Корнелию Непоту он писал о нем так: «Как? Кого предпочтешь ты ему из тех ораторов, которые ничего не знают, кроме своего искусства? Кто острее или богаче мыслями? Кто пышнее или изящнее в выражениях?» По-видимому, за образец красноречия, по крайней мере в молодости, он выбрал Цезаря Страбона: из его речи в защиту сардинцев он даже перенес кое-что дословно в свою предварительную речь. Как передают, говорил он голосом звонким, с движениями и жестами пылкими, но приятными». [40]

40

Гай Светоний Транквилл. Жизнь двенадцати цезарей. М.: Наука, 1964. С. 23.

Поясним лишь, что, говоря об образце красноречия, Светоний имеет в виду Гая Юлия Цезаря Страбона, дальнего родственника нашего Цезаря. «Страбон» — это не имя, а прозвище — «косой, косоглазый». Такое же прозвище было и у отца Помпея.

Короче, репутацию оратора Цезарь приобрел, но процесс, естественно, проиграл. Слишком уж «тяжелая артиллерия» была выставлена против него, да и присяжные явно были подмазаны вороватым консулом.

Через год он выступает обвинителем против Гая Публия Антония, уличенного в мародерстве (по другим источникам, во взяточничестве) во время сражений с Митридатом. Вина Антония очевидна, Цезарь произносит блестящую речь. Но обвиняемому удалось то ли подкупить одного из народных трибунов, то ли как-то иначе повлиять, словом, трибун воспользовался правом вето, и суд прекратил слушания.

Несправедливость такого решения всем понятна, популярность Цезаря растет. Но растет и неприязнь могущественных сулланцев, которым не нравится деятельность племянника Мария. Возможно, имелись какие-то веские причины временно удалиться с политической арены, и в 75 году до P. X. он снова покидает Рим. На сей раз для того, чтобы отточить свое ораторское мастерство на Родосе, в школе красноречия Аполлония Молона, о чем он объявляет друзьям и знакомым. Хотя не исключено, что он просто хотел избежать смертельной опасности.

Избежать не удалось.

Дела пиратские

Морские приключениях Цезаря описаны у Светония и у Плутарха. Светоний лаконичен, Плутрах же красочно и в деталях повествует об этой истории.

Не поленимся привести цитату из «Жизнеописания»:

«…на обратном пути у острова Фармакуссы был захвачен в плен пиратами, которые уже тогда имели большой флот и с помощью своих бесчисленных кораблей властвовали над морем. Когда пираты потребовали у него выкуп в двадцать талантов, Цезарь рассмеялся, заявив, что они не знают, кого захватили в плен, и сам предложил дать им пятьдесят талантов. Затем, разослав своих людей в различные города за деньгами, он остался среди этих свирепых киликийцев с одним только другом и двумя слугами; несмотря на это, он вел себя так высокомерно, что всякий раз, собираясь отдохнуть, посылал приказать пиратам, чтобы те не шумели. Тридцать восемь дней пробыл он у пиратов, ведя себя так, как если бы они были его телохранителями, а не он их пленником, и без малейшего страха забавлялся и шутил с ними. Он писал поэмы и речи, декламировал их пиратам и тех, кто не выражал своего восхищения, называл в лицо неучами и варварами, часто со смехом угрожая повесить их. Те же охотно выслушивали эти вольные речи, видя в них проявление благодушия и шутливости. И как только прибыли выкупные деньги из Милета, а Цезарь, выплатив их, был освобожден, он тотчас снарядил корабли и вышел из милетской гавани против пиратов. Он застал их еще стоящими на якоре у острова и захватил в плен большую часть из них. Захваченные богатства он взял себе в качестве добычи, а людей заключил в тюрьму в Пергаме. Сам он отправился к Юнку, наместнику Азии, находя, что тому, как претору, надлежит наказать взятых в плен пиратов. Однако Юнк, смотревший с завистью на захваченные деньги (ибо их было немало), заявил, что займется рассмотрением дела пленников, когда у него будет время; тогда Цезарь, распрощавшись с ним, направился в Пергам, приказал вывести пиратов и всех до единого распять, как он часто предсказывал им на острове, когда они считали его слова шуткой». [41]

41

Плутарх. Сравнительные жизнеописания. М.: Наука, 1994. Т. II. С. 165.