Чаепитие в преддверии

– Что это?
– спросил кто-то.

– Да ничего такого, не беспокойтесь, господа, просто свет отключили, это бывает, сейчас включат. Но свет не зажигался.

– Не беспокойтесь, господа, - повторил чиновник.

И, обернувшись на его голос, я увидел во тьме бледное, уродливо сплюснутое, топорное, дегенеративное лицо с большими, напряженно округлившимися и поднявшимися на уровень лба ушами,

Я молчал, мгновенно наполнившись льдом и одеревенев.

Трое на диване тоже молчали.

Это белый телефон, вспомнил я и расслабился.

Меня обдало жаром. "Собственно говоря, что я здесь делаю?" - спросил я себя и подумал, что сейчас самое время уйти. Никому ничего не говоря. Я сижу в двух шагах от двери. В моей руке чашка с блюдцем.

Осторожно поставить на соседний стул.

Свободной рукой я нащупал стул. Затаив дыхание, медленно поднес к нему чашку на блюдце.

Теперь опустить.

Раздался треск.

Чашка подпрыгнула на блюдце, оглушительно звякнув, и я чуть не выронил блюдце из дрогнувшей руки.

Помещение озарилось светом. Спичка лучисто горела в руке чиновника над безобразной скуластой мордой телефона.

– Сейчас, господа, - сказал чиновник.

Послышался звук выдвигаемого ящика. Спичка угасла. Чиновник треснул другой, и огонек вспыхнул и перетек со спички на толстую бледную свечу. Чиновник приподнял руку над головой, чтобы озарить сидевших на диване. Все были на месте. Чиновник улыбнулся.

– А в этом что-то есть, не правда ли, господа? Какое-то древнее очарование. Мы со свечой и отправимся. Чиновник обратил лицо ко мне.

– Кстати, и вы можете к нам присоединиться.

Я поспешил поблагодарить его и сказать, что не смею больше задерживать группу.

– Помилуйте!
– воскликнул чиновник.
– Это минутное дело. У меня как раз есть один свободный паспорт. Только вписать вашу фамилию.

– Благодарю вас, но я не думаю, что мне будет полезна и интересна эта экскурсия, - ответил я.

– Отчего же?

– Да ведь я в этом городе родился и знаю каждый угол и камень.

Чиновник покачал головой.

– А заблудились.

Я смутился.

– Дело в том, что именно этот район... я здесь редко бывал. Ну и, честно говоря, здесь ничего достойного внимания нет.

– Позвольте, а наше бюро?

Я принял это за шутку и улыбнулся.

– Так вот, - сказал чиновник, - смею вас заверить, что ничего старого вы не увидите. Для вас все будет внове.

В его голосе звучала некоторая торжественность. И мне почудилось, что я действительно могу увидеть нечто новое, отправившись на экскурсию... Но возможно ли? Я здесь родился и столько прожил. Да и ночь на дворе.

– Но сейчас ночь, - сказал я.

– Это не имеет никакого значения, - ответил чиновник.
– А то, что вы увидите, достойно внимания. Я молчал.

– Ведь, знаете, как бывает. Бывает так, что путешествие оборачивается славой. Вот, например, однажды белый Изгнанник отправился на экскурсию и имел потрясающий успех, когда вернулся и поведал обо всем, что увидел.

На диване кашлянули.

– Ну так что же вы молчите?

Я сказал, что у меня мало денег.

– Деньги вам и не нужны.

– Экскурсия бесплатная?
– насторожился я.

– Нет-нет, расплатитесь потом. Когда у вас будет много денег... Очень много денег. Итак?..
– Чиновник со свечой в руке слегка подался вперед, глядя на меня.

– Могу я позвонить?
– спросил я.

– Увы, телефон не работает, - ответил чиновник.

И не успел он договорить, как телефон затрезвонил.

2

Да, портфеля нигде не было. Ни в прихожей, ни в шкафу, ни под столом. Григорьев заглянул в ванную. Там была жена. Перед зеркалом она красила губы. Хотя и без помады они были достаточно соблазнительными, даже слишком.

– Ты не видела портфель?
– спросил Григорьев.

Жена взглянула на него из зеркала.

– Куда-то подевался, - пробормотал Григорьев, глядя на отражение жены. В зеркале ее смуглое лицо казалось не столь моложавым, и один глаз был больше, а другой хитрее. Отражение жены беззвучно пошевелило накрашенными губами, рука поправила выбеленную перекисью прядь. Отражение воссоединилось с женою, и воссоединенная жена вышла из ванной. Она была хороша и выглядела, конечно, моложе своих лет, моложе своего мужа. Она положила в сумочку помаду, протянула руку к пальто. Григорьев опередил ее, снял с вешалки бордовое пальто, распахнул его.

– Там что, сто тысяч было?
– наконец подала голос она, всовывая руки в рукава.

– Да просто жалко, - вздохнул Григорьев.
– Хороший портфель. Ну и тетради.

О рукописи он промолчал, хотя это был единственный экземпляр, черновик.

Жена порылась в сумочке. И закрыв ее, сухо щелкнула застежкой. Взглянула на мужа... Повернулась и, ничего не сказав, вышла.

Сухо щелкнула и выпорхнула, черноглазая, хищная, изящная.

Григорьев вздохнул.

Иногда ему хотелось сдавить ее с такой чудовищной силой, чтобы услышать хруст.

Сегодня у Григорьева был выходной, точнее методический день, то есть день самоподготовки, сидения в библиотеке... Какая еще библиотека, если за окном так сумрачно, серо, слякотно, холодно. И туфли не просохли. Григорьев собирался весь день сидеть дома. Но жена ушла, и он еще раз обшарил все углы в квартире и, не найдя портфеля, подумал, что скорее всего забыл его в школе... и похолодел: кто-нибудь может залезть!

Наспех побрившись, Григорьев вышел из дому.

Девятиэтажные и пятиэтажные одинаковые дома стояли в весеннем тумане серыми призрачными замками-казармами. Чернели редкие чахлые голые деревца. Поджарый вислоухий пес рылся в картонной размокшей коробке с отбросами, которую выкинул с балкона какой-то лентяй.

Снег почти повсюду стаял, лишь кое-где виднелись почерневшие плешины сгинувшей зимы.

Григорьев жил на окраине, в новом заунывном районе, а работал в центре города.

Лавируя среди обширнейших луж и с отвращением чувствуя, как ледяная вода уже просачивается сквозь швы потертых штиблет, Григорьев прошел к трамвайной остановке. Трамвая, как обычно, долго не было, и Григорьев смог всласть настрадаться, воображая, как ученики суют свои сопливые прыщеватые носы в его портфель и, достав исчерканные листы, глумливо улыбаются, читают, пускают по рукам... Григорьев уже готов был отправиться пешком, но в туманной дали показался трамвай. И еще сорок минут Григорьев ехал в трамвае, ругая себя за оплошность и стараясь вспомнить, где именно он оставил портфель. Если в кабинете истории - портфель окажется в руках учеников. Но, может быть, в учительской. Не лучше. Среди коллег есть любопытные особы. А учитель литературы Лев Лебедев так и подскочит, узнав, что Григорьев стихи сочиняет.