Чакра Фролова

– Почему? Выпускали.

– Нет, просто странно, что пока немцы караулили, вы, рискуя жизнью, бежали, а когда беги не хочу, вы пошли на озеро развлекаться.

– Да, странно, – невольно согласился Фролов, но потом опомнился. – Но ведь уголовники – наши, вроде. Чего ж бежать, если враг выбит?

– А что же, в Минск вы уже решили не возвращаться?

– Нет, ну просто прошла пара дней всего, как уголовники немцев выгнали – мы ждали удобного случая.

– Чтобы бежать?

– Ну да.

– Так ведь вы только что сказали – зачем бежать, если враг выбит?

– Сказал. Но… рано или поздно все равно пришлось бы возвращаться в Минск. Мы же просто не сразу поняли, что к чему. Да и как разобрать? Уголовники-то как там очутились? Сами по себе или их специально привезли? Наши они или вроде мародеров? Вот и ждали удобного случая.

– Но какой же может быть удобный случай, если уголовники вас не караулили?

– Ну не знаю… Мы хотели на авто бежать. Ногами-то далеко не убежишь. А наш автомобиль был порезанный, а их грузовик под присмотром.

– А при немцах ногами бежали и ничего. Ох, запутались, Александр Георгич, запутались.

Веселый рассмеялся и шутливо пригрозил пальчиком.

Этот жест Фролову не понравился. Однако он мужественно продолжил рассказ. Но теперь он почти не спотыкался, поскольку понял, что сомнительные детали надо опускать. Не говоря уже о таких крупных просчетах, как съемки немецкого пропагандстского фильма. Они и безо всяких объяснений тянули на измену Родине. Из рассказа также исчез партизан, которого Кучник угостил кулаком в челюсть статуя Сталина, на которой плыл Райзберг, контуженый пассажир в машине, еврейские партизаны, а также Варя с ее немецким офицером. На всякий случай даже Гуревича Фролов упомянул исключительно вскользь – а то выйдет, что они скупщику краденого помогали. Единственное, что проскочило, это несчастный Кучник, улетевший из вагона. Детали со спущенными штанами и сгущенкой Фролов хотел опустить, но без них все выходило либо недостоверным, либо говорило в пользу сознательного прыжка, что было бы подозрительно.

Как ни странно, история с Кучником Веселого не развеселила, а как-то даже огорчила.

– М-да… Вот так живешь, живешь, а потом… а впрочем, что я его заранее хороню, а?

– Да, – неуверенно сказал Фролов. – Хоронить не надо.

Веселый затушил папиросу и выдержал паузу.

– М-да, Александр Георгич… вот что у нас получается. В истории вашей много случайностей и несуразностей. Согласны?

– Согласен, – кивнул Фролов.

– И отпустить я вас вот так просто не могу. Ситуация, сами понимаете, напряженная.

«Так, – подумал Фролов, – не хватало только добраться до своих, чтобы быть расстрелянным».

– А ведь мы у самого Смоленска. И враг движется на нас с угрожающей скоростью.

Сказано было хитро – как будто не фронт движется (а следовательно, и Красная армия под его давлением отступает), а только враг. И Красная армия просто терпеливо ждет, пока он приблизится настолько, чтобы дать ему наконец бой.

– Поверьте, и рад бы вам помочь, но… один раз слабину дашь, второй, а на третий уже меня самого объявят врагом.

«Вот это честно», – подивился Фролов.

– Поэтому я вас… отправлю в тыл – пусть там разбираются. И мой вам совет: если есть свидетели или просто кто-то, кто может за вас поручиться, разыщите их. Дело ваше шаткое – от одного слова может зависеть судьба. И поменьше болтайте про немцев.

«Не расстреляли – уже хорошо», – мысленно успокоил себя Фролов. А напоследок попросил несколько папирос в дорогу.

– А это завсегда, – дружелюбно протянул пачку Веселый.

Тем же днем к Фролову приставили молодого бойца, который проводил кинорежиссера к грузовику с ранеными, затолкал его в кузов и сам залез следом. И всю дорогу, пока они тряслись в кузове, пристально следил за каждым движением Фролова.

– Куда едем-то? – спросил Фролов.

– На кудыкину гору, – огрызнулся конвоир.

Разговор как-то сразу не «заклеился». Пришлось трястись под надсадный рев мотора да жалобное мычание раненых.

Глава 52

Поздно вечером они прибыли в населенный пункт с неприятным названием Ханыгино, где раненых принял полевой госпиталь, а Фролова, не дав ему толком передохнуть, затолкали на допрос к особисту Морозову. Ни фамилия нового следователя (вот уж вполне подходящая), ни его внешность (фиолетовое родимое пятно на всю правую часть лица) не предвещали ничего хорошего. Не то чтобы Фролов имел какие-то предрассудки по отношению к людям с физическими дефектами, но по опыту знал, что в отличие от всех прочих им приходится прикладывать двойные усилия, чтобы сохранить доброжелательное отношение к миру. Ведь мир не дает им поблажек: дети тычут в них пальцем, подростки смеются или пугаются, взрослые осторожно отводят глаза, боясь обидеть. Комплекс, как опухоль, постепенно снедает их изнутри. И если не иметь иммунитета в виде родительской любви или приобщения к искусству, он может развиться в серьезный душевный дефект. Который в разы страшнее физического. Морозова, судя по всему, в детстве не баловали и искусством не воспитывали. На мир он смотрел как на врага, которого не в силах победить, но которому можно насолить.

Он быстро прочитал дело и сразу взял быка за рога.

– С какой целью были засланы на территорию СССР?

Вопрос был поставлен иезуитским образом – отвечать на него можно было, лишь опровергнув суть вопроса.

– Я не был заслан на территорию СССР, – сухо ответил Фролов.

– То есть вы отрицаете свои диверсионные намерения? – спросил Морозов.

– У меня не было диверсионных намерений.

– А какие у вас были намерения?

– Перебраться через линию фронта с оккупированной территории.

– Зачем?

– Затем, что не желаю находиться на территориях, оккупированных врагом.

Ответ поставил Морозова в тупик, но не надолго.

– Как давно вы знакомы с Кучником?

– Года два…

– Точнее.

– Два года, пять месяцев, четыре дня и два часа, – оттарабанил первые пришедшие на ум цифры Фролов, чувствуя, что начинает терять терпение. Это было плохим симптомом. Обычно подобное раздражение вело к приступу злобы, которого он боялся. В такие моменты что-то внутри него выключалось, и он переставал контролировать эмоции. Вроде Кучника, терявшего разум от шуток на национальные темы. Но Кучник сразу лез в драку, а Фролов был способен лишь довести самого себя до истерики. Со стороны это выглядело не очень грозно – скорее жалко. Знакомый режиссер, увидев Фролова в таком виде на съемочной площадке, посоветовал тому сдерживать себя, поскольку «если часто кричать, эффект пропадает». Но сейчас на Фролова давил груз из недосыпа и событий последних пяти дней – ему было плевать на эффект.

Выслушав тарабарщину из месяцев, дней и часов, Морозов поднял глаза.

– Вы хотите, чтобы я занес эти цифры в протокол?

– Если считаете нужным, – устало сказал Фролов.

– Хорошо. Какую диверсионную деятельность он собирался выполнять на территории СССР?

– Кто? Кучник? Кучник выпал из поезда.

– Или ему помогли.

– Вы на меня намекаете, что ли? А какой мне резон сбрасывать его с поезда?

– Вот это я и хочу понять.

– Сочувствую. Понять то, что не происходило, трудная задача.

– То есть вы утверждаете, что он выпал случайно?

– Да.

– А можно ли сказать, что он сам спрыгнул с поезда?

– Нет, нельзя так сказать.

– Почему?

– Потому что он выпал случайно.

– Вы уверены?

– А вам кажется, что со спущенными штанами и с банкой сгущенки в руке удобно прыгать с поезда?

– Вы здесь, чтобы отвечать на вопросы, а не задавать их.

– Да, – ответил Фролов с вызовом.

– Что «да»?

– Вы задали вопрос, а я на него ответил. Да, я уверен. Ведите, пожалуйста, допрос внимательнее.