Чапаев

Д. А. Фурманов, отправив письмо командующему Южной группы армий, решил объясниться с самим В. И. Чапаевым. С этой целью он, находясь в Уфе, пишет ему 27 июня:

«Я хочу Вам ответить без раздражения и нервности на все оскорбления, которые Вы мне нанесли. Все, что между нами произошло — крупное и непоправимое — Вам казалось мелочью, глазом минутного раздражения, личного недовольства и т. д. Вы даже сначала все дело пытались объяснить тем мелким случаем из-за лошадей, который произошел в 222 полку. Теперь Вы и сами этому не верите, в чем мне вчера и сознались. Да и смешно, глупо было бы из-за такой мелочи раздувать большое дело. За 4 месяца совместной работы Вы имели возможность убедиться, что я человек не мелочный, о мелочах говорить и вздорить не буду, в центр о них доносить не стану. Ведь не было еще ни одного случая, когда бы я пожаловался, хоть на кого-нибудь командующему или в Реввоенсовет. Таких случаев не было. И если теперь я подымаю крупное дело — значит, на это имеются и крупные причины. Я взялся не шутя и дело доведу до конца. Сначала отвечу Вам на оскорбления и обвинения, а потом объясню — по каким причинам я изменил о Вас мнение и переменил к Вам отношения. Вы предполагали, что все произошло из-за» личных счетов»(в чем это нам с Вами считаться, мы, кажется, оба незлопамятные). Теперь этому не верите и сами.

II. Вы пытались все объяснить какой-то нелепой ревностью из-за Анны Никитишны. Но подумайте сами, ведь это очень смешно и глупо, если б я на самом деле вздумал ревновать ее к Вам. Такие соперники не опасны. Таких молодцов прошло мимо нас уже немало — навязывавшихся, пристававших и присылающих любовные записочки, — но всем таким молодцам она помимо меня или плевала в лицо или посылала к черту. Она мне показывала Ваше последнее письмо, где написано» Любящий Вас Чапаев». Она действительно возмущалась Вашей низостью и наглостью и в своей записке, кажется, достаточно ярко выразила Вам свое презрение. Эти все документы у меня в руках, и при случае я покажу их кому следует, чтобы раскрыть Вашу гнусную игру. К низкому человеку ревновать нельзя и я, разумеется, ее не ревновал, но я был глубоко возмущен тем наглым ухаживанием и постоянным приставанием, которое было очевидно и о котором Анна Никитишна неоднократно мне говорила. Значит, была не ревность, а возмущение Вашим поведением и презрение к Вам за подлые и низкие приемы. Анна Никитишна работает с нами уже третий месяц, но разве мое презрение к Вам (а по Вашему» ревность») родилась тоже два месяца назад? Совсем нет. Я стал вас презирать всего несколько дней назад, когда убедился, что Вы карьерист и когда увидел, что приставания делаются особенно наглыми и оскорбляют честь моей жены. Я Вас считал за грязного и развратного человечишка (о чем Вы мне так много рассказывали, когда мы ездили вместе но уральским степям, помните!) и Ваши прикосновения к ней оставили во мне чувство какой-то гадливости. Впечатление получалось такое, будто к белому голубю прикасалась жаба, становилось холодно и омерзительно'. Ну, об этом довольно. Когда будет нужно-я обнажу документы и расчешу по косточкам всю Вашу низость.

III. Вы мне вчера сказали, что я трус. Но когда это Вы имели возможность убедиться в моей трусости? Как всем известно— я во всех боях был неразлучно с Вами, не отставая ни на шаг, а под Пилюгиным вышло даже так, что когда мы первой цепью угнали неприятеля и возвращались в село — Вас я встретил только на горе, помните! Затем еще, не помните ли, как мы с Вами попали под ружейный огонь на реке Боровке? С нами было тогда человек 8 ординарцев. Все мы под обстрелом проехали верхами, а Вы — помните, как Вы поступили тогда? Оставив за ометом лошадь, передав ординарцу бурку, Вы тихо крались словно мышь, и нам было противно тогда смотреть, как перетрусил начальник дивизии. Полагаю, что Вы не забыли этот факт. Вы вчера еще спросили меня — почему я не попал в Красном Яру к Кутякову. Что ж Вы притворяетесь, разве сами-то не знаете и не помните, почему я не попал к Кутякову? Ну, так слушайте, я освежу Вашу память.

Вы послали меня в цепь к Кутякову, зная, что никогда и ни от чего я не отказываюсь. Вы полагали, что Анна Никитишна останется с Вами в Авдоке. Когда же вы узнали, что и она едет со мною — Вы почему-то переменили решение и предложили нам ехать не к Кутякову за реку Белую, а остановиться в Красном Яру с товарищем Снежковым (начальник штаба 25-й стрелковой дивизии. — Авт.). Что, не помните, что ли? Когда я подъезжал к Красному Яру, навстречу попался тов. Снежков со всем штабом. Очень ясно, что к пустому месту в Красный Яр ехать было незачем, и я поехал вместе со штабом, ибо и Вы говорили, что мне необходимо быть при штабе. Впрочем, Вы все эти подробности хорошо помните и без меня. Только Вас нечем меня уязвить — вот Вы и лжете, как мелкий лгунишка. Мне рассказывали, что некогда Вы были храбрым воином. Но теперь ни на минуту не отставая от Вас в боях-я убедился, что храбрости в Вас больше нет, а ваша осторожность за свою многоценную жизнь очень и очень похожа на трусость. Да это и вполне понятно. Вы однажды сказали мне. «Когда я был плотником-я жизни совершенно не жалел и был смел, а теперь когда стал жить получше, и понял новую жизнь — теперь уж не тот, и жизнь мне жалко». Помните эти слова?

IV. Затем Вы меня назвали конюхом, как будто это какое-нибудь бранное слово. Как будто конюх это непременно какойнибудь негодяй. У нас, коммунистов, на этот счет взгляды совершенно иные. Мы конюхов, плотников, столяров, каменщиков и разных бедняков вообще считаем своими братьями. Мы им даже доверяем крупные дела, полагаем, что только на них, искренних работниках бедняках, а не на каких-нибудь проходимцах, держится Советский строй. Например, Вы были шарманщиком. Но ведь это совсем не значит, что раз Вы шарманщик, так, значит, и негодный человек. Ведь Вы вот все-таки Начдив. И если я Вас перестал уважать, так совсем не потому, что Вы шарманщик, а потому, что Вы оказались недостойным моего уважения. Не бранитесь конюхом, вам это не к лицу, ибо сами Вы вышли не из барского роду, да и к тому же на всех митингах звоните, что Вы тоже коммунист.» Конюхом» ругаются только белоручки — аристократы, да еще всевозможные выскочки, которые вышли с самого низу, из простонародья, а, поднявшись наверх, — позазнались, стали стыдиться этого простонародья, стали презирать его, а иногда даже и бить — то кулаком по лицу (как было в 74 бригаде), то плетко — хлыстиком по груди (как было недавно — в штабе дивизии).

V. Один из уважаемых мною товарищей недавно передал мне, что Вам Фурманов был нужен и мил только потому, что у Фурманова хорошие отношения с Фрунзе, что Фурманов может Вам помочь в повышении Вашей карьеры. В разговоре с Вами я вчера сообщил Вам эти сведения, Вы не отказались, Вы с ними согласились и их подтвердили. Как же после этого не потерять к Вам уважение? Значит, все Ваши со мною отношения, все поступки и слова — все это была коварная, хитрая ложь, которая прикрывала Ваши карьеристские мечты и Вашу слепую ненависть к политическим комиссарам. Сколько раз Вы издевались и глумились над комиссарами, как Вы ненавидите политические отделы, только вспомните! Так какой же Вы коммунист, раз издеваетесь над тем, что создал Центр. Комитет Коммунистической Партии? Ведь за эти злые насмешки и за хамское отношение к комиссарам (помните собрание командного состава) — таких молодцов из партии выгоняют и передают Черезвычайке. Недаром Вы так ненавидите Черезвычайку! Кончаю. Запомните, что если Вам совершенно нечем уязвить и осрамить меня — так лучше молчите и не лгите наглым образом, ибо эта ложь только Вас же самого хлещет по физиономии да, кстати, еще помните, что у меня в руках есть документы, факты и свидетели». [233]

233

Цит. по: В. И. Чапаев и Д. А. Фурманов// Сельская молодежь. 1991. № 2. С. 41–42.

На оригинале письма рукой Чапаева написан ответ:

«Осторожность не трусость и я никогда от пули не отказывался и не говорил, что меня кто-то посылает на смерть, а честность моя всегда со мной и я комиссаров [234] не жалею, как и себя, так ни о ком не плачу. Конюхом я вас назвал не потому, что я ненавижу конюхов, но Вы помните, что комиссар, но не умеете держать себя прилично, что касается комиссаров, я сам был честным комиссаром и проводил политическую жизнь нормально, а если вы хотели поддержать коммунистку, я вправе сделать вам замечание. Что касается Анны Никитишны, то я не скажу ничего до тех пор, покамест не скажет она. Что касается тебя, я говорил и говорю, что Фурман в другом месте пользы бы принес больше, а возле меня он бездействует, — с этим ты согласился сам. Прошу больше мне не писать, что думаешь — думай про себя. Меня не задевай. Что касается Анны Никитишны — меня удивило, что это за игра. Затем до свиданья, а может и прощай. Чапаев».

234

В тексте неразборчиво.

Не успел Фурманов отправить письмо Чапаеву, как комиссару принесли заявление от военного комиссара 74-й стрелковой бригады ПЛ. Брауцея:

«Доношу до Вашего сведения, что ненормальные явления, как со стороны комбрига Зубарева, так и начальника дивизии, недопустимы, считаю долгом, как коммунист, борющийся для общего блага, блага всего трудового и во имя тех людей, которые вместе с нами идут за одно общее дело, бросают нам упреки в глаза на наших командиров, где все те грубые обращения их приходится улаживать. Как побои, которые делались комбригом, и многие враждебные отношения ко всем политическим работникам. Их самовыделение, выхвалы, как, например, по прибытии в гор. Уфу моим командиром (Зубарев Д. Ф.) в присутствии командира 221-го полка тов. Аазды он заявил, что Чапаев сказал, что он будет командовать дивизией, а Чапаев группой. Безграничное пьянство, безобразия с посторонними людьми — это показывает совсем не командира, а хулигана. Кроме того, в очень широком масштабе наблюдается применение своих товарищей на ответственные должности, не считаясь с тем, — соответствует он назначению или нет, а люди — специалисты находятся в строю или где в обозе, а если нет, то просто откомандировывались как несоответствующие. Такие явления случались с командирами полков и батальонов. Чувствую жестокую боль в своем сердце, при отъезде из Самары на фронт, имея состав 74 бригады около 12 000 человек, из которых свыше 1500 человек одних коммунистов и около 1000 интернационалистов, где люди спаяны со своими командирами и комиссарами товарищескими отношениями, как львы рвались вперед, но со времени появления и прилива таких нелепых командиров, рекомендованных т. Чапаевым, которые говорят, что они коммунисты, но сами всегда против тех людей, которые призывают к просвещению и дают знать сущность нашей борьбы. У меня с комбригом неоднократно происходили столкновения на почве политической, где он заявлял, что они комиссаров только возят за собой как куклу и всегда враждебно говорят про власть комиссаров, где замечается в огромном виде наталкивание начдива тов. Чапаева командиров на своих комиссаров.

Встретив на улице командира арт. дивизиона, он остановил его и спросил, говоря: «Т. Чапаев мне велел опросить всех командиров, что они будут делать, когда уйдет Чапаев и с кем пойдут и против кого, против комиссаров или т. Чапаева», мною был перебит этот разговор; проезжая дальше — встретившегося на дороге красноармейца он снова спросил в таком же виде: знаешь ли ты Фурманова и Чапаева, считая недопустимым такие вопросы, я прервал разговор. Считаю такие проделки начдива недопустимыми, несущими контрреволюционный заговор против политических работников, не считаясь с ответственными, но и красноармеец, достигший политического воспитания, может пасть жертвой, что и наблюдалось в 222-м полку. Ввиду того, что в наших руках находится большая часть несознательных, которых можно нашим командирам использовать для своего блага, как слепое оружие в руках, может отразиться очень больно на нашей общей работе. Мой долг, как истинного бойца, отдавшего свою жизнь для освобождения всего мира, поставить вам на вид, где вы в свою очередь не должны промолчать, а дать ход этому делу, не как единоличному, касающемуся интересов, а для общества. По моему заключению, имя т. Чапаева стало очень интересным в пользу нашу. Но когда в человеке проявляется чувство захвата власти, которая грозит не только одной части преданных людей революции, но и всей революции. Так вот с моей стороны, по моим усмотрениям, считаю нужным ограничить власть и хорошо вменить на вид, внушая чувство коммуниста. При расследовании дела могу дать лица, подтверждающие мнения, и красногвардейцев, которые ко всем этим делам тоже смотрят противно». [235]

235

Цит. по: В. И. Чапаев и Д. А. Фурманов// Сельская молодежь. 1991. № 2. С. 42–43.

Как мы видим из письма ПЛ. Брауцея, комбриг Д. Ф. Зубарев пользовался особым расположением начальника дивизии, который даже прочил его на свое место. Однако в романе М. С. Колесникова «Без страха и упрека» комбриг фигурирует только в качестве отрицательного персонажа:

«В анонимках Зубарев настаивал, чтобы Аню убрали из дивизии, так как, мол, «не выяснено ее классовое лицо», может быть, комиссар подцепил барыньку; а тот факт, что она с Кубани, говорит о многом: не подослана ли она белыми?.. В конце концов, Фурманов вынужден был написать пространное письмо в Реввоенсовет Южной группы:

«Товарищи!

Разрешите мое весьма щекотливое положение. Один из декретов Совнаркома говорит о недопустимости мужу и жене работать в одной организации. Я работаю военным комиссаром 25-й дивизии. Жена, Анна Никитична Фурманова — Стешенко, заведует культпросветом этой же дивизии. Работай она слабо, я не щадил бы ни минуты и отстранил бы от работы. Но вижу обратное: до нее культпросвет почти не подавал признаков жизни, она же сумела организовать все его секции, а театральную наладила настолько, что стала возможной постановка пьес непосредственно на позиции в полках, а не только в штабах дивизии или бригад. Словом, работой я вполне доволен. Отзыв мой беспристрастен. Его могут подтвердить завполитотделом, помвоенкомдив и многие ответственные работники дивизии, знающие ее работу. Кроме того, она работает как организатор, как артистка в труппе, как фельдшерица, когда уезжает во время боев со мной на позиции. Она заменяет мне секретаря. От секретаря, предложенного мне еще 5-й армией (когда 25-я дивизия числилась в 5-й армии), я отказался, ибо постоянного дела ему нет, а попусту деньги платить не стоит. Этого секретаря замещает мне Анна Ник — на, получая, разумеется, только одно жалованье — как заведующая культпросветом. Михаил Васильевич в личной беседе дал мне свое согласие оставить ее при мне секретарем. Теперь я спрашиваю Нас, товарищи: 1) может ли она вообще работать здесь, в одной дивизии со мной; 2) может ли совмещать две должности, получая один оклад?».

Из Реввоенсовета очень скоро пришел ответ: «Высоко оцениваем работу Анны Никитичны, желаем дальнейших успехов…»

В письме П. Я. Брауцея говорится о «побоях», то есть о случаях рукоприкладства со стороны командира бригады Зубарева. О подобных случаях писал в своем романе «Чапаев» и Д. А. фурманов. Приведем отрывок из разговора возницы Гриши с комиссаром Клычковым:

— А меня не били? — обернулся Гриша. — Тоже били… да сам Чапаев единожды саданул. Что будешь делать, коли надо?

— Как Чапаев, за што? — встрепенулся Федор, услышав (н который раз!) это магическое, удивительное имя.

— А я на карауле, видишь ли, стоял, — докладывал Гриша, — что вот за Пугачами, вовсе близко, станция какая-то тут… забыл ее звать. Стою, братец, стою, а надоело… Што ты, мать i ною так, думаю, за паршивое дело это — на карауле стоять. Тоска, одним словом, заела. А у самого вокзала березки стоят, и на березках галок — гляжу — видимо — невидимо: га — гага… Ишь раскричались! Пальну вот, не больно, мол, гакать станете! (Спервоначалу-то подумал смешком, а там и на самом деле: кто, дескать, тут увидит, — мало ли народу стреляет по разным надобностям? Прицелился в кучу-то: бах, бах, бах… Да весь пяток и выпалил сгоряча… Которых убил — попадали сверху, за сучки это крылышками-то, помню, все задевали да трепыхались перед смертью. А што их было — тучами так и поднялись… поднялись да и загалдели ядреным матом. Кто его знал, что он у коменданта сидит, Чапаев-то. Выходит — туча тучей.

— Ты стрелял?

— Нет, — говорю, — не стрелял: не я!

— А кто же галок-то поднял, хрен гороховый?

— Так, видно, сами, — говорю, — полетели!

— А ну, покажи! — и хвать за винтовку. За винтовку хвать — а она пустая.

— Што? — говорит. — А патроны где, — говорит, — возьмешь, сукин сын? Казаков чем будешь бить, колода? Галка тебе страшнее казака? У, ч — черт! — да как двинет прикладом в бок!

Молчу, чего ему сказать? Спохватился, да поздно, а надо бы по — иному мне: как норовил это за винтовку, а мне бы отдернуть: не подходи, мол, застрелю: на карауле нельзя винтовку щупать! Он бы туда — сюда, а не давать, да штык ему еще в живот нацелить: любил, все бы простил разом…

— Любил? — прищурился любопытный Федор.

— И как любил: чем его крепче огорошишь, тем ласковее. Навсегда уважал твердого человека, что бы он ему ни сделал: «Молодец, — говорит, — коли дух имеешь смелый»…»

Заявления о самоуправстве Чапаева и расстреле им бойцов, отказавшихся идти в наступление, были не беспочвенными. Такие случаи были неоднократными в частях Восточного фронта не только по отношению к мадьярам (венграм), но и к представителям других национальностей. Еще накануне контрнаступления войск Южной группы армий председатель РВСР Л. Д. Троцкий издал 1 апреля приказ о гуманном отношении к перебежчикам и военнопленным:

«…Перебежчиков встречать дружелюбно, как освободившихся из-под колчаковской палки товарищей, или как раскаявшихся противников. Это относится не только к солдатам, но и к офицерам. Кто перешел к нам, с тем делить хлеб — соль. Сдавшихся или захваченных в плен противников ни в коем случае не расстреливать. Твердо помнить, что в армии Колчака часть обманута, другая часть сражается из-под палки и лишь ничтожная часть состоит из монархистов — колчаковцев. Лаже в среде колчаковских офицеров только адмиральская и генеральская верхушка состоит из заклятых врагов рабочего народа. Большинство нисшего офицерства мобилизовано насильственно и радо бы выбраться из петли. Увидав на чьей стороне правда и сила, не только солдаты Колчака, но и многие из его офицеров будут затем честно работать в советских рядах. Самовольные расстрелы не только перебежчиков, но и пленных врагов будут беспощадно караться по законам военного времени. Пусть палачи Колчака расстреливают пленников. Рабоче — крестьянская армия раскаявшихся врагов превращает в друзей». [236]

236

Цит. по: Краснов В. Г., Дайнес В. О. Неизвестный Троцкий. Красный Бонапарт: Документы. Мнения. Размышления. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2000. С. 183–184.

Позднее, 27 мая, Троцкий был вынужден снова потребовать от Реввоенсовета Восточного фронта гуманного обращения к перебежчикам:

«Военком башкир Валидов сообщает, что продолжаются жестокие расстрелы башкир — перебежчиков из лагеря белых. Предлагаю возобновить приказ о благожелательном отношении к перебежчикам башкирам, как и ко всем перебежчикам. Отданный приказ прочитать во всех ротах, эскадронах, возложить ответственность на командиров и комиссаров, привлечь при первой оказии виновных, вообще добиться, наконец, осуществления приказа о нерасстреле перебежчиков». [237]

237

Цит. по: Краснов В. Г., Дайнес В. О. Неизвестный Троцкий. Красный Бонапарт: Документы. Мнения. Размышления. С. 184.

Пока В. И. Чапаев и Д. А. фурманов выясняли свои отношения, части 25-й стрелковой дивизии продолжали перегруппировку в район боевых действий. Задержка с ее переброской, а также тяжелое положение 4-й армии вызвали серьезные опасения у председателя РВСР Л. Д. Троцкого. 25 июня он телеграфировал Реввоенсовету Восточного, фронта, Э. М. Склянскому, ЦК РКП(б) и Полевому штабу РВСР:

«…Сводки Востфронта свидетельствуют о печальном состоянии 4 армии. Застойный характер операции уральского фронта крайне содействует разложению армии, все время соприкасающейся с восставшим казачеством. Недостаточное внимание правому флангу грозит тягчайшими последствиями. Сообщите ваши соображения.

Командование Южгруппы требует винтовок, пулеметов, патронов, куда же делись трофеи, ведется ли строгий учет за ручными винтовками в полках, происходит ли (так в документе. — Авт.) полковых и дивизионных обозов оружием и другим снабжением, сообщите какие меры на деле приняты для учета и изъятия у частей военного имущества кроме, безусловно, необходимого. Опыт свидетельствует, что при невнимании в этом отношении, при малейших неудачах происходит громадная убыль имущества.

Реввоенсовет Южгруппы телеграммой № 11705 ходатайствует о передаче ему самарских курсов комсостава. Мною было предложено Реввоенсоввост обслужить каждую армию комкурсами. Ходатайство Южгруппы свидетельствует, что оно не сделано. Сообщите причины. [238]

238

Цит. по: Краснов В. Г., Дайнес В. О. Неизвестный Троцкий. Красный Бонапарт: Документы. Мнения. Размышления. М., 2000. С. 190–191