Чародеи (сборник)

Идэль поняла, что за чары он применил в тот момент, когда он их использовал, и привела в действие самую разрушительную подвеску из тех, которые еще оставались в ее распоряжении. К демону устремилась черная сфера Смерти, до предела насыщенная силой Источника — она низко гудела, пожирая воздух, пыль, сгустки энергий, оставшиеся от стихиальных выплесков — все, что стояло на ее пути. Сфера была переполнена мощью… вот только Рирбин обращал против демона еще более сильные заклятья, от которых ифрит отмахивался, как от надоедливых насекомых. И тем не менее, уступая заклятьям Рирбина во всем, сфера Идэль прошла сквозь ореол багрового пламени, окружавшего адское создание и ударила ифрита в середину груди, оставив в его устрашающем уродливом теле дыру, в которую мог бы проехать автомобиль.

Так произошло потому, что секундой ранее своим заклятьем Дэвид подавил его защиту. Кольцо показало ему, что тварь, защищаясь и атакуя, прибегает, как это зачастую и свойственно демонам, не к Искусству, а к грубой мощи, оформляя ее в простейшие наброски заклятий практически неосознанно, просто в силу способностей, присущих по рождению Преисподней по природе. Для мага его заклятья — то же, что паутина для пауа; для демонов же — по крайней мере, таких как ифрит, сейг или обычный алементадь — их колдовские действия есть проявление себя во вне. Маг, создавая заклятье, собирает, пусть даже из собственной энергии, нечто внешнее по отношению к себе; демон же непосредственно воздействует на внешнее так, как ему самому, свойственно. И у того, и у другого подхода есть свои преимущества и недостатки, в данном же случае Дэвид, помня уроки, полученные еще в Академии, сумел противопоставить преимущества колдовского Искусства ограничениям природной магии демонов. Именно «встроенность» в демонов их волшебства, дающая немалые преимущества в прямом бою, становится недостатком в том случае, если заклятье направляется не демона, а на саму «встроенную» способность: Маг, чье заклятье развеяно или повреждено, может тотчас составить новое — он сам, если успел разомкнуть контура гэемона с нервными узлами заклятья, от повреждения своей конструкции нисколько не страдает — в то время как демон, чья способность, аналогичная по производимым эффектам заклятию мага, была парализована или повреждена, оказывается в куда худшем положении — он становится похож на силача, которому рассекли мышцы, на превосходного бегуна, которому перерезали сухожилия. Конечно, у демонов имеются регенерационные механизмы, эффективность работы которых поражает — однако Дэвиду нужно было заблокировать способность огненного ореола всего лишь на пару секунд, только чтобы дать Идэль возможность ударить, и своей цели он добился. Он применил заклятье на базе Огня — вот только оно не наносило ущерб при помощи этой стихии, а, наоборот, подавляло все ее проявления — ведь управляющий огнем может как вызвать сию стихию, как и изгонять. «Огненность» окружавшей демона защиты была нарушена, а поскольку эффекты этой защиты базировались исключительно на огне, то вместе с истощением стихии исчезла — пусть не полностью и совсем на короткое время — защита как таковая. Потом включившиеся регенерационные механизмы восстановили внешние слои гэемона ифрита — тот самый огненный ореол, который оберегал демона так же, как животного от опасных повреждений оберегает шерсть, толстая кожа и прослойка жира под ней. Заклятье Дэвида было разрушено, способность восстановилась — но поздно: выброшенный принцессой сгусток Смерти уже проник внутрь ифрита и продолжал производить свою разрушительную работу. Ифрит еще пытался восстановиться, переработать убийственный комок чужеродной Стихии, который терзал его, медленно растекаясь по всему его существу — но ему, конечно, восстановить себя не дали. Ифрит бился в конвульсиях, оглушающе ревел и то переводил всю доступную ему силу на самовосстановление, то сосредотачивал ее на внешних защитных полях — он был вынужден делать это, потому что Идэль и Дэвид, и еще около десятка дворян поливали его всеми заклятьями, которые только могли вот так, на скорую руку, придумать и привести в действие. Нельзя было позволить этой твари ни секунды передышки. И в конце концов, ифрит иссяк. Он не мог сразу восстанавливать себя и защищаться — а приходилось делать и то, и другое. Смерть, слово отрава, растеклась по его энергетическим каналам, разрушая сначала их, а затем и узлы гэемона, к которым эти каналы неизбежно вели. Сила, которую мог контролировать ифрит, с каждой секундой становилась все меньшей меньше и внешняя защита уже не выдерживала атак. В конце концов его прикончили — полностью разрушили гэемон и развалили полуматериальное тело, которое он обрел, когда воплощался здесь, в Царстве Сущего. Это стоило больших усилий и времени, но это необходимо было сделать. Сурейлин была убита своими противниками практически одновременно с тем, как вызванное ею создание отправилось обратно в ад.

Кетрава убил Вомфад — собственноручно. Бой в замке Йрник к этому времени уже практически завершился, сопротивление подавили, и Кетрав возглавлял последнюю группу обороняющихся. Они пытались вырваться из замка, сбежать, но маги, которыми руководил Тахимейд, пресекли его поползновения — из Йрника, после того, как защитное поле замка было нарушено (а немногим позже — и вовсе уничтожено в ходе колдовского беспредела, творившегося внутри) можно было уйти лишь по каналам, контролируемым нападавшими — тем каналам, по которым нападавшие продолжали приходить в замок. Сражение не затянулось, оно было скоротечным и яростным, и к тому моменту, когда Кетрав схватился с Вомфадом, первый еще не знал, что его сторона проиграла, а второй — что его сторона победила. Вомфад убил Яльму, а Кетрав — Декмиса, а как обстоят дела на поле боя в целом, ни тому ни другому еще не было известно.

Была битва, столкновение лидеров двух враждующих партий, финальная стадия противостояния, длившегося так долго. Однако рассказывать об этой битве нечего — не было поединка, сражения один на один, все началось и закончилось весьма быстро и бесславно, Вомфаду нужна была не слава, а минимизация потерь — плюс к тому он, имея значительное преимущество в сторонниках, не видел никакого смысла противостоять Кетраву «в честном бою». На отряд дворян, которыми руководил последний ита–Берайни, обрушились скорпионцы и дворяне, присягавшие Вомфаду, Фольгорму, Тахимейду, Идэль. Их было приблизительно раз в десять больше, чем тех, кто подчинялся Кетраву. Бой был недолгим. Одновременно несколько десятков дворян и полдюжины младших высокорожденных сосредоточили свои усилия на Кетраве — он отбивался как мог и даже сумел достать кого–то, когда Вомфад, вновь превратившийся в серую, расплывающуюся в воздухе призрачную тень, без всякой жалости прикончил его, уверенно и быстро — так же, как опытный охотник наносит решающий удар копьем зверю, загнанному, раненому, обложенному со всех сторон. Это и стало итогом сражения. Вложив в ножны меч с Истинным Раух–топазом, венчающим рукоять, Вомфад отдал приказ собирать людей и возвращаться обратно.

16

…Кантор кен Рейз крался по коридору. Он вернулся в фамильный замок несколько минут назад, твердо зная, что будет делать, и не был намерен встречаться ни с родственниками, ни со слугами. Он переместился в свою комнату из замка Ирбад, в котором отлеживался последние две недели — его, как и остальных членов баронской семьи, колдовская защита пропускала свободно, и поэтому хотя Локбар, хозяин местного Источника, и мог почувствовать его появление, но остальные — нет. Меньше всего Кантор хотел встречаться с отцом — впрочем, он знал, что отца в крепости сейчас нет. Локбар и Ирбад заняты развлечением благородных — охотой на демонов.

Дэвид отрубил ему руку, изувечил гэемон и оставил подыхать в пустыне — так воспринимал ситуацию сам Кантор. По окончании боя он был уже не в том состоянии, чтобы создавать волшебные пути. Кольца с фантомным зеркалом у него не было и связаться с кем–нибудь он не мог — чем больше времени он проводил под иссушающим солнцем пустыни, тем явственнее становилась перспектива сдохнуть на этом самом месте. Ему требовалась помощь, и немедленная. Он пытался излечиться собственными усилиями, но покалеченный гэемон восстал против такого насилия, и Кантор надолго впал в забытие. Очнулся он уже ночью. Сложные или требующие больших усилий заклятья накладывать кен Рейз не мог, и даже от самых простых, чар его начинало мутить, но ему все же удалось вызвать лидриса и отправить жутковатую кроху в замок Ирбад. Эту графскую семью соединяли с семьей кен Рейзов дальние родственные связи; Кантор — один или с родственниками — несколько раз гостил в их замке, и представители семьи кен Ирбад, в свою очередь, неоднократно посещали кен Рейзов. Из этой семьи Кантору сейчас нужен был самый младший, Карейн, шестнадцатилетний юноша, поступивший в Академию приблизительно через месяц после того, как Кантор — в полуживом виде — покинул ее навсегда. Карейн явился под утро — тонкий, почти хрупкий юноша, поглаживающий изящными пальцами музыканта портальный камень, серебряной цепочкой прикрепленный к браслету на левой руке. Кантору он всегда казался более похожим на девушку, чем на мужчину — но Кантор не говорил и никогда не сказал бы ему ничего подобного. Карейн мог легко убить за оскорбление, он был бесстрашен и имел несгибаемую волю. Ссориться с ним Кантор совсем не хотел… Напротив, несмотря на разницу в возрасте они почти дружили, или, вернее сказать, были хорошими знакомыми, приятелями, представителями двух семей, связанными как браками, так и договоренностями против общих врагов. Слишком разные, чтобы их отношения могли перерасти в подлинную дружбу, Карейн и Кантор, несмотря на все различия, легко находили общий язык. Карейн имел гордость, но не был высокомерен — в силу первого Кантор уважал его, в силу второго — мог с ним ужиться. Оба увлекались фехтованием, оба были инициированы Воздухом и Тьмой, оба принадлежали к одному и тому же кругу общества — в последнем, впрочем, Карейн стоял немного выше, поскольку происходил из графской семьи, но он, рано потеряв родителей, был всего лишь одним из многочисленных потомков графа Рингаса кен Ирбада, могущественного хеллаэнского волшебника, почти не заботившегося о собственных детях. Карейн притащил его в замок Ирбад и последующие две недели помогал восстановить гэемон. К своим собственным родственникам Кантор обращаться не хотел. Категорически. Он просто не мог заставить себя появиться перед ними в столь жалком виде — еще раз, потерпев еще одно поражение от… от одного и того же человека: Кантор все еще считал его смердом, но уже не называл, даже мысленно, Дэвида — Бездарем. Слишком уж очевидно, что Дэвид им не являлся — Бездарь не смог бы победить Кантора в колдовском поединке. Думать, же о том, кем, в том случае, если Дэвид — Бездарь, выходит он сам, Кантору совершенно не хотелось.

Карейну он тоже ничего не собирался говорить, хотел просто воспользоваться его помощью и уйти, но Карейн мало–помалу вытянул всю историю. Про первую дуэль он знал и раньше — слухи о ней гуляли по Академии несколько месяцев, слишком уж она была необычной. Узнав, что Кантор проиграл во второй раз тому же самому человеку — слабому, беспомощному, жалкому, — Карейн не засмеялся и не посмотрел на Кантора свысока, за что кен Рейз был бесконечно ему благодарен. Карейн спросил — он сидел в этот момент в кресле, напротив кровати, на которой лежал Кантор и под которой таился Скубл, домашний демон Карейна, принимавшийся тихо подвывать каждый раз, когда паузы между репликами, которыми обменивались между собой хозяин и гость, становились слишком длинными, — спросил заинтересованно, но без малейшего следа личного участия или сочувствия;

— А тебе не кажется, что везение этого человека слишком велико?

— Не знаю, — буркнул Кантор, отворачиваясь. — Может быть. Не хочу это обсуждать.

— Вопрос в том, чем может быть вызвана такая удача, — сказал Карейн, пропуская мимо ушей последнюю реплику гостя. Они помолчали. Демон под кроватью стал тихо подвывать.

— Скубл, заткнись!.. Возможно, у него есть какой–нибудь покровитель.

— Какой еще покровитель?! — прорычал Кантор. — Мы были одни.

— Ну и что? Те, кто наделены подлинным могуществом, боги и Обладающие Силой, могут хранить своих любимчиков столь незаметно, что никакое Око не покажет Силу, способствующую успеху всех их начинаний. Может быть, твой враг продал душу за дар везения.

Кантор задумался, Скубл попытался подать голос — Карейн быстро схватил сапог и метнул его под кровать. Испугавшись грохота и верно оценив настроение хозяина, демоненок замолчал.

— Такой магии не бывает, — произнес наконец Кантор. — Нет такого волшебства — «везение».

— Это не магия, — возразил Карейн. — По крайней мере, это не то, что мы называем «магией». Это Сила.

Кантор снова надолго замолчал. Потом они говорили о разном — о путях Тьмы, о демонах и женщинах, о текущей геополитической ситуации в Хеллаэне, но этого разговора Кантор не забыл. Необычное предположение Карейна заставило его взглянуть на ситуацию под новым углом. Это было очень, очень заманчивое предположение — по крайней мере, для самого Кантора. Его растоптанное чувство собственного достоинства реабилитировалось. Если смерду кто–то покровительствует, то это многое объясняет. Ему помогает некая Сила? Ну что ж, значит, следует противопоставить этой Силе — иную Силу.

Карейн и его дядя Ирбад собрались навестить семью кен Рейз. Ирбад и Локбар отправились на охоту. Локбара сопровождал его старший сын Сигран, в то время как Карейн от участия в сем развлечении отказался. Как только барон покинул замок, Карейн, извинившись, покинул гостиную, в которой его развлекали беседой две симпатичные дочки Локбара, связался с Кантором и вернулся обратно. Кантор перенесся в свою комнату — место, за которым, он был уверен, никто не следит. Он вышел в коридор, проследовал по нему до конца, обошел центральную лестницу, миновал несколько комнат, спустился вниз по другой, заброшенной, прошел еще один коридор, чутко прислушиваясь, не зазвучат ли где–нибудь поблизости чужие шаги или голоса. Его целью была оружейная. Он достиг двери, заблокированной несколькими слоями мощнейших заклятий, волнуясь, положил ладонь на ручку — дверь открылась. Он, как и любой совершеннолетний представитель семьи, имел право приходить сюда, когда сочтет нужным. Кантор вошел внутрь. Волнение возросло — не только от того, что он собирался сделать, но и от того, что он увидел. Ему всегда нравилась оружейная комната. Большое помещение, разделенное на части перегородками. Чего здесь только не было. Множество мечей, кинжалов, топоров и метательных ножей, копья с наконечниками из рогов демонов, альвийские луки, загадочные устройства, принесенные старшим кен Рейзом из технологических миров — плазмаганы, лучеметы, гравитационные ружья. Чтобы «война элементов» не уничтожила хрупкие технологические изделия, все эти устройства были помещены в специальные силовые коконы, поддерживавшие внутри себя тот крайне низкий уровень стихийных энергий, при котором все эти странные, но очень красивые штуковины только и могли существовать. Локбаровская коллекция включала в себя даже биологическое оружие — небольшие баночки с насекомыми и бактериями, находящимися в состоянии сна. Но Кантору нужно было не это. Вся эта экзотика никак не могла ему помочь. Но здесь была одна вещица… Он не сразу вспомнил, где ее искать. Нашел у дальней стены, на специальной подставке, в окружении духовых трубок, иглометов и иных, не столь примечательных, арбалетов. Вернее сказать, внешне эти арбалеты как раз были намного более примечательны, чем тот, который требовался Кантору — изящные, хитроумно сделанные, каждый из них казался подлинным произведением искусства. Кантор взял простой черный арбалет… впрочем, нет — несмотря на всю внешнюю простоту исполнения, этот арбалет не казался простым. Даже находясь в окружении других, намного более совершенных моделей, он сразу привлекал в себе взгляд. Он казался… настоящим. Более реальным, чем все остальное. Когда Кантор прикоснулся к нему, ему показалось, что он дотрагивается до живого существа — то ли до скорпиона, то ли спящей змеи. На черном станке сбоку была начертана надпись «Убивает сердце, а не рука».

Этот предмет создали не человеческие руки. Его, среди массы подобного оружия, некогда сотворил хеллаэнский Лорд по имени Сагарус, Любовник Ненависти. Этот Обладающий давно был убит, и большая часть сотворенных им предметов сгинула в веках, но кое–что сохранилось. Этими вещами мог воспользоваться лишь тот, в ком жил отблеск Силы, некогда породившей все эти предметы — Ненависть. И чем более глубокой и всепоглощающей она была, тем лучше. Кантор, который еще несколько лет назад до дрожи боялся зловещей ауры, источаемой Арбалетом Ненависти, теперь был уверен, что Арбалет примет его. И не ошибся.