Чародеи. Пенталогия

Время шло, каждый день был заполнен до предела — усвоение все нового и нового материала, бесконечные тренировки, ежедневные открытия в арайделинге Света — никакой возможности остановиться, задуматься, побездельничать, помечтать, всласть поразмышлять на свободную тему — и Дэвид вдруг заметил, что вспоминает Идэль все реже и реже. Жизнь затягивала его, память об убитой жене потихоньку тускнела. Это показалось ему глубоко неправильным, словно он совершает какое–то предательство, идет по самому легкому пути. Он не хотел думать о ней, потому что это было слишком больно. Когда во время уроков его тело, ум или гэемон находились в предельном напряжении, сердце отдыхало. Текущая деятельность поглощала все внимание, не оставляя возможности заглянуть в себя — туда, где со дня свадьбы жила только боль. Но теперь все, кажется, успокаивалось, и когда он понял это, то возненавидел себя. Выходило так, будто бы леди Марионель права: все проходит, и это пройдет. Животное тоскует, потеряв подругу, но подожди немного, милый Дэвид, ты успокоишься и найдешь себе кого–нибудь еще. В весенний сезон, когда тебе захочется искать. Ты, конечно, будешь думать, что у тебя все по–особенному, что это Любовь, при том Любовь с большой буквы — о, у тебя будет еще немало возможностей обмануть себя! Вы, человечки, такие забавные — придаете собственным иллюзиям, в основе которых лежат обыкновенные половые инстинкты, такое сверхъестественное значение, возводите их на пьедестал, поклоняетесь им, считаете очень красивым и благородным отдать жизнь за любовь — хотя даже ваших скудных умишек могло бы хватить на то, чтобы понять: все это самообман, вещи, которые вы сегодня почитаете чрезвычайно важными, завтра сменятся еще более важными, а сегодняшние уйдут в никуда, будут преданы полному забвению… Так говорила воображаемая Марионель, и Дэвид, представлявший ее, может быть, чуть более циничной, чем она была на самом деле, чувствовал, как в нем поднимается…нет, не гнев — о подобных эмоциях он уже почти забыл за время обучения и должен быть забыть окончательно к выпускному экзамену… поднималось какое–то тотальное неприятие того мира, который рисовала Говорящая–с–Мертвыми. Ее мир был ужасен, в нем не было ничего высокого и чистого, она же не только свыклась с ним, но и сама поддерживала его порядки и законы, в которых искажено, испорчено было все, от и до — и сердцевина, и внешняя форма. Неудивительно, что она так говорила — ведь она из числа тех «мировластителей», о которых регулярно вспоминали и Рийок, и Тиклин. А ведь когда–то он хорошо относился к ней, думал даже, что она ему поможет. Дурачок. Она погладила его по шерстке, сказала пару теплых слов тогда, в Долине Теней, когда они искали Ролега кен Апрея, и он попался на крючок. Поразительно, как легко Обладающие могут управлять людьми, если им надо, располагать к себе, если того желают. Рано или поздно ему придется выбирать, кого из них убить для того, чтобы сдать экзамен и показать, что вся их власть, внешне такая великая и грозная, на деле — ничто: иссохшее дерево, пустое внутри. Дэвиду понравился этот образ: да, они, Силы мира — это дерево, не желающее давать плода, а братство Небесной Обители — наточенный топор у его корней. Может быть, в качестве жертвы выбрать Марионель, эту лживую циничную суку! Нет, нельзя. Это будет неправильно. Слишком похоже на месть. Она уязвила его самолюбие, когда он, пресмыкаясь, молил о милости, едва не убила в нем всякую надежду и веру — нет, Марионель не для него. В действиях члена братства Обители не должно быть страсти — одна только чистота помыслов и действий, стремление совершать поступки в согласии с Высшей Волей, во всем и всегда. Он найдет кого–нибудь другого — кого–нибудь, к кому у него не будет личных счетов.

Еще в первом полугодии, когда новеньким только начали рассказывать про чудесный надмирный источник блага, всемогущий и стремящийся привести все существующие миры к совершенству, кто–то из учеников иронично полюбопытствовал, на что похож этот источник и где на него можно посмотреть. Подоплека вопроса, конечно, была ясна: или быстренько покажите нам соответствующий объект восприятия, или отвяжитесь со своим религиозным бредом. Любитель каверзных вопросов, конечно, был награжден несколькими часами общественных работ (за неподобающе легкомысленный тон, которым вопрос задавался), однако мастер Тиклин терпеливо разъяснил, что, во–первых, если бы предмет обсуждения можно было бы достать из кармана и предъявить всем любопытствующим по их первому желанию, то сей предмет никак бы не мог быть тем самым надмирным источником, о котором идет речь. Во–вторых, предмет обсуждения принципиально недоступен восприятию: ведь всякое восприятие осуществляется в согласии с некими законами, однако нет закона, который включал бы источник и тварь в одну систему; все законы, как и вся тварь, — лишь производная источника. Ну и, наконец, в–третьих, источник обязательно явит себя, когда придет время, а пока оно не пришло, лучшее, что можно сделать — усиленно готовиться к его приходу.

Как выяснилось позже, несмотря на то, что сам источник оставался сокрытым, его действие все–таки можно было наблюдать. Это становилось возможным в том случае, если в мире находился кто–то, кто выражал желание стать агентом действия этой высшей надмирной силы. Чем полнее он сопрягал свою волю с источником, тем полнее источник выражал себя в мире через него. Для перестройки себя следовало использовать те средства, которые имелись в наличии — а вот эффекты при этом возникали необычные и труднообъяснимые.

Большинство обычных людей смену состояний своего внутреннего мира контролировать практически не способны, в первую очередь — потому, что не пытаются это делать, это им не нужно и не интересно. Их внимание приковано к внешним вещам, которые вызывают те или иные впечатления, желания, побуждения. И в этом смысле их внутренний мир почти полностью обусловлен той внешней средой, в которую они помещены. Они плывут по течению и тем довольны. Однако даже среди самых обычных, ничуть не «магических» профессий есть, как минимум, одна, освоить которую невозможно, не научившись хоть в какой–то мере менять свое внутреннее состояние по собственному произволу. Это сценическое искусство. Чтобы успешно сыграть роль, актер должен сначала перемениться внутренне, стать кем–то другим: королем, бедной старушкой, грабителем, влюбленным юношей — тем, кем ему положено быть по сценарию. Внутренний мир актера пластичен; актер осознает природу желаний и побуждений не больше, чем любой другой человек, но он способен чисто техническими средствами менять, пусть временно, связку желаний, настроений, взглядов на жизнь, соответствующих некой индивидуальности, на другую, соответствующую индивидуальности какой–то иной. В отличие от актеров, философы и аскеты «внутри себя» не столь пластичны, но это и не удивительно, ведь их усилия направлены не столько на смену состояний, сколько на поиск настоящей причины внутренних побуждений — на поиск самих себя. Их мало интересует, как этими состояниями можно управлять для достижения каких–то «низменных» практических целей, их волнуют другие вопросы: откуда все это берется, где пролегают границы между «я» и «мое» (последнее, по мере удаления от «я» плавно переходит в «чужое») и кто, в сущности, этот таинственный «я», очищенный от всего, что он мог бы назвать «своим» или «чужим»? Сам по себе, без качеств — кто? И есть ли он вообще, или же «я» — чистая химера, фантазия ума, ложная идея, внушенная человеку еще в самом детстве его воспитателями?..

Если философы копают «вглубь» (и роют при этом поразительно запутанные лабиринты мысли), а актеры кое–что знают о том, как управлять «поверхностью», то колдуны сочетают оба подхода. Так же как философы и аскеты, они стараются сделать свое внимание чистым, обратить его внутрь и сначала отделить «я» от «мое» — чтобы понять, где подлинная воля, а где побуждение, обусловленное чем–то внешним, а затем (на этом моменте сходство заканчивается, далее маг и аскет идут в противоположных направлениях) — сделать «своим» что–то, бывшее до того «чужим», но что в текущей ситуации лучше соответствует расположению подлинной воли. Маг меняет свое внутреннее состояние осознанным усилием, но цели его при этом вовсе не так высоки, как у философа или аскета, в большей или меньшей степени они всегда «приземлены», прагматичны.

Это азы. Все это Дэвид осваивал еще в самом начале, в замке Тинуэт, еще до того, как получил Формы и некоторое время после. Первоначальная цель состояла в том, чтобы научиться произвольно менять фейдаль — текущее состояние сознания. Все медитативные упражнения, так или иначе, были посвящены именно этому Далее в этих состояниях он получил представление о простейших движениях, которые способен производить гэемон, и затем научился совершать эти движения без предварительной концентрации на каких–либо мысленных образах. На первых порах чувствительность ученика низка, и требуется большое время, чтобы развить ее, однако наличие специальных невидимых инструментов — Форм и хорошего учителя существенно сократили период первоначального развития. И далее Дэвид поднимался как по ступеням, осваивая новые, все более сложные и тонкие техники волшебства — сначала под руководством Лэйкила, потом в Академии, потом в Кильбрене…

Небесная Обитель возвращала ученика к самому началу. Это неудивительно: ведь не какой–то красивой «примочке» к классической магии или к магии Форм здесь собирались учить. Странными и непонятными было не это, а те эффекты, которые возникали при смене фейдаль, внутренних состояний. Хорошо известно, что настрой души в большой степени определяет способности и силы, которыми располагает человек. В одних состояниях человек не ощущает боли, в других демонстрирует силовые эффекты, на которые в обычном, «бытовом» состоянии сознания он совершенно не способен, в третьих состояниях повышена внимательность, намного легче усваивается и запоминается информация и так далее. В состоянии аффекта хрупкая женщина, чей ребенок попал под автомобиль, способна этот автомобиль поднять. Но ни самого полного аффекта, ни иного внутреннего состояния, в которое человек мог бы попасть естественным путем либо на которое мог бы настроиться усилием сознания, недостаточно, чтобы забросить тот же самый автомобиль на крышу здания. Человек способен превзойти себя, но даже и здесь есть какие–то разумные границы. Однако то, что происходило в Небесной Обители, заставляло сомневаться в их существовании. Казалось, что предела нет. Стоило вызвать некий мысленный образ, заставить себя усилием воли пережить некий простой набор ощущений — и происходила какая–то глубочайшая трансформация, ученик легко делал то, что раньше представлялось невозможным. Эта новая сила могла проявиться во всем, в том числе и на самом обычном, физическом уровне — как–то раз в этом состоянии Дэвид поднял с земли булыжник и сжал его. Он не применял никакой магии, не творил заклинаний — он просто хотел посмотреть, как далеко простирается влияние той новой силы, с которой мастера постепенно сводили учеников. Камень раскрошился в пыль, и это не потребовало никаких особенных усилий, Дэвид понял, что будь в его руке слиток железа — он смял бы его столь же легко, как и кусок полурастаявшего сливочного масла. Но это все, конечно, были лишь фокусы, зрелищные трюки, не имеющие большого практического значения. Гораздо важнее было то, что происходило с учениками на магическом пласте во время этих трансформаций. Здесь изменения были еще более тотальны и головокружительны. Уровень личной силы резко возрастал, Дар со ступени Ильт–фар переходил на следующую ступень, последнюю и наивысшую для человека. Кардинально менялось восприятие — в этом состоянии ученики могли усваивать и оперировать огромными массивами информации. Менялось ощущение времени — оно как будто бы растягивалось, за минуту можно было успеть сделать то, на что прежде потребовался бы час Те, кто в данный момент не находился в этом состоянии, казались перешедшим медлительными, едва–едва шевелящимися неуклюжими статуями. Перешедшие же часто вовсе выпадали из поля зрения первых — они двигались быстро, как свет. Физические препятствия более не ограничивали их: новое, многомерное восприятие показывало, как можно «обойти» препятствие — в то время как обычному человеку, смотрящему со стороны на все это, казалось бы, что ученики научились проходить сквозь стены, ведь он не видел тех тайных путей, которые становились открыты им.

5

В четвертом полугодии, в один из редких выходных дней, когда ученикам разрешалось заниматься своими делами и можно было навестить родных, Эдвин кен Гержет пригласил Дэвида в свой замок. Строго говоря, замок был вовсе не «его», а принадлежал его тетке, Вилиссе кен Гержет, но Эдвин провел в нем большую часть своей жизни и по праву мог считать его своим домом. Отец Эдвина, барон Алек, был не слишком рачительным хозяином и предпочитал проводить время, странствуя по мирам, оставив ведение хозяйства и воспитание сыновей на свою жену и сестру. О своей матери Эдвину было мало что известно: отец в те редкие дни, которые он проводил дома, категорически отказывался говорить на эту тему, родственники и приближенные Алека либо ничего не знали, либо помалкивали, а старых слуг, у которых можно было бы выведать что–либо, не имелось — новая жена Алека заменила весь штат обслуживающего персонала вскоре после своего поселения в главном замке баронства. Эдвина, еще до появления у его отца новой жены, воспитывала тетя: у нее был свой, отдельный замок, расположенный в северо–восточной части земель, принадлежавших семье кен Гержетов. В главном замке Эдвин чувствовал себя неуютно: отношения с мачехой у него так и не сложились, а вот к владениям Вилиссы он привык и именно сюда приводил своих друзей и знакомых. К появлению многочисленных шумных компаний тетушка относилась с терпением и пониманием. Она никогда не навязывала Эдвину своих порядков, могла лишь дать совет, как поступить в той или иной ситуации, и если Эдвин этот совет не принимал, мировой трагедии в этом не видела: пусть племянник сам расшибает себе нос, если ему так хочется. В силу вышеуказанных причин отношения у Эдвина с Ви–лиссой были самые наилучшие: они уважали личное пространство друг друга, но при этом были готовы при необходимости помочь друг другу всем, чем только могли. Тетка сама обучала Эдвина — она была превосходной колдуньей, но больше тяготела к системной магии, когда же обнаружилась склонность Эдвина к боевой, Вилисса постаралась, чтобы племянник получил несколько полезных уроков у тех ее знакомых, которые специализировались в этом направлении. В Академию Волшебства Эдвин поступил в пятнадцать лет, сразу на второй курс; около полутора лет он пользовался портальным камнем, чтобы возвращаться в замок Вилиссы после учебы, прежде чем его раскрывающийся Дар достиг такого уровня, при котором во вспомогательном артефакте для перемещений отпала необходимость, и безвидные Пути Тьмы, подобные падению в бездну в полной темноте, Эдвин стал создавать сам.

Но теперь Тьма, как и ее дороги, остались в прошлом. Магия Небесной Обители вытеснила эту стихию из Эдвина, и путь, который он сотворил для того, чтобы провести Дэвида в замок Вилиссы, был светлым и чистым, и небеса пели осанну двум юным душам, отвергшим стезю порока для того, чтобы обустроить свою жизнь в согласии с высшим источником всякого блага.

Замок Вилиссы сразу вызвал у Дэвида смутное неприятное впечатление. Такая реакция удивила его самого и он попытался понять ее причины. Похоже, он слишком привык к Обители, к ее особой атмосфере, здесь же, во внешнем мире, он ощущал себя неуютно. Во внешнем мире ничего не знали о свете, который Небесная Обитель несет всему существующему, жили какими–то мелкими суетными заботами, боролись за власть, совершали светские визиты, вели бессмысленные разговоры — все это представлялось теперь совершенно пустым и ненужным. Дэвид чувствовал себя так, как будто его из прекрасного, чистого дома вдруг перенесли в канаву. Какая–то его часть по–прежнему смотрела в арайделинг Света — после получения Имени Дэвида уже невозможно было отсечь от этой стихии, Свет стал одним из измерений, в которых он жил — но даже арайделинг отсюда виделся не таким, как из Обители. Ангелы куда–то пропали — точнее, Дэвид их чувствовал, ощущал их стремительный и изящный полет во внутренних пространствах стихии, но они были где–то далеко, а поблизости — никого из «своих», не считая Эдвина.

Позже он понял, что Вилисса также обладает Именем, более того, это Имя принадлежит той же стихии, как и то, которое он сам носил после инициации, но что–то с ней было не так, и это настораживало. Ее Свет был искажен, он казался Дэвиду… пустым, лишенным чего–то самого важного. Она как–то неправильно забирала и отдавала энергию, некоторые энергетические связки в ее гэемоне, образование которых после обретения Имени представлялись Дэвиду чем–то неизбежным, у нее отсутствовали, зато были другие, назначения которых он не понимал.

Он вел себя сдержанно и вовсе предпочел бы помалкивать, просто перетерпев этот неприятный визит, но эдвиновская тетушка приложила все усилия к тому, чтобы его разговорить. Она держалась максимально доброжелательно, а то, что это отношение искреннее, Дэвид видел при помощи того нового восприятия, которое приобрел в Обители. Постепенно он почувствовал себя свободнее, напряжение потихоньку отпустило; в ходе дружеской беседы в гостиной он несколько раз задумывался, не рассказать ли Вилиссе о высшем источнике блага, ведь она, даже не зная ничего о нем, тем не менее каким–то образом сумела сохранить отблеск его надмирного света, но подходящего момента так и не представилось, затем тетушка пригласила молодых людей пройти в столовую, и Дэвиду стало ясно, что к его рассказу она в любом случае осталась бы глуха. Эта истина открылась ему в тот момент, когда вместо столовой они оказались в пустом помещении, которое мгновенно покрылось паутиной чар по команде Вилиссы. Все было рассчитано очень точно. Она сама, как паучиха, стояла сейчас в центре плетения и, манипулируя потоками, с неимоверной скоростью окутывала энергетическими нитями своих гостей. Дэвид пытался сопротивляться, но к такому приему он был совершенно не готов, у него не было ни оружия, ни амулета — старые вещи мастера им так и не вернули, да в этих вещах и не было бы нужды, они бы только помешали в том случае, если бы ему удалось перейти в то особенное состояние, которое им показали несколько месяцев тому назад: несмотря на весь свой опыт и силу, Вилисса просто не успела и не смогла бы ничего сделать, когда его скорость и сила заклинаний разом возросли бы на порядок. Но перейти не удалось. Система, внутри которой он оказался, тормозила переход, это казалось невероятным, невозможным, но это было, и пока Дэвид тратил драгоценные мгновения, пытаясь осуществить преображение, Вилисса спеленала его окончательно. Мир поплыл, все стало тусклым и блеклым, а затем растворилось в блистающем тумане. Он как будто тянулся к чему–то и никак не мог дотянуться, казалось, не хватает самой малости, крошечного усилия, чтобы достигнуть желаемого… так близко и так далеко. Последнее, о чем он подумал, теряя сознание: «Ведьма хорошо подготовилась». Откуда–то она знала, с чем ей придется иметь дело, знала даже, как они будут реагировать, на что сделают ставку — она все учла.