Чародеи. Пенталогия

И все же что–то в этом разговоре было не так. Мысль, которую он озвучил в недавнем разговоре с Эдвином кен Гержетом, вернулась и потребовала проявить к ней чуточку больше внимания, чем прежде. Что, если в Обители знают про их эксперимент с двумя сувэйбами, способными заменять друг друга? Дэвид выдавал дозированную правду, рисуя в итоге ложную картину, но точно так же мог поступать и Рийок. Но если им все известно, почему Обитель ничего не предпринимает, не пытается как–то наказать или изменить в нужную сторону неверных учеников? Складывалось ощущение, что мастера не видят в этом угрозы… Но почему? Рассчитывают как–то использовать «предателей»? Или же их попытки сохранить независимость в конечном итоге с точки зрения Рийока и прочих просто не имеют никакого значения?..

Так и не найдя ответа, он заснул. Вернее будет сказать, что погрузилась в сон лишь какая–то его часть, другие же продолжали свои занятия, также мало обращая на смену состояний сна и бодрствования, через которые проходила человеческая составляющая Служителя, как и обычный человек — на собственное дыхание до тех пор, пока его легкие работают так, как должно. Он принимал и обрабатывал несколько потоков информации; летал с ангелами и духами Света в многомерных небесах; недвижно пребывал в одном из ответвлений золотистого Источника внутри лекемплета Обители, ощущая, как с каждой минутой возрастает его сила; под руководством мастера Лертана учился оперировать Именем; внимая мастеру Тик–лину, постигал, как правильнее и тоньше настраивать свой дух для того, чтобы вместить в себя силу, сотворившую их всех — все сразу. Он мог присутствовать во многих местах одновременно, не разделяясь, потому что каждое из мест находилось в своей собственной реальности, а он видел их все. Он уже привык к такой жизни. То, что оставалось в почти полностью сформировавшемся сгиуде от человека, становилось — в процентном отношении ко всему остальному — все меньше и меньше. Человечность не исчезала совершенно, она лишь начинала играть все менее и менее значимую роль… Ни у Дэвида, ни у других учеников это не вызывало беспокойства — хотя они и менялись, на каждой ступени они переживали себя самих как нечто целое; и сохранявшееся ощущение непрерывности между прошлым и настоящим внушало им, что все так и должно быть и ничего особенного не происходит. Разительное отличие между собой нынешним и прошлым можно было увидеть лишь в том случае, если оглянуться назад, но как раз на это у них времени обычно и не хватало.

Лекемплет Небесной Обители хранил в себе множество тайн; по мере становления Служителя эти тайны, одна за другой, открывались ему. Здесь было множество закрытых зон и невидимых потоков силы, проходивших через необычные преобразования. Часть сознания сгиуда могла быть погружена в сон или бодрствовать в человеческом мире, другие продолжали обучение, но еще какая–то часть оставалась свободной и могла изучать лекемплет, внутри которого существовала. Это тоже была форма обучения, потому что, путешествуя здесь, переходя от одного тока энергии к другому, сгиуд постигал строение собственного дома и яснее усваивал свое место в нем — только обучение это не имело специальной программы и осуществлялось самостоятельно, без помощи наставника. Как правило, открытой для ученика, видимой ему, оставалась лишь та часть лекемплета, до знакомства с которой он «дорос»: не только в смысле формирования в его гэемоне соответствующих инструментов восприятия, но так же в зависимости от того, насколько он был духовно готов и проверен Обителью. На ранних стадиях, когда Имя было только что получено, ученикам показывали далеко не все — прежде всего потому, что они тогда еще недостаточно созрели, чтобы увидеть некоторые превращения во внутренних пространствах лекемплета. У недостаточно чистой души, не имеющей еще безусловного доверия к мастерам Обители, эти превращения энергий могли вызвать разные нелепые страхи — скажем, если бы предметом наблюдения стали взаимодействия, происходящие между общим полем Обители и полями отдельных учеников, у кого–то могло появиться опасение, что они слишком уж тесно слипаются друг с другом, становятся единой системой, переставая существовать как самостоятельные части. Позже, когда всякое желание существовать вне Обители угасало, эта часть энергетических преобразований открывалась перед будущими Служителями, и в душах их не возникало никаких страхов или опасений — но только спокойное понимание того, что так и должно быть, и даже радость от того, что это именно так, а не иначе.

Другими словами, уровень доступа всегда соответствовал степени встроенности ученика в систему, и никаких исключений тут не было и быть не могло. Но в эту ночь что–то пошло не так.

Дэвид исследовал одну из областей лекемплета, открывшихся ему в последние месяцы, когда ощутил, как нечто прикасается к его сознанию. Здесь было множество энергетических нитей и узлов, с которыми он соединялся контурами гэемо–на, перебирая их, словно клавиши диковинного музыкального инструмента. Он испытывал странные состояния и устанавливал связь с различными существами, обитающими в арайделинге Света, но происходившее сейчас не имело никакого отношения к его усилиям. Он даже не мог понять, каким образом произошел этот контакт: он не видел каких–либо токов силы или нитей заклятия, которые бы позволили осуществить его. Да и само прикосновение переживалось как нечто… совершенно чужое, неправильное. Это был Свет, но совершенно не такой, каким его привык видеть Дэвид за два с половиной года пребывания здесь.

Видимая картинка смазалась. Казалось, он стоит на краю глубокого колодца, на дне которого тускло светилась золотая звезда. Тихий, усталый шепот:

«Ты не такой, как остальные. Я это чувствую. Пожалуйста, помоги мне».

«Кто ты?» — беззвучно спросил Дэвид. «Я…»

Тишина. И немногим позже: «У меня отняли имя».

«Не понимаю, — сказал Дэвид. Потом он подумал о Фаннае и других учениках Обители, стремившихся вырваться из нее, но так и не сумевших это сделать: о тех, кто умирал вне монастыря, но после смерти все равно попадал обратно. — Ты учился здесь?»

«Нет, — прошептал золотой луч. Он дрожал от напряжения, едва–едва прорываясь сквозь волны пустоты и забвения, бушевавшие там, в глубине колодца, стремящиеся скрыть горевший на дне огонь, сделать так, чтобы его никогда не было, оборвать все его связи с внешним миром. — Я не воспитанник Небесной Обители. Я ее основатель».

«Что?!.»

«Мне был передан дар — особое семя, из которого должно было вырасти новое Древо сгиудов». «Какое еще Древо?!.»

«Мы сейчас оба находимся внутри него. Особая форма связи между представителями одного народа. Есть Древо Волков и Древо Летучей Мыши, Древо Ворон и Древо Кошки… Ими правят боги–Тотемы или Обладающие Силой, поглотившие богов и занявшие их место. Когда–то существовало первое древо сгиудов, выращенное Кадмоном в Эдеме среди ангельских деревьев из веточки его собственного Древа — Древа Людей. Потом оно погибло, но частицу его удалось сохранить. И эта частица была передана мне для того, чтобы восстановить род ангелолюдей».

«Но… зачем?»

«Нет времени на лишние вопросы. Найди моего учителя. Расскажи ему о том, что произошло со мной…»

«Что рассказать? Ты так ничего и не объяснил. Кто тебя пленил?..»

«Те, от кого я не ждал предательства, — раздался угасающий шепот. — Мои собственные ученики… Мои первые архангелы — Рийок, Лертан, Уимл… Что–то пошло не так. Что–то вмешалось и нарушило рост дерева. Оно выело их изнутри, превратило моих учеников в марионеток… Теперь оно таится здесь, внутри искаженного Древа Сгиудов — растет, питаясь его соками и выжидая своего часа…»

«Как ты мог не заметить постороннего вмешательства в сознание твоих учеников?» — недоуменно спросил Дэвид. Где–то в глубине души зашевелилось подозрение: а уж не проверка ли это, устроенная Рийоком и мастерами для того, чтобы выяснить, насколько именно можно доверять воспитаннику, только что скомпрометировавшему себя общением с Обладающей Силой?

«Оно повлияло и на меня. Оно не смогло поглотить меня, потому что моя человеческая, божественная и ангельская природы — вторичны; я–Обладающий Силой: может быть, и не самый великий из них, но я свободен. Оно не смогло поработить меня изнутри и поэтому поработило внешне: затуманило мои чувства и разум, а затем руками моих учеников пленило здесь… Я не знаю, что это…»

Золотой луч погас. Бесцветные волны затопили колодец до краев. Казалось бы, если это бесцветье, то золотой огонь должен был по–прежнему оставаться видимым в глубине провала — но вышло иначе. Это было бесцветье, пожиравшее все остальные цвета; претендующее на истину утверждение, стремящееся уничтожить все остальные утверждения для того, чтобы считаться единственно истинным. Не тьма и не свет, но что–то, стремящееся казаться чистым светом, обнимающем все и синтетически соединяющем в себе все остальные цвета. Оно прогоняло темноту и в силу этого казалось светом; но оно же гасило огни и было хуже любой тьмы. Содрогаясь от ужаса, Дэвид отшатнулся от края. Края колодца стягивались, чувство присутствия другого — того, кто говорил с Дэвидом, явившись ему в образе золотого луча, — исчезло, и вдруг показалось, что сам разговор — лишь фантазия или сон… Последнее, впрочем, было бы не удивительным — ведь в это самое время какая–то часть Дэвида действительно спала в своей келье и осколки человеческих сновидений могли ненароком проникнуть в иные части, составляющие единое сознание человекоангела… Это было бы неплохим объяснением случившемуся, но Дэвид нестал всерьез рассматривать эту возможность.

«Имя своего учителя он так и не успел назвать, — подумал землянин. — Жаль…»

* * *

— Тетя! — Голос Эдвина кен Гержета раскатился по полутемному залу, в центре которого бледно–голубым огнем горела энергетическая колонна Источника. — Тетушка! Ау! Ты дома?!

Воздух между ним и Главным Сплетением замерцал. Возник полупрозрачный фантом Вилиссы.

— Я в лаборатории. Хватит орать.

— Тетя. — Эдвин засмеялся. — Ты, как всегда, такая милая…

— Спасибо, я знаю. Это все? Мне надо работать.

— Нет–нет, подожди! — Эдвин поспешно пома–хая рукой в воздухе, как бы призывая фантом повисеть тут еще немного. — Сделай, пожалуйста, кое–что для меня…

— Ну ты и нахал! — возмутилась Вилисса. — А для кого, по–твоему, я стараюсь?.. Три года убила на твою идиотскую затею. У вас экзамен на носу, а мои расчеты еще рчень далеки от завершения…

— Тетя, ну пожалуйста. — Эдвин стер с лица улыбку — Это очень важно.

— Я слушаю, — произнесла Вилисса — уже без всяких попыток изобразить рассерженную тетушку, готовую по любому поводу попилить нерасторопного племянника. Она была никудышной воспитательницей… но, может быть, единственным человеком, чьей дружбой дорожил Эдвин кен Гержет.