Чародей звездолета «Агуди»

– Это не поэтическая, – ответил я. – Люди – это вид, биологический вид. Если одни особи в нем сильнее, умнее и породистее, то любой селекционер отберет именно их. Тем более если вопрос становится жестко: выбрать надо. Или – или.

Громов уточнил с осторожностью:

– В смысле… если я правильно понял, вы ставите вопрос… гм… очень экстравагантно?

– Это сейчас он кажется диким, – ответил я хмуро. – Глобализация на марше, не так ли? Народы будут исчезать один за другим, сливаясь воедино. А если точнее, то поглощаясь более живучим. Сейчас нам дико о таком подумать, но при жизни наших детей и внуков, что уже ходят в школы, этот процесс будет в разгаре! Если не на завершающем этапе.

Сигуранцев хмыкнул, но смолчал, а Громов прогрохотал, как гусеницами по Красной площади:

– Вы полагаете, что выбирать уже приходится?

– Можно подумать, – отпарировал я, – вы еще не выбрали!

– То я, – ответил Громов мрачно, – а то вы.

В этом «вы» прозвучало еще нечто, кое-какие характеристики, даже вроде бы эхо ответило привычно, я пропустил мимо ушей, оглядел остальных, слушают внимательно, но помрачнели, у Новодворского вообще лицо такое, словно бормашина подбирается к нерву.

– Вам легче, – ответил я холодновато. – У вас все на рефлексе «свой-чужой». Так решает только компьютер да богомолы, когда хватают мошек. Но человек должен решать и нравственные вопросы. Мы сейчас не только правительство, крыша, которая обязалась защищать тех, с кого берем…

– Рэкет…

– Рэкет – когда нелегально, – уточнил я холодно, – когда конкуренты, именуемые преступностью. А когда за крышу взимает плату правительство, это уже налоги. Но, повторяю, мы не только правительство, но и люди. Мы должны решить, как поступить правильно…

Громов бухнул, как будто Полифем швырнул вслед уплывающему «Арго» скалу:

– Правильно? Выгнать их всех к чертовой матери! Их приютили, а они еще и ноги на стол?

– Правильно, – возразил Новодворский, – это позволить им развиваться, как считают нужным. Вообще-то правильнее бы еще и помочь, но, боюсь, это чересчур для нашего неандертальского правительства. Лучшему надо помогать, не так ли?.. А кобызы, давайте говорить честно, лучше нас. Лучше окружающих их спивающихся русских. Лучше… буквально во всем!

Горло на миг перехватило спазмом, я подышал медленнее, успокаивая нервы, а когда сумел заговорить, сказал почти просительно:

– Вопрос чересчур сложный, чтобы вот так сразу. Мы даже такие мелочи, как тарифная пошлина на ввозимые велосипеды, решали две недели, а здесь, шутка ли, попробовать решить: быть или не быть России!..

Громов буркнул неприязненно:

– Ну, это не нам решать.

– Кишка тонка, – добавил Павлов, подумал и уточнил: – И руки не доросли.

Я покачал головой:

– Как раз не тонка. И не потому, что двужильные, это Россия по самые ноздри в вонючем болоте, вот-вот захлебнется. А мы – как та ленивая ворона на ветке, которой только переступить, чтобы наклонить ветку, и можно ухватиться, вытащить себя из болота. Но можно и не делать шажок: мол, не глухая я, не слепая, а ленивая просто… Какую-нибудь крохотную Швецию погубить непросто, а огромную Россию… сама гибнет, нам нужно только ни во что не вмешиваться.

Новодворский продолжил бодро:

– Так, может, и не вмешиваться в исторический процесс?

Я поморщился:

– Вы слишком приняли на веру марксистский тезис о неизбежности мировых процессов. Мол, от человеческой воли отдельных личностей ничего не зависит. Бред! Не будь Гитлера, не было бы и национал-социалистической народной партии, не было бы ее идеологии. Не будь Наполеона – карта мира была бы другой. Не создай Мухаммад ислама – мир был бы другим. Не обидь провинциальный царек в захудалой Македонии своего сына, тот не собрал бы собутыльников, с которыми перекроил страны и народы! Не создай гениальный Ленин ударный кулак своей партии, марксизм в России остался бы марксизмом, как и в Западной Европе, а в России сейчас, как предрекали все расчеты, было бы восемьсот миллионов населения, а по уровню благосостояния Россия превосходила бы все страны Европы и захудалые Штаты. Так что не надо о неизбежности. Все избежно. Я же говорю, мы сейчас как та ленивая ворона на ветке. Сделаем шажок или нет?.. Разница лишь в том, что ворона просто ленилась, а мы все-таки решаем, стоит ли помочь вылезти из этого болота, или нехай тонет?

Громов проговорил угрожающим тоном:

– Это слишком кощунственно, я бы сказал, даже обсуждать такие вопросы. И тон, простите, больно ернический. О таких серьезных и даже, я бы сказал, скорбных вопросах надо говорить соответствующим тоном и с соответствующим лицом.

Я кивнул:

– Приношу извинения. В самом деле, переборщил. Но это от горечи, что дожили… Я увидел, что вот-вот повторится косовский вариант, когда крохотная диаспора, стремительно разрастаясь, начинает вытеснять местное население.

Павлов удивился:

– Разве так уж много вытеснила? Я имею в виду, чтобы не списывать на естественную миграцию…

Громов и Сигуранцев встрепенулись, взглянули одинаково недоверчиво, но с надеждой в глазах.

– Да, – ответил я. – Пока еще, возможно, не так уж и много, как в поданных жалобах, но… процесс начался. Давление будет расти по экспоненте, а наши… черт бы их побрал с их рабской богомольной покорностью!.. отпора не дадут, как уже не дали. Стеная и плача, соберут нехитрые пожитки и пойдут от беды дальше, где нет злых кобызов, злых чеченов, злых казахов…

Громов сказал с неудовольствием:

– Это вы напрасно насчет рабской богомольности.

– Бросьте, – сказал я с горечью. – Бросьте, мы же прекрасно знаем, что рабский дух насаждался православием, а православие всегда было под пятой государственной власти! Но в этом же и сила прошлых режимов! Народ, будучи по своей незлобивости и мягкости неспособным сам себя защитить, передоверил свою защиту сперва Рюрику с варягами: «…придите и володейте нами», а потом отдавался под защиту новых братков. Братки, надо сказать, сами грабили, но и умели организовать покорный и незлобивый народ так, что тот в течение всего тысячелетия сшибал рога более злым соседям и даже расширял свой ареал. Последним таким великом братком был Сталин, но за ним пришла его чернь, что только пьянствовала да пропивала нажитое, а теперь вообще эта дурь…

– Какая? – спросил Громов.

Я поколебался, ответил тяжело:

– Не хочется это признавать, но особенности характера русского народа таковы, что он скорее даст себе перерезать горло, чем обидит соседа. Но соседи бывают разные… Иногда надо давать сдачи. Увы, русские это делать не умеют. Они делают это только по приказу руководящих братков: князей, царей, генсеков…

Новодворский сказал с облегчением:

– Хорошо, что не президентов.

Громов смотрел неотрывно, а Карашахин, не сводя с меня взгляда, что-то нашептывал ему на ухо.