Чары
Шрифт:
Все показное слетело с Джулиуса, его глаза сверкали открытой злобой и враждебностью.
– Я знаю, что это нарушение закона – нанимать на работу особу, у которой нет легального права работать во Франции.
– Если вы хотите официальной ссоры с нами, мсье, – быстро и отрывисто сказал Люссак, уже направляясь к двери, – тогда я могу предложить вам обратиться за инструкциями к адвокату, а пока…
Он открыл Дверь.
– Магдален было шестнадцать лет, когда она убежала из дома, – злобно произнес Джулиус, тоже вставая. – Я – не лицемер, и поэтому не буду делать вид, что огорчен ее исчезновением из нашего дома. Она всегда
– Да вы настоящий лжец! – взорвалась Мадлен, ее голос дрожал.
Ее отчим игнорировал ее.
– Вы сознательно дали ей убежище, мсье Люссак. А ваша жена к тому же еще была рада заполучить дешевую выносливую рабочую силу…
– Пожалуйста, немедленно уходите, – в голосе Эдуарда Люссака была сдерживаемая ярость.
– Я ухожу, но не думайте, что на этом все закончится…
– Вон отсюда!
Джулиус прошел мимо него.
– Если б я был на вашем месте, мсье Люссак, я бы вышвырнул девчонку до того, как она преподнесет вам серьезные и неприятные сюрпризы.
Он повысил голос, обращаясь назад в глубь гостиной:
– Adieu, Magdalen. [83]
Когда за ним захлопнулась дверь, Мадлен уже плакала безудержными, надрывными слезами, не в силах больше их удержать. Габриэль обняла ее за плечи.
– Простите меня, – всхлипывала Мадлен. – Мне так неловко.
– Это – не твоя вина, моя дорогая.
– Конечно, это я виновата.
– В том, что у тебя такой неприятный отчим? Едва ли.
– Мне так жаль, – сказала опять Мадлен, шаря в кармане в поисках носового платка и вытирая слезы. – Я должна была ему сразу сказать, чтоб он уходил – мне нельзя было позволять ему говорить с вами.
83
Прощай, Магдален (фр.).
– Ты не смогла б его остановить, Мадлен, – Габриэль взглянула наверх, когда в комнату вошел Эдуард Люссак. – Ca va, ch'eri?
– Oui, oui.
Он сел. Он выглядел напряженным и растерянным.
– Может, мне нужно было сдержаться и дальше, но боюсь, у меня было такое сильное желание ударить этого человека, что лучше было увидеть его спину…
– Он подлый и гнусный человек, – сказала Мадлен. – Простите меня.
– Перестань извиняться, ma ch`ere, – успокаивала ее Габриэль. – Нам всем нужно выпить чаю, или что-нибудь покрепче, и вернуться к нормальной жизни.
Она взглянула на часы на каминной доске.
– Ты куда-нибудь пойдешь сегодня, Мадлен?
– Я собиралась, мадам, но…
– Тогда иди и переоденься.
– Но… – Мадлен колебалась. – То, что сказал мой отчим… что меня нужно уволить… я думаю, вам нужно это сделать.
– Глупости, – уверенно сказал Эдуард.
– Но он будет делать вам гадости – я не могу этого допустить.
– У моего мужа отличный адвокат, – возразила Габриэль. – И поэтому тебе не о чем беспокоиться.
Антуан ждал ее в кафе уже больше часа, когда пришла Мадлен. Увидев ее лицо и разъяренные глаза, он заказал коньяк и заставил ее выпить несколько глотков, прежде чем позволил ей говорить.
– А теперь расскажи мне что
произошло. Что плохо?– Все.
– Уверен, что нет, – он погладил ее по щеке. Она рассказывала ему, и ее страдания вырастали по мере того, как она говорила.
– И теперь у меня нет иного выбора, как только уйти с этой работы.
– Люссаки никогда не предложат тебе такое.
– Конечно, я знаю – но я убеждена, что Стефан сделает то, что он грозился сделать, если я останусь. Я не вынесу, если стану причиной их беспокойства и неприятностей – они были так добры ко мне.
– Viens, – сказал Антуан, бросив деньги на столик и вставая.
– Куда?
– В лучшее место для решения проблем.
Они пошли в Люксембургский сад, и обнаружив, что бельведер не занят, сели. Оттуда был виден фонтан Медичи – вокруг них кипела жизнь, но сами они были в чудесном уединении.
– Все испорчено, – сказала Мадлен. – Теперь, когда они знают, где я. Париж был мой, – она в отчаянии прижимала руки к груди. – Моя жизнь была полностью отделена от них, без прошлого. А теперь они вторглись в мой собственный мир.
– Не совсем, – сказал Антуан. – Может быть, сейчас тебе так кажется, но это не так.
Он пожал плечами.
– Это был твой секрет, и теперь они, может, знают кое-какие факты – просто мелкие детали, вроде того, где ты была, и с кем ты виделась. Но это просто голый остов – и ничего больше.
Они ведь не проникли в твое сердце или твою голову – они не могут изменить твой опыт или твои чувства.
– Но у меня такое чувство, что за мной следят – даже теперь.
– Если б только не Сильвия послала это письмо, – Антуан покачал головой, его волосы слегка упали на лоб. – Мне тяжело думать, что это она предала нас.
– А кто еще мог это сделать?
– Действительно, кто? – его глаза были рассерженными. – Я думал, мы друзья – ты знаешь. Она работала у меня четыре года, а наш роман длился лишь три месяца. Я никогда не намекал на какие-либо обязательства, но и она тоже.
Мадлен сказала тихо:
– Ты говорил с ней о нас?
– Совсем немного – но Сильвия часто была в ресторане, когда мы с тобой разговаривали, да? Думаю, она слышала больше, чем нам кажется.
Его рот сжался в твердую полоску.
– Я так хотел остаться ее другом… я хотел, чтобы она знала – я ценю ее как человека, хотя люблю тебя.
– Что ты будешь делать?
Он закурил сигарету.
– Сильвия уйдет оттуда сегодня вечером.
– А ты уверен?
– Как ты можешь сомневаться?
Они ушли из бельведера и побрели, рука в руке, к восьмиугольному пруду, где дети играли с маленькими корабликами. Мадлен немного успокоилась, но у нее все равно оставалось тяжелое чувство, что ей нужно что-то менять, что семья Люссаков, которой она стольким обязана, не должна подвергаться риску – даже самого тривиального юридического толка.
– Поэты и писатели всегда приходили в этот парк в поисках вдохновения, – сказал ей Антуан. – Бодлер, Гюго, Жорж Санд – и художники тоже. Если я приходил сюда во время кризиса, то часто уходил, приняв мудрое решение. – Он улыбнулся. – Или по крайней мере с новой песней.
– А мой кризис?
– Он уже разрешился.
Антуан бросил на землю свою сигарету, затушил ее каблуком ботинка, и закурил новую.
– Пойдем ко мне, – сказал он мягко. – Пойдем со мной, во Флеретт – работать со мной, петь для меня. И жить со мной.